Большая svoboda Ивана Д. - Дмитрий Добродеев

– Это перестройка, – усмехается Чувалов. – Линия партии в постоянном обновлении.

– А вам не кажется, что перестройка – того, до добра не доведет? – вдруг говорит Ивахнюк. Все замирают. Явная провокация. Вопрос остается без ответа.

Под конец Ивахнюк все чаще переходит на мат: “Негры совсем охренели, перестали уважать белого человека! Им бы, блин, бананы с ветки рвать, а тут – “индустриализация”, “борьба с колонизаторами”.

Иван молчит. Он сам не понимает, что делают в Африке кривоногие советские спецы. Они рекомендуют строить комбинаты в джунглях, создавать рабочий класс, укреплять профсоюзную солидарность. А там, в России, – гнилые коровники, бездорожье и безнадега, какой-то странный затерянный мир. Африка – все равно не для русских, этот континент принадлежит старым колонизаторам.

Самое неприятное происходит при отъезде. Наверное, кто-то стукнул, так как тонтон-макуты устроили форменный шмон: перед посадкой на советский Ил-62 их уводят в отдельную комнату, заставляют раздеться и прощупывают весь багаж. Веселый пограничник с «калашом» хлопает Ивана по ягодицам.

– Я советский, – хочет сказать Иван, – мы тоже боремся с империализмом, – но в горле сухо.

Кто же болтанул про эти седи? Иван прикидывает: бармен, поляк, официант? Но почему-то наиболее вероятным кандидатом в стукачи ему кажется Мишель – грузный строитель лифтов, который просто слился в экстазе с местными, играет, трахается и в ус не дует…

Из Ганы Иван привез чемодан, полный влажного белья – от пота и жары. Пока оно крутилось в стиральной машине, жена повторяла: “А если бы мы вместо Будапешта поехали в командировку в Гану? Вот так бы и потели?”

МОП в кризисе

Август 1989-го. В МОПе ситуация скверная. Не хватает денег. Бухгалтерша Моника сверяет счета. Деньги лежат в Швейцарии, швейцарские франки – самая надежная валюта. Командировочные выдаются в швейцарских франках. Но центр вдруг резко ограничивает валютный бюджет МОПа. Командировок становится меньше.

На улицах Будапешта расцветает народный капитализм. Продают джинсы-варенки, первую порнографию. На всех стенах постеры Саманты Фокс. Этот постер Иван повесил над дверью. Ничего, хороший постер. Она там улыбалась фарфоровыми зубами, раздувая синтетическую грудь.

Торгпредство завозит по каким-то хитрым схемам большую партию джинсов Super Rifle. Это знаменитые джинсы. В 70-е за них платили в Москве пятьдесят, потом сто рублей. Продажа организуется в отделении ТАСС на Буде. Сюда съехались все советские сотрудники Будапешта.

Иван становится в очередь. Джинсы лежат штабелями. Без лишних церемоний все, мужчины и женщины, снимают брюки и юбки, толкутся в одних трусах, примеряют джинсы. Он запутывается, чуть не падает. По закону всемирной подлости ни одна пара ему не подходит. Но он берет джинсы для жены. В толкучке узнает Романа Кармена-младшего – оператора ТВ. Они ведут светскую беседу в трусах у трещащих телетайпов.

Неделей раньше торгпредство распределяло кроссовки “Пума”. Все остались довольны. А самая большая удача привалила месяц назад: торгпредство завезло английские дубленки, литые. За такую дубленку в Москве могут и голову свернуть.

Купив джинсы жене, он едет на улицу Непкёстаршашаг, бывшая Андраши. Его вызвал на беседу Игорь Сергеевич, таинственный сотрудник КГБ под крышей посольства СССР. Зачем он его вызвал?

Дежурный отводит Ивана в кабинетик: это мансарда под самой крышей. Спартанская обстановка, на столе развернута International Herald Tribune.

Игорь Сергеевич весело настроен: “Ах, вот ты какой! Давно хотел с тобой познакомиться. Закуривай”. Из короткой беседы Иван узнает, что его собеседник занят аналитикой. Его интересуют политические процессы в Венгрии, в Европе и мире, реакция на перестройку. Если у Ивана есть мысли, он может поделиться.

Игорь Сергеевич тычет пальцем в фотографию госсекретаря США Шульца: “Вот, понимаешь, вернулся в родную корпорацию «Бехтель». Хороша компания, распускает щупальца по всему миру. А как тебе этот Милошевич? Да, он еще заставит говорить о себе всю Европу!”

После короткой беседы о венгерских делах и росте цен Игорь Сергеевич спрашивает: “Ну, как у вас дела в МОПе?”

– Да вроде ничего.

– А у меня другая информация. Что тратят средства хрен знает на что, устраивают липовые конференции.

– Но я же издатель бюллетеня, я не имею отношения к их кухне.

– А зря. Ты написал бы мне записку поподробней. Да не жалей этих подонков, пускай сдохнут!

