Клеймо оборотня - Джеффри Сэкетт

Он увидел Лайла Хокинса на углу Каньона к Третьей Авеню. Тот притопывал и хлопал себя по бокам, пытаясь согреться. И хотя снег еще не выпал, серое небо и пронизывающий ветер свидетельствовали о приближении зимы, а Хокинс между тем был одет довольно легко. На нем была кожаная куртка, которая едва ли защищала от мороза, и он подпрыгивал на месте и пытался согреть озябшие руки своим дыханием.

Когда машина остановилась у тротуара, Хокинс облегченно улыбнулся:

— Слава Богу! — сказал он, захлопывая за собой дверь. — Я чуть не окоченел!

— Да ладно, Лайл, не так уж и холодно.

— По мне так холодно, — не согласился Хокинс. — Так что за священника мы должны привезти?

— Пастора, — уточнил Бауманн. — Как я понял, он женат на двоюродной сестре капитана, и капитан хочет, чтобы сегодня после обеда их обоих доставили в Центр. Дуэйн сказал, служба начинается в одиннадцать и заканчивается примерно в двенадцать тридцать, так что, я думаю, мы как раз вовремя доберемся до церкви — это в Эндоре, — чтобы поспеть к службе. Лучше, если он увидит нас в церкви до того, как мы подойдем к нему, это вызовет меньше подозрений.

— Ну и дальше что? — спросил Хокинс и рассмеялся. — Мы ж не будем его упрашивать поехать с нами?

— Само собой, нет. — Бауманн открыл отделение для, перчаток и вытащил револьвер. — Вот. Это тебе. А моя пушка со мной.

Хокинс осклабился:

— Мы что — пришьем двоюродную сестру капитана? Да ты рехнулся!

— Не будь идиотом, Лайл. Мы дождемся конца службы, подойдем и попросим его уделить нам несколько минут для разговора наедине, после того как все разойдутся. Потом вытащим пушки, и никуда он не денется.

— А если он не захочет разговаривать наедине?

— Захочет. Священники это любят.

— О'кей, давай попробуем. — Он неуверенно пожал плечами. — Ну а его жена, двоюродная сестра капитана?

— Может, она тоже будет в церкви. А может, и нет. Посмотрим по обстановке.

— Угу, понятно. — Хокинс закурил. — Какой он из себя, этот пастор?

— Понятия не имею, — ответил Бауманн. — Все, что я знаю, мне сообщил Бриггс, а он, я думаю, получал сведения от капитана. Предполагается, что этот самый пастор и его жена будут миссионерами, что ли.

Вроде Бриггс сказал, что их сегодня отправят самолетом в Африку. Ну, и капитан хочет встретиться с ними перед отъездом.

— Миссионерами! — Хокинс рассмеялся. — Двоюродная сестра капитана — миссионер? Вот смех.

Бауманн взглянул на него.

— Да? Что ж, при случае скажи капитану, какие у него смешные родственники.

Хокинс настороженно примолк. Некоторое время они продолжали двигаться по улицам Маннеринга, а затем по федеральному шоссе въехали в ближайший пригород Эндор.

Обоих молодых людей, двадцати с небольшим лет, объединяла общая цель и преданность Партии, однако во всем остальном они были полной противоположностью друг другу. Джимми Бауманна взрастила улица. Он был высок, мускулист, с жестокими узкими глазами, всегда уверен в себе и не чужд самолюбования. Лайл, напротив, был невысокого роста, полноват, довольно неуклюж, общую картину довершало изрытое оспой лицо с мелкими тонкими чертами. Для Бауманна переход из уличных хулиганов в «кнуты» был всего лишь сменой ориентации. Хокинс же никогда не отличался большой физической силой, однако, внешне спокойный, он готов был в любую минуту дать волю бешеной злобе, которую ему так долго приходилось сдерживать. Неспособный к учебе и спорту, никогда не пользовавшийся успехом у женщин, отвергаемый сверстниками, он находил утешение лишь в объятиях проституток и мечтах об отмщении, поэтому Партия стала для него родным домом. Когда он впервые узнал, что белая кожа и северо-европейское происхождение делают его сверхчеловеком, он ухватился за эту идею с жадностью изголодавшегося пса.

Они ехали по улицам Эндора, в такой же степени отмеченного печатью экономической деградации, как и Маннеринг. Наконец, Бауманн сказал: «Должно быть, вот она», — и кивком головы указал на большое кирпичное здание со шпилем, увенчанным крестом. Прищурившись, он прочитал вывеску: «Лютеранская Церковь Божественной Благодати. Пастор Джон Невилл», и сказал:

— Да, это то, что нам нужно.

— Слушай, а может не пойдем на службу? — спросил Хокинс, — меня от этого тошнит. Когда я был ребенком, отец меня каждый раз чуть ли не силком затаскивал в церковь.

Бауманн добродушно хлопнул его по плечу:

— Брось, Лайл, тебе это будет полезно!

