Москва в улицах и лицах - Лев Колодный

Лужков молча смотрел на панораму города, на Кремль, чудный в любую погоду, на черную гладь Москвы-реки, над которой поднимался вровень с храмом бронзовый Петр Первый. На высоте я услышал два только слова, вырвавшиеся у него непроизвольно:

- Красивая Москва!

А на земле ответил мне мэр на вопрос, что побудило его взяться за столь тяжелое дело, восстановление храма со столь мучительной историей.

- Видеть перед глазами яму с лужей, терпеть нарыв на теле, градостроительный провал, было невыносимо. Поначалу все происходило в тлеющем режиме, до тех пор, пока не пришла идея использовать зарытый в земле фундамент дворца. Вот тогда я завелся и из тлеющего режима перешел на режим горения...

(Приехав в Москву поступать в университет, первым делом я отправился к единственному знакомому москвичу, жившему у котлована Дворца Советов в бараке. Тогда увидел забор, окружавший гигантскую яму, залитую дождевой водой, над которой водили хоровод циклопические бетонные "быки". Рядом с забором примостился белый барак бывших строителей дворца.

В таком же бараке в Останкино, у Выставки, жила тетя друга. Комната с одним окном перегораживалась свисавшей с веревки простыней; на одной половине помещалась хозяйка с мужем, на другой - сын с женой и ребенком.

- Как вы тут живете? - удивился я, хотя сам обитал в бараке на Трифоновской, служившем общежитием студентам. И получил поразительный ответ:

- Где-то слышится, где-то пишется, а мы здесь живем!)

На фоне бараков строилась Сталиным и Выставка, и вавилонская башня Дворца Советов.

- От барака мы ушли, но до барокко нам далеко, - скаламбурил Юрий Лужков, знающий, что значит по-русски французское слово baraque не по словарю, где оно толкуется как "легкая постройка для временного жилья". Знает по собственному опыту, как бывший жилец, которого из родильного дома принесли в натуральный барак в Дербенях. По-видимому, этим обстоятельством объясняется азарт, с которым он со своей командой умелых строителей, где играет, не утрачивая много лет силы удара центр-форвардом Владимир Ресин, очищает город от бараков-"хрущоб".

Кажется, мэр Москвы нашел универсальный ключ, неведомый строителям Дворца Советов и бассейна "Москва", которым откроет дверь в будущее города без бараков. Застраивает он его не только с умом, но и по зову сердца. Увидев однажды в кабинете на Тверской, 13, принесенный Ильей Глазуновым (не без умысла) альбом с видами Храма Христа, Лужков испытал потрясение:

- И такую красоту уничтожили?!

- Надо восстановить!!!

И восстановил...

На подходах к храму сохранился строй домиков, чья высота и фасады выдают их почтенный возраст. На Волхонке, 8, помещалось до 1917 года Общество искусства и литературы, где главенствовали Гликерия Федотова и Константин Станиславский. Таким образом представлялись интересы главных московских театров, а ими тогда были Малый, где блистала Федотова, и Художественный, руководимый Станиславским.

После революции дом отдали Ассоциации художников революционной России, сокращенно АХРР, которую возглавлял художник и поэт Павел Радимов.

(В далеком 1956 году я получил срочное задание газеты - побывать у Павла Радимова и написать о нем по случаю дня рождения. Жил он в ближнем Подмосковье, стены деревянного дома украшали пейзажи, виды Абрамцева, представавшего за окном. Хозяин подарил фотографию, где снялся с белым голубем на плече, птицей, после недавней войны очень популярной. Я не знал, что улыбчивый, седой как лунь именинник некогда был предводителем агрессивной артели, претендовавшей на положение правящей в искусстве пролетарской партии художников, наподобие ВКП(б) в политике.)

За бывшей штаб-квартирой АХРРа на Волхонке, 10, сохранился особняк с портиком, хорошо видимый с набережной и крошечной Ленивки, упирающейся в классический фасад дома. Сюда некто принес украденный портрет Пушкина работы Тропинина. В особняке торговал известный антикварный магазин Гаврилы Волкова. Ему же попала в руки другая пушкинская реликвия, знаменитый "Нащокинский домик". То была драгоценная игрушка, представлявшая в миниатюре копию искусно исполненного арбатского дома и квартиры с мебелью, где у Петра Воиновича Нащокина живал его лучший друг, Александр Сергеевич.

