Круг - Лия Симонова

4

Отслужив в армии положенный срок, Анатолий Алексеевич вернулся в педагогический институт, только на вечернее отделение. Мама, которая никогда не болела, внезапно умерла от инфаркта, и он вынужден был самостоятельно зарабатывать на жизнь. Он устроился в школу замещать лечившего свои старые раны преподавателя начальной военной подготовки.

Этой осенью, уже с дипломом историка, Анатолий Алексеевич начал вести и свой любимый предмет, и его уроки нравились ученикам. Он чувствовал, что ребята тянутся к нему, старался не избегать их испытующих взглядов и острых вопросов, которые нередко и его самого ставили в тупик. Тогда он честно признавался им в этом, как советовала ему мама, тоже учитель истории…

Согласившись на классное руководство, Анатолий Алексеевич лишился свободного времени и покоя. Он старался теперь подолгу оставаться с ребятами, иначе как бы он мог понять их? А ему прежде всего хотелось понять…

Он обещал им в дни Ноябрьских праздников пойти в поход. Договорился с шефами, молодыми сотрудниками научно-исследовательского института, что они проведут в школе дискотеку, даже с диск-жокеем. Ребята обрадовались, вроде бы успокоились, а на следующий день ушли с уроков.

Виктория Петровна, как всегда, первой узнала о том, что класс в полном составе исчез с занятий, и бушевала в кабинете директора:

— Вы только подумайте, уйти с двух математик, физики и биологии! Когда это было? А я предупреждала: попустительство к добру не приведет! Их надо наказать! Я настаиваю! Никаких вечеров! Никакой распущенности с диск-жокеями!..

Анатолию Алексеевичу показалось, что Надежда Прохоровна растеряна и колеблется.

— Я помню, в нашем небольшом городке, — неторопливо начала она рассказывать, — показывали трофейную картину. Были послевоенные годы, заграничных фильмов мы раньше не видели, и народ валил в кино. На вечерние сеансы билеты достать было невозможно, мы удрали с урока, с последнего, конечно. Директор школы в наказание послала наш класс разгружать машину дров, которые завезли на зиму. Мы без звука дрова перетаскали, да еще напилили и накололи. Все было справедливо, мы оставались друзьями. А тут мы по одну сторону забора, они — по другую. Как перебраться?

— Давайте поговорим с ними, — робко попросил Анатолий Алексеевич.

— Уже говорили, — отрезала завуч. — Даже совместно с родителями. Второй раз этой корриды мое сердце не выдержит!

— Ну, вы можете не участвовать в разговоре, — мягко посоветовала Надежда Прохоровна, — а нам с Анатолием Алексеевичем все же необходимо понять, что происходит…

— Я не привыкла не участвовать, — обиженно и в то же время надменно заявила Виктория Петровна. — Наше поколение не пугалось трудностей. Но потакать им я не намерена!..

Надежда Прохоровна попыталась уговорить:

— Может, вам все-таки поберечь сердце?

— Я не могу уберечь свое сердце, — с отчаянной гордостью произнесла Виктория Петровна, — от главного дела своей жизни!..

— Ну, хорошо, тогда я прошу вас, Анатолий Алексеевич, привести их всех ко мне, как только вернутся в школу. Я думаю, к вашему уроку они вернутся. Он последний? — Директор просматривала таблицу расписания, которая лежала у нее на столе, под стеклом. — Значит, после урока я жду вас с ребятами.

Надежда Прохоровна не ошиблась: они пришли на историю.

— Где вы заблудились? — попытался пошутить Анатолий Алексеевич, от растерянности не зная, как себя вести.

— В Бермудском треугольнике, — ничуть не смущаясь, отвечали они, словно бегство с двух математик, физики и биологии было делом вполне привычным.

Анатолий Алексеевич знал, что Бермудским треугольником именуется у них пространство между универмагом, универсамом и «Детским миром», и, поразившись откровенной наглости ответа, сказал с обидой:

— Вы, ребята, уж совсем зарвались!..

А они ему в ответ, так по-свойски, с дружеским доверием:

— Приходится рваться. Свободно же не дают.

Оказалось, они стояли в очереди за кроссовками. Пока ждали, успели съездить к родителям, к знакомым за деньгами — наврали, что «Детский мир» приехал в школу на распродажу. И совершенно не испытывали вины. Виноватой они считали промышленность, которая не поспевает за спросом. И учителей, на уроках которых скучно.

К директору они тащились нехотя. В директорском кабинете, падая на стулья, расшвыривали по полу потрепанные портфели и сумки.

— Итак, мы снова все вместе, — сказала Надежда Прохоровна приподнято-торжественным тоном, приветливо улыбаясь.

— Команда знатоков против команды любителей, — в тон ей сразу же бросил вызов сутуловатый сумрачный Слава Кустов.

