Преодоление - Николай Вагнер

Она все же села к столу и взяла нож.

— Ты чего, все равно что спишь? — удивилась Катя. — Еще выспимся вдоволь — не на работу. Еще в кино сбегаем или в клуб.

Идти им никуда не пришлось. К вечеру Лену начало знобить. Она легла в постель, накрылась халатом и съежилась под ним, поджав ноги. Катя укутала ее своим одеялом, а немного погодя положила поверх зимнее пальто.

Теплее Лене не стало.

— Что за напасть такая? Не иначе — вчера на ветру продуло. Вон ведь как круто погода повернулась, — приговаривала Катя. — Хоть бы Нинка скорее из больницы явилась, посмотрела бы тебя. Когда не надо, всегда тут крутится. Ты полежи, пойду гляну, может, пришла.

В комнате слышался едва различимый звук. Должно быть, перегорела электрическая лампочка, а возможно, это дребезжание просто чудилось Лене. Она порою забывалась, и потому время тянулось медленно, а то и совсем останавливалось. Лена услышала, как вошла Катя и села напротив, на свою кровать, проскрипевшую пружинами. Следом за ней появилась Нина. Как всегда невозмутимо спокойная, она манерно прошла вдоль комнаты, задержалась у зеркала в дальнем правом углу и несколько раз провела мизинцем по бровям.

— Хватит смотреться-то, — раздраженно прошептала Катя. — Видишь, она вся дрожит. Жар поднялся… Лен, а Лен, водички выпьешь? С вареньем?..

— Холодно, — ответила Лена и вдруг открыла неподвижные глаза.

Катя поставила стакан, посмотрела на Нину.

— Может, «скорую» вызвать?

— Обойдемся без «скорой».

Нина нащупала пульс, уставилась на крохотный циферблат часов и стала считать удары. Тотчас лицо ее встревожилось.

— Ого!.. Не меньше сорока. Екатерина, принеси-ка термометр. Он у меня там, на трельяжном столике. Ну и устроили вы тут парилку. А воздух! Так и несет дешевыми консервами. Все это долой! — Нина отбросила к спинке кровати пальто и обратилась к Лене: — Ты можешь сесть?

Лена ухватилась руками за край кровати, приподнялась и еще больше задрожала, когда Нина прикоснулась холодными пальцами к ее спине. Першило в горле, дышать было трудно, а Нина все требовала:

— Глубже! Глубже!

У Лены все поплыло перед глазами, и, если бы не стена, она непременно свалилась бы с кровати в жуткую, вращающуюся по спирали пропасть. Страшный сон детства, всегда приходивший во время частых болезней, повторился через много лет, и Лена почувствовала себя беспомощной перед черным вращающимся провалом.

— Плохо мне, — прошептала она сухими губами.

— Куда хуже — двустороннее воспаление легких. Нужны инъекции и стационар. Сейчас я вызову машину. Екатерина, одевай ее. И никаких возражений!

«Никаких возражений… — повторила про себя Лена. — А бригада? Скоро паводок, а там — навигация. К этому времени должен быть готов шлюз. Но ведь никакого шлюза еще не построили. И не собирались строить… „Никаких возражений“. Это сказала Нина. Нина из соседней комнаты. Модница Нинка, как ее называет Катя. А где Катя?..»

Она тихо позвала подругу, но не услышала ее голоса: вращающаяся по спирали пропасть опять уносила ее в нескончаемую глубину.

Очнулась Лена в больнице от прикосновения термометра к подмышке. Было солнечное утро. Весеннее небо голубело за большим трехстворчатым окном. Медицинская сестра в затянутом наглухо халате, совсем молоденькая, моложе, верно, самой Лены, улыбнулась и ласковым голосом пропела:

— С добрым утром!

Она уверила, что Лене здесь понравится: не всегда попадешь в такую новую, современную больницу. Не в больницу даже, а в больничный городок среди старых сосен. Она щебетала без умолку, настраивая Лену на веселый лад, — хотела, чтобы та поверила в скорое выздоровление.

Но эта уверенность не пришла к Лене ни в первый, ни в следующие дни. Лекарства помогли одолеть болезнь. Лене стало лучше, но недомогание, неизменно сопровождавшееся температурой, она ощущала словно постоянную ношу, которая изнуряла и вызывала навязчивую мысль о безысходности положения.

От подруг, забегавших в больницу после работы, Лена знала о том, что уже давно начался паводок. С днища шлюза убирали строительный хлам, готовились к торжественному приему первого теплохода. Как много прошло дней, а она только начала вставать!

Прогулки по длинному, залитому солнцем коридору вносили разнообразие в одинаковую изо дня в день больничную жизнь и, главное, — освобождали от выслушивания бесконечных женских историй, с теми подробностями, которые одновременно вызывали растерянность, жалость и отвращение.