Он расхохотался и вылез из машины. Хокинс, ворча, последовал за ним, на ходу засовывая револьвер в карман джинсов.

Они вошли в церковь, сели на скамью в последнем ряду и стали дожидаться начала службы.

А в это время в ризнице Луиза Невилл, прислонившись к краю стола, с улыбкой сказала мужу:

— Знаешь, Джон, я почему-то думала, что ты так и не доведешь это до конца.

Преподобный Джон Невилл, бакалавр и магистр богословия, доктор философии, а с недавних пор и доктор медицины, сосредоточенно смотрел в зеркало. Он в шестой раз поправил на груди епитрахиль и затем спросил:

— Хм? Ты, кажется, что-то сказала, дорогая?

Она смотрела на него с обожанием, к которому примешивалось легкое раздражение. Казалось, он никогда не слышал того, что она говорила, как-будто голова его была занята чем-то несравнимо более важным. По правде говоря, именно его самоуглубленная интеллектуальность и привлекла ее десять лет назад, когда она, будущая диакониса, а в то время студентка семинарии, и он, уже посвященный в сан пастора аспирант, работавший над диссертацией по теологии, впервые встретились. Однако за восемь лет замужества эта кажущаяся духовная глубина обернулась раздражающей манерой не замечать людей, в особенности жену.

И все же — она ни минуты не сомневалась — не такой уж это серьезный недостаток, а потому она как всегда постаралась сделать вид, что ничуть не задета его невниманием, весело рассмеялась и повторила:

— Да, я сказала, что никогда по-настоящему не верила, что мы все-таки уедем из Америки, чтобы вести миссионерскую работу где-нибудь на краю света. Мне почему-то казалось, что медицинская степень будет для тебя… ну, просто еще одной ученой степенью. У тебя ведь это вроде хобби — коллекционировать степени.

Он кивнул и тоже рассмеялся:

— Да, и судя по всему, довольно дорогое хобби. Но тут уж ничего не поделаешь. Я просто прирожденный студент.

— По правде говоря, ты весьма близок к тому, чтобы стать профессиональным студентом.

— Но если бы не это, мы бы никогда не встретились, — напомнил он ей, поправляя белый стихарь.

Затем, повернувшись к жене, он сказал:

— Впрочем, мне очень нужна была эта медицинская степень, ты же понимаешь. Еще одна служба, еще одна проповедь — и мы в Намибии. — Его глаза блеснули. — Правда, здорово?

Она подошла и нежно поцеловала его в губы:

— Еще бы! — сказала она, — эта твоя мечта очаровала меня много лет назад. Просто я почему-то думала, что мы ее никогда не осуществим.

— А мы и не осуществим, — улыбнулся он, — если я, наконец, не начну службу.

Джимми Бауманн и Лайл Хокинс перелистывали сборник церковных гимнов, и поэтому не заметили, как Луиза Невилл вышла из ризницы и, не привлекая внимания, прошла и села в первом ряду. Когда заиграл орган, оба оторвались от сборника. Это была простая мелодия, очень хорошо им знакомая: «Прекрасная Грейс» — религиозный гимн всех без исключения протестантских вероисповеданий. Они встали вместе со всеми и без труда присоединились к общему хору.

В последние годы ни Бауманн, ни Хокинс не посещали церковь, вопреки столь любимому ими лозунгу: «Америка — для белых христиан!», поэтому, когда гимн закончился, они принялись лихорадочно перелистывать служебник в поисках нужной литургии. Впрочем, очень скоро они оставили это занятие, смирившись с ролью молчаливых наблюдателей. Пока Хокинс крутился и ерзал, томясь от скуки, Бауманн отметил для себя, что эта лютеранская служба подозрительно напоминает католическую. Он рос и воспитывался внутри одной из многочисленных протестантских общин, для которых воскресное богослужение, состоящее из совместных религиозных песнопений и продолжительной эмоционально приподнятой проповеди, было, главным образом, актом духовного возрождения. Поэтому старые церкви — католическая, лютеранская, епископальная — со всеми этими рясами, монотонным бормотанием псалмов, сложными литургиями и постоянным вставанием и преклонением колен, вызывали у него чувство враждебности. Однако он вспомнил о духовной самодисциплине и сказал себе: «Смотри на вещи шире, Джимми, они такие же белые христиане, как и ты. Не будь фанатиком».

Служба шла своим чередом, и лишь через полчаса преподобный Джон Невилл поднялся на кафедру и начал проповедь. Это был мужчина средних лет с молодым, даже несколько мальчишеским лицом. Взгляд его водянистых карих глаз казался отрешенным, словно направленным внутрь и сосредоточенным на чем-то своем, однако широкая белозубая улыбка, готовая в любую минуту появиться на румяном лице, свидетельствовала о веселом добродушном нраве. Во всех отношениях он производил впечатление человека «золотой середины», без каких-либо излишеств. Его светлые волосы с годами поредели, однако были по-прежнему густыми, без единого намека на лысину.