Вкус победы. 14 дней без глютена для совершенства тела и духа - Новак Джокович

У него нашлись общие знакомые с моим отцом – Сербия все же маленькая страна, и через полгода после моего австралийского позора мы с Четоевичем встретились на Кубке Дэвиса в Хорватии. Доктор Четоевич сказал, что, по его мнению, повышенная чувствительность к определенной пище не только является причиной моего физического срыва, но и влияет на мой психологический настрой. Он сказал, что может написать рекомендации, которые помогут мне самому подобрать правильную диету, подходящую моему организму. Он расспрашивал, как я ем, как сплю, как живу и как я рос.

Будучи сербом, доктор Четоевич прекрасно понимал, каким было мое детство, как мы потеряли все, чем когда-то владела семья, как бились изо всех сил, стараясь преодолеть невзгоды. Маленький серб – и чтобы стал чемпионом мирового тенниса? Крайне маловероятно даже при самых благоприятных обстоятельствах.

Это стало еще невероятнее, когда на нас начали падать бомбы.

Глава 1

Бэкхенды и бомбоубежища

От громкого бу-ум мою кровать тряхнуло; со всех сторон слышался звон вдребезги разбитого стекла. Я открыл глаза, но ничего не увидел: квартира была погружена в непроглядный мрак.

Новый взрыв, и тут же, будто проснувшись, завыли сирены воздушной тревоги. Громкая чернильно-черная ночь стала еще громче.

Мы словно оказались внутри стеклянного снежного шара, который кто-то швырнул на пол.

– Нол! Нол! – кричал отец. Нолом меня называли в детстве. – Твои братья!

Мать, вскочив с кровати при звуках взрывов, оступилась и, падая, ударилась головой о батарею. Отец держал ее, пока она с трудом приходила в себя. Но где же братья?

Марко было восемь, Джордже четыре. Я, одиннадцатилетний старший брат, считал себя ответственным за безопасность малышей с того момента, когда силы НАТО начали бомбить мой родной Белград.

Бомбардировки стали для нас неожиданностью. В годы моей юности в Сербии была коммунистическая диктатура, и к широкой общественности просачивалось очень мало информации о том, что действительно происходит в мире. Ходили слухи о возможном нападении НАТО, но точно никто ничего не знал. Наше правительство уже вовсю готовилось к бомбардировкам, но нас по-прежнему держали в неведении.

Однако ходили тревожные слухи, и, как у большинства белградских семей, у нас был план. В трехстах метрах от нашего жилища в доме с бомбоубежищем жила моя тетка со своей семьей. Добежав туда, мы уцелеем.

Сверху послышался нарастающий вой, оглушительный скрежет, и новый взрыв сотряс дом. Мать пришла в себя, и мы на ощупь спустились по лестнице и вышли на неосвещенную улицу. Белград тонул в кромешной тьме, сирены ревели, и мы практически ничего не видели и не слышали. Родители бежали по непроглядно-черным улицам, подхватив моих братьев на руки. Я бежал следом, но вдруг споткнулся и упал во мрак.

Я растянулся на тротуаре, ободрав ладони и колени. Лежа на холодном асфальте, я вдруг понял, что остался один.

– Мама! Папа! – закричал я, но они не слышали. Я видел, как их смутные силуэты становятся все меньше и исчезают в ночи.

И тут началось. Небо раскололось, будто кто-то огромной лопатой для уборки снега соскребал лед с облаков. Лежа на тротуаре, я обернулся посмотреть на наш дом.

Из-за крыши показался серый треугольный силуэт бомбардировщика Ф-117. Я с ужасом смотрел, как прямо надо мной открылось огромное металлическое брюхо, и оттуда вывалились две ракеты, как я потом узнал, с лазерным наведением, целясь в мою семью, друзей, мой квартал – во все, что мне было близко и дорого.

То, что случилось потом, я никогда не забуду. Даже сегодня громкие звуки по-прежнему пробуждают во мне страх.

До натовской бомбардировки мое детство было просто сказочным.

Всякое детство прекрасно, но мое было особенно счастливым. Впервые я почувствовал счастье, когда увидел победу Пита Сампраса на Уимблдоне и решил последовать его примеру. Еще больше я обрадовался, когда в том же году случилось невероятное: сербское правительство решило создать теннисную академию на маленьком горном курорте Копаоник, прямо напротив «Ред булл», пиццерии моих родителей.

Копаоник – лыжный курорт, где мы проводили лето, спасаясь от белградской жары. Семья у нас всегда была спортивной – отец участвовал в лыжных соревнованиях, да и футбол мы любили, а вот плоская зеленая поверхность теннисного корта была совершеннейшей терра инкогнита.