За главным домом усадьбы в три ряда в глубине большого двора располагаются строения некогда богатого владения, принадлежавшего Шуваловым. И по этому адресу жил революционер, но другой эпохи. На Волхонке, 10, останавливался Николай Чернышевский до того, как стал узником Петропавловской крепости. В тюремной камере под присмотром надзирателей написан им роман "Что делать?", ставший настольной книгой поколений русских революционеров, подражавших главному герою Рахметову, спавшему на гвоздях. Мог ли Чернышевский предположить, какие пытки придумают на Лубянке для тех, кто когда-то ему подражал, закаливая характер. Мало кому его хватило, чтобы не оговорить себя на сталинских процессах.

От одного тюремного сюжета перехожу к другому, связанному с соседним владением по Волхонке, 12. Земля за особняком с портиком, за Колымажным переулком, занята была Колымажным двором, позднее конным манежем. Использовалось это старинное сооружение под казармы. Во второй половине ХIХ века, когда возросло число противников монархии, прочные каменные стены конюшен приспособили под пересыльную тюрьму. Отсюда арестованные после суда отправлялись в места не столь отдаленные или в другие тюрьмы. Попал сюда за решетку известный польский революционер Ярослав Домбровский, он же офицер царской армии, слушатель Академии Генерального штаба. Вместо того чтобы служить царю, задумал поднять восстание. Ему помог бежать из тюрьмы польский студент Болеслав Шостакович, дед композитора Шостаковича...

Спустя пятнадцать лет после побега Домбровский отличился на баррикадах как главнокомандующий Коммуны и погиб генералом на улицах Парижа.

Тюрьма на Волхонке описана детально другим бывшим узником, пролетарским революционером Петром Моисеенко, ткачом, променявшим веретено на оружие. На Колымажный двор он попал после организованной им крупной стачки и был отправлен в ссылку. Это "сознательный рабочий", один из тех, кто олицетворял мечту русских марксистов о единении теории Маркса с рабочим движением.

Вскоре после смерти Петра Моисеенко вышли его "Воспоминания. 1873-1923", откуда я беру цитату:

"Что такое Колымажный двор? Вы теперь и представить себе не можете. Строение одноэтажное, низкое (бывшие конюшни), окна маленькие, внутри все застроено нарами, на нарах и под нарами размещается народ, то есть арестанты. Тюремная аристократия: каторжане, бродяги, лишенцы - занимали лучшие места на нарах; из них выбирались старосты. Шпана, то есть высылаемые за бесписьменность и проч., валялись под нарами и назначались убирать помещение, выносить параши. Духота и вонь нестерпимые, паразиты всех видов - все это терзало душу и звало к мщенью".

Вот этот-то тюремный Колымажный двор пристыженная общественностью царская власть сломала до основания вскоре после пребывания здесь Петра Моисе-енко.

Участок снесенного двора городская Дума отдала музею, о котором в Москве мечтали еще в салоне Зинаиды Волконской. (О нем - в главе "Тверская".) Просветители народа, московские профессора, хотели, чтобы в городе каждый бы мог увидеть, хотя бы в копиях, слепках, великие творения мастеров прошлых веков.

Профессор Московского университета Иван Цветаев (отец Марины и Анастасии Цветаевых, одна из которых стала великим русским поэтом) поставил цель построить такой музей. За большие деньги в Европе выполнялись искусные слепки и привозились в Москву. В это же время возводилось крупнейшее здание музея. Единомышленник профессора архитектор Роман Клейн создал проект дворца с колоннадой, роскошными залами, способными принять громоздкие экспонаты, фрагменты фризов, врата, конные статуи, копии тех, что украшали города и музеи Европы.

Государство не особенно шло навстречу профессору, выговаривая ему устами петербургских сановников, что народу нужны лапти, а не картины. Музей, несмотря на все трудности, был выстроен в основном на частные деньги. Имена и барельефы профессора Цветаева и архитектора Клейна запечатлены были на мраморе памятных досок у парадного входа, установленных при советской власти. Третьей доски не было, а она просилась на это место. Председателем комитета по устройству музея был великий князь Сергей Александрович, убитый террористом Иваном Каляевым. Товарищем председателя, то есть его заместителем, избрали Юрия Степановича Нечаева-Мальцева. Без него у двух энтузиастов ничего не вышло бы. Этот предприниматель щедро финансировал строительство музея, перечислив на его счет около 2 миллионов рублей.

Музей изящных искусств имени Александра III открылся в присутствии императора и царской семьи в 1912 году. После этого сестры перестали ревновать отца к "старшему брату", как иронически называли они музей. Выполнив свой долг, профессор вскоре умер.