Особый контроль (сборник) - Сергей Андреев

— Б-быть тебе битому, быть! — и вздохнула.

Плюнул хозяин с досады, сел в сани, уехал в корчму.

А назавтра привезли его соседи, подобравши битого, без шапки и без денег. Попутала хозяина нелегкая; лишнюю чарку хватил и с коновалами в драку ввязался. Ну а те, сами знаете, строгий народец.

Посмурнел возвращенец, осунулся, хмельного не пьет и к обедне не ходит. Домочадцев дурными словами клянет, а чуть что — с кулаками кидается. Но с козою — душевен. Нет капусты, так он ей рубашку скормил. Изжевала Манефа рубашку, скривилась, сказала:

— Д-держись, ногу сломишь!

Испугался хозяин, забился на печь и не слазит. Ибо знает: как слезет, так сломит. Вот и сидит как чурбан, по хозяйству работы забросил. Но худое хозяйство — ему голодать; так ведь мало того, он и на барщину не ходит!

А барин у него был строгий, боевой, секунд-майор осадной артиллерии в отставке, кавалер четырех орденов. Осерчал кавалер и прислал гайдуков. Те в дом зашли и, шапок не снимая, стали саблями лавки крушить. Взмолился хозяин, заплакал, признался в беде. Соседи подтвердили. Майор долго думал, потом приказал:

— А подать мне Манефу!

И повел рогатую на барский двор, а доброму хозяину долги его простили и даже — бывает же! — вольную дали. Ибо барин решил: что-де мне глупый мужик да долги его нищие, лучше я чудо-козу обрету!

И пошло и поехало: у барина на зиму несчетное число капусты назапасено; кормится коза, круглеет, матереет. И молчит. Должно быть, от плохого воспитания. Манефа ж в мужицкой семье возросла; ни грамоты, ни политесов не умеет. Ну и ладно, думает секунд-майор, научим и заставим!

И стали над козою книги мудрые читать, стали ее благородным манерам учить: чтоб не чавкала, чтоб рано не вставала, без перины не ложилась. Даже к вилке и то приспособили. И, конечно, почет. Как спалось? Как жевалось? Чего пожелаете? Вот только коза есть коза — ходит мрачная, хмурая, того и гляди чего нехорошего брякнет. Но, правда, пока что молчит.

Тогда решил майор Манефе окончательно потрафить: велел себе на лбу ветвистые рога пристроить. Расстарались любезные слуги, рога получились на славу… Только Манефе они хоть бы что, а супруга майорская — строгая женщина! — усмотрела в них грубый намек и сбежала с проезжим корнетом.

Осерчал кавалер, озверел, высек Манефу, как Сидор не сек, и согнал со двора. Отбежала Манефа подальше, разверзла уста:

— Разоришься! — кричит. — Разоришься! — и ускакала широким гвардейским аллюром в осеннюю тьму.

Через неделю приходит к майору лесник, говорит:

— По лесу мор пошел; всюду волки дохлые валяются, и виной тому диковинно-знакомый след.

Майор отмахнулся:

— Что мне твои волки? Теперь не до них!

Ибо не успел он от козы избавиться, как налетели на болезного со всех сторон! Тут тебе и векселя, и закладные, и картежные долги. Откуда что взялось, ума не приложить. Ну, расплатился майор, остался в чем мать родила, но при гоноре… А тут вдруг новая беда: из губернии прибыли, требуют:

— Подтверждай, твоя милость, дворянство!

Майор туда, майор сюда, нашел заветную шкатулку, секретным ключиком открыл… а там вместо дедовских грамот валяется козья картечь! Майор в кресло упал и не дышит, а рядом супруга, вернувшись, рыдает, а детки малые, курносые отважного корнета вспоминают. Выпил рюмку перцовки недавний майор и подался в работники. К кому? Да к тому самому несчастному хозяину, который его говорящей козой одарил. Хозяин о ту пору трудиться не мог — вышел как-то до ветру, споткнулся и, ясное дело, нога пополам.

А коза продолжала в лесу лютовать. Первым делом волков извела, а потом за медведей взялась, а потом… на прохожих, на конных и пеших, кидаться пошла! И всех до смерти ест, и костей не найти…

И пошел про ту губернию недобрый леденящий слух. Стали ту губернию подальше объезжать, перестали в той губернии товары покупать, особенно капусту. Загоревал, заплакал тамошний народ; землепашество бросил, ремесла забыл, разбежался.

А державе такое невыгодно! Как услышал царь про беспорядки, так повелел немедля разобраться. Разобрались, доложили: так, мол, и так, всему виной злоязыкая Манефа, говорящая коза. Царь подивился, подумал, потом говорит:

— Нигде в цивилизованных пределах подобного чуда не знают. Это ж может стать гордостью нашей, такой же, как сало и квас. Так подать мне Манефу!

Ему отвечают:

— Куда там! Сия опасная скотина девятнадцать самых лучших егерей не пощадила, забодала и на роги намотала; теперь какие деньги ни сули, никто двадцатым стать не пожелает.

Царь на счетах прикинул, потом говорит:

— А послать на Манефу кавырнадцать полков гусарских, мавырнадцать полков уланских и давырнадцать же полков драгунских! И пушек побольше! И взять непременно живой!

Боевые генералы с домочадцами простились, всем солдатам выдали по рюмке красной царской водки — и выступило войско на смертельный лютый бой.

…Через три месяца немногие вернулись, но — с победою. Притащили Манефу в чугунных цепях. Как по городу шли, так народ под манефиным взором ложился — да так, что их немалое число и по сей день не поднялось. А как вышли на площадь — царицу едва удержали: рвалась в монастырь. Да и сам государь босоногое детство припомнил…

А вот зато ученые мужи, что всегда при державном дворе подвизаются, те тотчас же конь… коньсильюм назначили. Порывались козу досмотреть и ее чудесные умения научно объяснить потомству в назидание.

Но не явилась коза на коньсильюм; рванула — и лопнули цепи, как нитки. Рыкнула — обмер от страха народ. А она:

— Проведите к царю! Пр-р-роведите!

Провели, убоявшись разора.

Коза в царский терем вступила, залезла с ногами на трон и глаголет:

— Дотоле буду добрая и тихая, доколе буду счастлива. Но если хоть что не по-моему выйдет, я такие несчастья накличу, что триста лет потом не расхлебаете! — и замолчала, сомкнула уста.

Царь — это вам не майор, у него власть бескрайняя. Стали Манефу цветною капустой кормить, стали в манефину честь ассамблеи давать и из пушек палить… Недовольна коза! Тогда учали ясновидицу в хвалебных одах возвеличивать, стали козий профиль на монетах и в печатях выбивать. Всюду только и слышно: Манефа, Манефа…

А соседский король под шумок то один, то другой городишко отхватит! А после, глядишь, и свои мужички рассупонились; оброки не платят и шапки перед царскими указами не думают ломать.

— Нам Манефа того не велит, — говорят и смеются.

На них, бунтовщиков, гусаров бы, уланов напустить, да нельзя! Что, если войско разбредется по губерниям и там, порядок наводя, задержится, а вредная коза немедленный парад затребует? Нет, тут хочешь не хочешь — терпи. Опечалился царь, облысел. Да только снявши голову, по волосам не плачут…