Особенно донимала Лену своими откровениями соседка по палате Клаша, черноглазая, сухощавая работница со старобетонного завода. Она говорила не только о себе, но и о многих женщинах, которых никогда не видела в глаза и о которых успела узнать все. Каждый новый рассказ она заканчивала восторженно:

— Ничего, Елена прекрасная, у тебя вся жизнь впереди! Еще найдешь себе хорошего мужика.

Отведя черные глаза в сторону и словно прикидывая что-то в уме, Клаша продолжала излагать придуманную ею науку женской жизни.

По ее мнению выходило, что нет на свете ни одного самостоятельного мужика. Все они кобели ненасытные, и бабская мудрость состоит в том, чтобы не упустить момент и вовремя учуять, чего мужику в доме не нравится. Иногда и поослабить вожжи надо. Мужик должен уверовать, что лучше, чем дома, ему нигде не будет. А когда уверует — все остальное не страшно. Пусть даже сгульнет — не убудет, и все равно домой явится.

— Последнее дело, когда сестра наша, — вкрадчивым голосом увещевала Клаша, — незаменимой себя вообразит, выше мужика себя начнет ставить. Замена-то быстро найдется. Вона девок сколько. Не поглядят, что седина в голову пошла, — был бы мужик, какой ни есть. Лежебокой тоже нельзя быть, думать, что все у тебя в порядочке и живешь ты лучше всех. Как та учительница Марья Михайловна, — помедлив немного, продолжала Клаша, — которую позавчера в гинекологию привезли. Аборт за абортом делает и довольнешенька. На мужа не нахвалится. Все-то достанет, все ему привезут. Мед — ведрами, курицы — ящиками, яйца — опять же. И деньги, говорит, не надо с такого мужа требовать: сам золото. А золото, так чего не велит ей родить хоть бы раз? Овца и есть овца. Освободится и снова поплывет пышечка к своему золотцу. А он небось по девкам в эту пору рыскает… Живут-то они — не видать отсюда, где-то за Разъездом. Знамо дело. Своего никогда хвалить не буду, однако ж и чернить не дам. К дочерям — две их у меня — внимательный. Деньги, сколько ни заработает, домой несет. Живем как люди, одеты, обуты, телевизор есть. Вот и ты обиходишься, когда мужика заведешь. Только тут разборчивость нужна. Перво-наперво смотри, чтобы работящим был, не летуном, вроде механика нашего Тарзана. Из-за него, говорят, девка-то хлорофосом отравилась. Тьфу!..

Клаша плюнула, выругалась. Пожилая женщина, которая лежала на крайней кровати у самого выхода, сказала жалобным, слабым голосом:

— Как так можно?..

— Ладно, ладно, учитываю и извиняюсь, — ответила Клаша, сдернула с костлявых плеч серый бумазейный халат и забралась под одеяло.

— Как тут не сругаешься? — переходя на шепот, оправдывалась Клаша. — Разве старые поймут? Им бы вылежать свое да процедур побольше отхватить — вся забота. А нам жить надо, робить. Никто за нас нашего не сделает. Успевай, Елена прекрасная, отдыхать, пока в больнице. По мне так лучший отдых — это лежать. Я и в отпуске только и знаю, что лежу. Девкам моим все по горам лазить да спускаться. И меня тянут: «Спустимся с горки, поглядим, что там!» А для чего спускаться-то, говорю им. Мне и отсюда все видно.

Долго еще слышится надоевший до тошноты шелест Клашиного голоса, а Лена, устав от прошедшего дня и от бесконечных разговоров, думает об одном — как бы скорее уснуть, отключиться от опостылевшей больничной жизни.

Спустя несколько дней она пришла на последний врачебный прием. Доктор, пожилая, худенькая и низкорослая женщина, закончив осмотр, заговорила не подходившим к ее облику басовитым, прокуренным голосом, а ее карие глаза, неестественно увеличенные толстыми линзами очков, смотрели ласково.

— Препараты на вас действуют удивительно, — сказала она и повторила: — Удивительно! Очень пришлись организму. А вы сомневались. Теперь вам осталось только улыбнуться по поводу собственного неверия и… немножечко помочь самой себе. Как бы вам получше объяснить? Отвлечься от всего обыденного. Понимаете? Например, влюбиться. Самым обыкновенным образом. Ваше настроение должно быть хорошим. Это сильнее всяких лекарств. Ну, как? — Она смотрела внимательно, с едва заметной задоринкой во взгляде и слегка наклонив голову. — Влюбимся?

Лена растерялась. Она не знала, что ответить. Тут же вспомнилась Клаша, ее наставления о том, как выбирать мужа и ладить с ним. Но сама Лена никогда не думала об этом, ни в кого еще не влюблялась и поэтому не могла справиться с неожиданно овладевшим ею смятением.