Все довольно, ободряюще заулыбались.

— Вы и на сей раз ни в чем не виноваты?.. — не обращая внимания ни на реплику, ни на улыбки, спросила Надежда Прохоровна.

— Ну почему же? — живо откликнулся теперь уже Пирогов, высокий красивый подросток с умным, чуть надменным лицом. — У вашего вопроса, уважаемая Надежда Прохоровна, есть, как минимум, два аспекта. (Сегодня он захватил инициативу в разговоре.) С одной стороны, сложности нашей жизни: ну, там всякие трудности с экономикой, которая должна быть экономной, но не хочет, потом происки империалистов, вынужденные расходы на вооружение, помощь развивающимся странам… — перечисляя, он загибал пальцы, — что еще? Мы все это понимаем. И не в обиде. Три часа, заметьте, безропотно стояли в очереди… С другой стороны, нехорошо, конечно, уходить с уроков, тем более надолго. Но… — Он нарочно помолчал. — Но если честно или, как вы справедливо настаивали на собрании с родителями, доверительно, то нам на уроки являться не хочется. — И он посмотрел на директора таким наивно-честным взглядом.

Надежда Прохоровна на этот раз держалась абсолютно спокойно. Интонацией подражая оратору, она спросила с иронией:

— Не будешь ли ты, Пирогов, так любезен, объяснить, что вас не устраивает?

— Отчего же… — нисколько не затрудняясь, согласился Пирогов. — Научимся наконец быть деловыми людьми и скажем кратко: «Всё».

На голове у «делового человека» красовался венок из серовато-блестящих вертушечек с детской игрушки — флюгера. Он, по всей видимости, олицетворял терновый венец или, как сказал поэт, «белый венчик из роз», в котором «впереди — Иисус Христос». Пирогов не посчитал необходимым снять свой венец перед появлением в кабинете директора.

— Не хочется вводить вас в заблуждение, — продолжал он, позируя, — сегодня с утра я немного задержался. Войдя в класс, я почувствовал, что обстановка накалена до предела и наша уважаемая Антонина Кузьминична готова впасть в истерику. Допустить такое было бы весьма прискорбно. Я незаметно вышел, — беззастенчиво докладывал Пирогов, словно находился в компании сверстников, — завел будильник, который случайно оказался в моем портфеле, и поставил у приоткрытой двери. Он зазвонил. Все закричали: «Ура! Звонок!» И Антонина Кузьминична, хотя, как и все, понимала, что звонок не настоящий, уверяю вас, тоже обрадовалась. Ей еще меньше нас хочется присутствовать на собственных уроках. Ну, а дальше, вы уже знаете, мы пошли подышать воздухом свободы, и… тут совсем некстати выбросили кроссовки… Как было не подобрать такую прекрасную кость?..

Виктория Петровна жадно глотнула воздух. Ее тяжелое, неподвижное лицо сделалось влажным от возбуждения. Анатолий Алексеевич поднялся, чтобы подать ей стакан воды. Ребята смотрели равнодушно. Больное сердце Виктории Петровны не вызывало у них сострадания.

— Можно мне сказать? — подняла руку, будто не видела недомогания завуча, Клубничкина, крупная, румяная девочка с копной бронзовых кудрей.

— Ну, говори, Клубничкина, что ты хочешь сказать? — неохотно согласилась Надежда Прохоровна, с тревогой поглядывая на завуча.

— Я хочу сказать, — встала Клубничкина, — что ваши разговоры-уговоры — сплошная демагогия. Вас причины не интересуют, только следствия. Мы же на математике ничего не понимаем! Говорим Антонине, то есть Антонине Кузьминичне: «Бесполезно слушать то, что непонятно». А она: «Не хотите слушать, не приходите на мои уроки, сдавайте зачеты!» Мы согласились. Перестали ходить на уроки, так Антонина побежала к вам жаловаться. Натуральная демагогия!

— Ты сама демагогию не разводи! — удивительно быстро справилась с недомоганием несгибаемая Виктория Петровна. — Учись как полагается и будешь все понимать!

— Как учите, так и учимся, — огрызнулась Клубничкина, ожесточаясь. — Прогнали хорошего учителя математики, ко двору не пришлась?!

— Что ты себе позволяешь?! — снова, едва дыша, не жалела себя Виктория Петровна. — Ты становишься просто злом школы!

— Зло школы не я, — грубо отразила удар Клубничкина, — и все тут, кроме вас, это понимают. А позволяю я себе не так уж много. Надежда Прохоровна спрашивает, я ей отвечаю. Если вы снова согнали нас сюда каяться, то и незачем было. Достаточно нас унижали на собрании с родителями. — И, больше не замечая Викторию Петровну, она обращалась только к Надежде Прохоровне: — Нужны хорошие учителя. И специализация. Зачем мне математика, если в жизни она не пригодится?