Как я уже говорил, никто из моих знакомых в теннис не играл и даже ни разу не бывал на теннисном турнире. В Сербии теннису попросту не уделялось внимания. То, что в нашей стране вообще построили теннисный корт, стало явлением уникальным, но чтобы буквально напротив дома, куда мы приезжали на лето? Тут явно не обошлось без вмешательства высших сил.

Начались занятия. Я часами стоял у забора, держась за цепь, и смотрел, как играют новички, завороженный порядком и ритмом тенниса. Через несколько дней, видя, что я вишу на заборе, ко мне подошла женщина. Ее звали Елена Генчич, в академии она работала тренером. В прошлом Генчич сама была профессиональной теннисисткой и тренировала когда-то Монику Селеш.

– Ты знаешь, что это? Ты хочешь играть? – спросила она. – Приходи завтра, посмотрим.

На следующий день я пришел с теннисной сумкой. В ней было все, что может понадобиться профессионалу: ракетка, бутылка с водой, свернутое валиком полотенце, запасная футболка, эластичные манжеты и мячи, аккуратно сложенные в футляр.

– Кто тебе все это собрал? – спросила Елена.

Я оскорбился.

– Сам, – ответил я со всей гордостью шестилетнего.

Через несколько дней Елена уже называла меня «золотым ребенком». «Это самый яркий талант, который мне попадался после Моники Селеш», – сказала она моим родителям.

И Генчич вплотную занялась моим персональным ростом.

Каждый день после школы я, игнорируя других детей и общие игры, бежал тренироваться. Каждый день я выполнял сотни ударов справа, сотни ударов слева и сотни подач, пока основные движения тенниса не стали для меня столь же естественными, как ходьба. Родители меня не пилили, тренер не принуждала – меня не требовалось заставлять тренироваться. Меня было с корта не выгнать.

Но Елена не просто учила меня теннису. Наравне с родителями она принимала активное участие в моем интеллектуальном развитии. Мир вокруг нас менялся, коммунистический режим, при котором мы родились и росли, рушился. Родители понимали, что будущее может оказаться совсем другим и что детей нужно растить учениками мира. Для успокоения и концентрации Елена приучила меня слушать классическую музыку и читать стихи – ее любимым поэтом был Пушкин. Родители заставляли меня учить языки, поэтому я, помимо родного сербского, овладел английским, немецким и итальянским. Уроки тенниса и уроки жизни сливались в единое целое, и я ничего так не хотел, как выйти на корт и больше узнать от Елены о спорте, себе и мире. Все это время я думал о своей мечте. Я брал разные чашки, миски или пластмассовую посуду, представляя, что это призовой кубок, становился перед зеркалом и говорил: «Нол – чемпион! Нол – номер один!»

У меня не было недостатка в честолюбии, возможностях и, по словам Елены, в таланте. Поистине я был счастливчиком.

А потом началась война.

Я смотрел, как две ракеты, вывалившиеся из брюха бомбардировщика-«стелса», взрезав небо, упали на здание неподалеку – больницу – и сразу взорвали его. Длинное здание на секунду стало похожим на гигантский клубный сандвич, начиненный огнем.

Хорошо помню металлический, песчаный, пыльный запах, стоявший в воздухе. Город налился оранжевым, как спелый мандарин, пламенем, и я разглядел родителей далеко впереди – они бежали пригибаясь. Вскочив, я что было сил кинулся по освещенной красновато-золотым заревом улице. Добежав до теткиного дома, мы забаррикадировались в бетонном бомбоубежище, где уже находилось около двадцати семей. Все спустились, захватив самые ценные вещи, одеяла, еду и воду, потому что никто не знал, сколько мы там просидим. Плакали дети. Остаток ночи меня трясло.

Семьдесят восемь суток моя семья пряталась в бомбоубежище. Каждый вечер в восемь часов начинала реветь сирена воздушной тревоги, и люди бежали из домов. До утра мы слушали детонацию взрывов, а если самолеты летели низко, уши болели от чудовищного скрежета, будто небо над головой разрезали надвое. Основным чувством было ощущение беспомощности. Мы ничего не могли сделать, только сидеть и ждать, надеяться и молиться. Обычно бомбардировки проводились ночью, когда видимость хуже. Именно тогда беспомощность ощущалась особенно остро: ничего не видишь, но знаешь, что опасность приближается. Ждешь, ждешь, в конце концов засыпаешь, и тебя будит ужасный звук.

Однако и война не заставила меня отказаться от тенниса. Днем я тренировался с Еленой. Она всячески поддерживала меня и помогала жить нормальной жизнью даже после того, как под обвалившейся стеной дома погибла ее сестра. Мы шли на место недавней бомбардировки, рассудив, что если вчера здесь был воздушный налет, то сегодня, наверное, пока не прилетят, и играли без сетки, на разбитом бетоне. Моя подруга Ана Иванович занималась даже на дне заброшенного бассейна. А когда мы набирались смелости, то тайком приходили в наш местный теннисный клуб «Партизан».