Операция «Остров» - Виктор Шендерович

До постели у них дошло месяца через три и как-то само собой. Они проводили рядом по двенадцать часов в день, а в командировках круглые сутки — ну, и трахнулось как-то по случаю, нечувствительным образом.

Это из Гоголя, вспомнил Песоцкий, потягивая банановый коктейль в теньке под пальмой. Нечувствительным образом. Да-да, точно. Гоголя он читал когда-то… юноша бледный.

Главным женским достоинством Зуевой была безотказность. Песоцкий знал, что это — в любой момент. В постели она была подчеркнуто послушна, с легким налетом иронии: да, господин… на животик, господин? Точная в сексе, как в работе. Кстати, на работе произошедшее никак не отразилось, и это Песоцкий тоже оценил.

Наутро Зуева была буднично ровна и исполнительна — никаких женских обидок, никакой утомительной романтики... Это ему тоже понравилось. Так было проще, а он любил, когда проще.

Когда началась резка страны, без наркоза, на куски собственности, когда вдоль меридианов сдохшей империи покатилось большое варварское колесо, именно Зуева решила вопрос с «крышей».

Как вышла, через кого — Песоцкий и думать не хотел, но «крыша» завелась у них такая, что рухнуть могла только вместе со Спасской башней. И посреди боевых действий, охвативших очумевшую родину, Песоцкий продолжал в охотку оглаживать мировой кинематограф.

Откатывали они наверх все больше, но все больше у них и оставалось: телеканал был государственный, а «крыша», собственно, государством и была — отчего ж не помочь классово близкому частнику правильной сметой?

Классово близким, правда, стать пришлось…

В общем, началась помаленьку какая-то другая жизнь.

А с Зуевой они съехались в девяносто пятом, ближе к «голосованию сердцем». В обоих случаях сердце было особенно ни при чем, но вариантов уже не оставалось.

В полотенце на трусы Песоцкий добрел до берега — и, попросту уронив его на песок, вошел в воду. Перевернулся на спину, лег, запрокинув голову. О-о-о, вот так, да. И никакой Леры не нужно. С коротким смешком он втянул в себя воды, отфыркался и снова лег на мелководье.

Дожить до вечера. Не спеша эдак, гусеничкой. Супчика поесть, доспать в холодке, съездить на такси в городок, глянуть на туземную жизнь, — а там, глядишь, и закат. Прогуляться в прохладных сумерках по берегу, к дальним лодкам и ресторану на песке, к какой-нибудь филе-барракуде с печеным картофелем и белым вином, а вернешься в бунгало — там уже чемодан, родимый, коричневый, с оранжевой заплаткой на боку, чтобы было виднее на ленте…

Один звонок, и утром — Лера!

А пока нет Леры, взять ноутбук — и в тенек, в плетеное кресло на веранде. Там до черта работы было, в ноутбуке, лишь бы не сперли по дороге.

Строгал Песоцкий новое кино: лучшие умельцы страны уже долбили сюжетные линии… Блокбастер, разумеется, — меньше не имело смысла! Без особенных висконти, про Крымскую войну.

Что про Крымскую, сам Песоцкий и выдумал — и чуял тут запах настоящего успеха… Сюжет заваривался крепкий: с кровью-любовью, с адмиралом Нахимовым, с поручиком Толстым и городом русской славы Севастополем… Кризис не кризис, а чтобы англичан с хохлами разом поиметь, бабла из Кремля отвалят по-всякому!

Крымский сюжет будил в Песоцком злобный стахановский задор: на кинополяну в последние годы набежало всякой шелупони, давно пора было всем напомнить, кто в доме хозяин!

Оставалось подтянуть там, в сюжете, один узел: главному герою, офицеру славных российских спецслужб, следовало красиво исчезнуть из-под носа у английской разведки... Красиво — пока что не получалось.

Лежа на мелководье, Песоцкий попытался направить мозги в эту сторону, но мозги шевелились вяло и неуправляемо, и мысли расползались самым подлым и раздражительным образом… Вот, например, Зуева. Как случилось, что его женой стала эта небольшая рептилия? Главное, теперь и наружу не выберешься… Говорят, есть такие яды, от которых никакого следа. Просто — раз, и все.

Песоцкий ясно представил себе Донское кладбище, ясный осенний день, похороны премиум-класса, вдову, идущую за медленным катафалком…

Как вдову?

Он открыл глаза. Куском рекламного плаката над ним голубело небо с полоской пальмовой рощи по краю зрачка.

А ведь она может, подумал Песоцкий. Как-то больно быстро нашла тогда Зуева этих добрых молодцев со щитами-мечами в оловянных глазах и перстнями на бывалых пальцах, — в тот полуобморочный год, когда Спасская башня перестала котироваться и к ним пришли «перебивать крышу» чечены.