Иван задумывается. Отказывать КГБ – рискованно. Писать донос – не по нутру. У него сложные отношения с органами. Десять лет он был невыездным, даже в партию не вступал. Лишь перестройка дала ему возможность ездить за границу. Чекисты при Горбачеве изменились: они теперь любезные, открытые и мило просят совета. Они заигрывают с ним, но как далеко зайдет игра?

Иван приходит к выводу: людей из внешней разведки есть за что уважать. На фоне трусоватых, истеричных интеллигентов, партийных хамов и тупых администраторов они сохраняют некий кодекс поведения, к тому же они умны. То же самое он видит потом и на Западе: в БНД, МИ-6, ЦРУ – нормальные ребята. Все гадости, что пишут про них, – вранье. Но в этих отношениях есть черта, которую переступить нельзя, – она называется расписка о сотрудничестве. Разведчики милы, но если ты попадаешь в их руки, они становятся безжалостными.

Игорь Сергеевич выводит Ивана на прогулку, рассказывает о себе. Он сильно хромает. Проблема с бедром у него после Афганистана, где в полевых условиях работал в начале 80-х. В Афгане он сошелся с молодой шифровальщицей из посольства, бросил старую жену. Из-за развода потерял карьерный рост. Он очень страдает, что не может видеться со старшей дочерью от первого брака.

Они пересекают площадь Героев, проходят музей, и на поляне в парке Игорь Сергеевич делится сокровенным: “Здесь все сволочи, стоят только за себя, шкурный вопрос решает все. Особенно ваши профсоюзники. Они не понимают сути перемен.

Ваня, не верь им, поддерживай связь со мной. Я помогу тебе!”

И под конец ставит Ивану ультиматум: “Надо написать донос на застойный секретариат МОПа! Лучше использовать машинку Гомеса. Пока они у себя в ВЦСПС разберутся, всех этих моповцев прихлопнут как мух. В духе перестройки!”

– Как быть – послать на три буквы или принять компромисс? Это вопрос под стать гамлетовскому.

Соцлагерь трещит

События в Венгрии с начала лета нарастают: в конце июня министр иностранных дел Дьюла Хорн, ангельски улыбаясь, разрезает колючую проволоку на австро-венгерской границе. Это символический акт разрядки. Пограничный контроль остается, но в Венгрию устремляется поток восточных немцев – в предчувствии прорыва.

В соцлагере все ждут сигнала – чтобы окончательно сбросить маски. Но самое интересное происходит у посольства ФРГв Будапеште. За лето там скопились десятки граждан из ГДР. К осени их уже сотни, тысячи. Их разместили на территории посольства, устроили полевую кухню. Сотрудники не знают, что делать с этими пришельцами. Дипломаты переступают через лежащих, не могут пройти даже в туалет. 13 августа посольство закрывается для беженцев, они скапливаются на окрестных улицах.

И вот – 19 августа – первый прорыв. Во время Панъевропейского пикника в Шопроне границу открывают на три часа. Шестьсот гэдээровцев прорываются в Австрию. Пикник в Шопроне… Слово какое-то странное. Иван не разделяет всей этой демократической суеты, но вырваться хочется и ему.

Начало сентября, Иван проходит мимо палаточного лагеря на Буде: вокруг – милые, наивные гэдээровские лица. Почти что советские. С детьми разлеглись на лужайке. А ведь рано или поздно им дадут выехать на Запад! И мысль о побеге с новой силой овладевает им.

Лежат гэдээровцы на газоне, пьют газировку. Они довольны вниманием к себе и ощущением безнаказанности. Иван видит бородатого парня в драных носках, испытывает жгучую зависть: ведь тот – почти свободен.

10 сентября венгерские власти разрешают беженцам из ГДР без согласования с Восточным Берлином выезд в Западную Германию через Австрию. Около тридцати тысяч человек пересекают границу до конца месяца. Восточный Берлин клеймит эти действия как удар в спину.

После того как посольство потребовало написать донос на МОП, Иван сосредоточенно думает. Моральные принципы его не трогают: в среде советских службистов все построено на интриге и доносе. Но есть определенные понятия, и он, несмотря ни на что, должен предупредить Чувалова. Иван подходит к шефу, когда тот выпивает вторую рюмку в кабинете, и говорит: “Саша, тучи сгущаются. В посольстве косо смотрят на МОП. Хотят собрать компромат, в том числе и на тебя”. Чувалов резко оборачивается: “Да пошел ты в задницу! И вообще сматывай удочки. Ты надоел мне!”

Может быть, это из-за того, что сам Чувалов чувствует себя выше посольства? Ведь он – назначен международным отделом ЦК. Или причина проще – в животном неприятии таких, как Иван, капризных интеллигентов? Еще вчера Иван отказался с ним пить виски. Чувалов налил в стакан Jack Daniels, обмакнул губы в кукурузный дистиллят, глаза его увлажнились, и он сказал: “Вкусно, попробуй!” Но Иван ответил “не хочу” и этим смертельно обидел его.