Без кровушки в тот год все-таки не обошлось. Артхаус не артхаус, а долг масскульту отдай! Да и давно в прошлом был этот «хаус», чего там…

В середине девяностых, в ту пору еще совсем не лихих, а просто очень веселых, Песоцкий вовсю гулял по буфету. Быстро взлетевший на верхние останкинские этажи, орлиным взором окидывал он страну и задачи, стоящие перед страной!

Никакой «Новой волны» к тому времени уже не было. То есть была, конечно, но эдак с краешку — небольшим ромбиком в схеме работы центрового, всем на зависть, продюсерского центра «Леонардо». Грех было не воспользоваться именем, поклон папе. Логотип забацали наглейший: человек с расставленными руками, вписанный в круг и квадрат, — и скажите еще спасибо, что без портретного сходства!

Друг Демка Гречишин с появлением «Леонардо» стух, надулся, начал разговаривать по останкинским курилкам обиженные разговоры, а потом запил и сорвал проект, который Песоцкий и дал-то ему по старой дружбе... Песоцкий попробовал поговорить с Демкой по-взрослому, но вышла одна досада: тот разволновался и наплел таких обидных глупостей, что их развело насовсем.

Так и осталась «Новая волна» пустым ромбиком с нулевым балансом…

Да не до Демкиных обидок было! Песоцкий решал в ту пору двуединую задачу государственной важности: оттоптать ноги коммунякам на их же засранном ностальгическом поле (об этом по-дружески попросили в Администрации), а заодно, чередой государственных мегапроектов, прикончить конкурентский самострок. Все эти малые кооперативы по варке телевизионной «джинсы» должны были сдохнуть, когда придет фирменный «левайс» от Песоцкого!

Пока он, как дите малое, носился со своими всероссийскими погремушками, Зуева аккуратно переформатировала документы для налоговой («Я займусь этим, Лень?» — «Займись…»). Он даже не понял, о чем речь в бумажках, которые он подписывал на бегу, а когда врубился, выяснилось, что «Леонардо» зарегистрирован на нее. Так проще. Зачем тебе вся эта волокита? И потом: мы же вместе? Вместе?

Что ты спрашиваешь, ответил он, стараясь не скрипеть зубами.

Они были вместе, уже и юридически. Так было удобнее. Чертова ловушка! Единственное, что успел предотвратить Песоцкий, — это детей. Зуева несколько раз порывалась устроить ночь неосторожной романтической любви, но Песоцкий строго следил за личным медикаментом, а потом проблема сошла на «нет» сама собой: все прекратилось. Только ритуальный секс после ссор, мятые постельные флаги капитуляции...

Были ходки налево, скандалы дома и снова ходки, и какие-то промежуточные любовницы, и просто девки по облупленным московским квартирам. «Салоны» это называлось... Салоны, бля... Анна Павловна Шерер! Был скандал в желтой прессе, и жирный говнюк с серьгой, звезда половых полей, трепал его имя — менты слили, разумеется, накрывшие тот салон вместе с сутенершей и группой приезжих масловых-мармеладовых: все было под наблюдением. Пришлось нажимать, подключать верхи… Контроперацией руководила Зуева, и это было противнее всего. Говнюк извинялся двусмысленно, ерничал. В общем, мерзость!

Зуева, каленым железом выжигавшая внешних врагов, дома устроила ему расчетливый тихий ад без права помилования. Давай разойдемся, устало попросил он однажды. Она ответила мгновенно:

— Не советую.

И птичка-Песоцкий понял, что увяз всеми коготками. Он знал, что она не блефует, а к войне был не готов. Какая там война! — ему хотелось забиться в уголок со своими киноигрушками, закрыть глаза, и чтобы никто не трогал…

Все пошло по-старому. Работа, спасавшая от тоски, куцая личная жизнь: какие-то пересыпы на бегу, полромана с одной журналисткой — что-то пригрезилось человеческое, но уже на второй встрече почувствовал Песоцкий привычный холод в сердце.

И были горькие и желанные — несколько месяцев, почти год… — встречи с Мариной. Она приходила в полутемный подвальчик кафе на Ордынке, и звенел колокольчик у двери, и запах прохладной щеки дурманил мозг, вплетаясь в кофейную волну; они сидели и разговаривали — осторожно, стараясь не задеть старых ран. Главная тема была закрыта ею сразу: она замужем. «Но я другому отдана?» — глупо усмехнулся Песоцкий. «Да», — просто ответила Марина.

Лишь однажды, посреди трепотни, она порывисто задавила в пепельнице сигарету, накрыла его руки своими и сказала: «Ленька, какие мы с тобой идиоты!». И, перегнувшись через стол, длинно поцеловала его в губы.