Времена не выбирают - Александр Торин

— Я, честно говоря, не знаю. По всякому бывает.

— Ерунда! — Возмущался Валерий Аркадьевич. — В душе вы все знаете, вы просто признаться боитесь. А бояться вам вредно, от страха атрофируется мышление. Пройдёт лет десять-пятнадцать, и ваше поколение окажется на нашем месте. И вам придётся принимать решения, отстаивать свою точку зрения. Будете мямлить, стесняться, бояться за свою шкуру — стране хана. Черт побери, это ещё что такое! — Валерий Аркадьевич едва не наступил на что-то пыхтящее, копошащееся в высокой, по пояс траве.

— Ой, товарищи. Надо же, сколько ни смотрю, удивляюсь, какая она замечательная, наша русская природа. Вот так вот, лежишь, смотришь в небо… И вы, как посмотрю, тоже любуетесь. — Нина Петровна вскочила и сконфуженно отряхивала физкультурные штаны с лампасами. Рядом с ней обнаружился лежащий на спине Серёга-шахтёр в расстёгнутой рубашке.

— Угу, — недовольно подтвердил Сергей Иванович, покусывая в зубах травинку. — Такая природа вокруг, просто заебись.

13.

— Я завидую вам, — на следующий день Миша набился к нам в попутчики. — Вы не зад-думываетесь над тем, что вас окружает. Вы принимаете все, как есть. А у меня так не получается. Я чувствую время, его ус-словность, пустоту и ограниченность.

— Что вы несёте, Миша, — возмутился Валерий Аркадьевич. — Мы ведь с вами взрослые люди. И потом, мы живём далеко не в худшие времена. Да не так уж давно за такие разговоры, которые мы сейчас ведём, можно было загреметь на полную катушку, сами знаете куда.

— А мне все равно грустно. Я всюду чувствую себя чуж-жеродным телом. Нет, я понимаю, надо принимать правила игры. И так одиноко, и тоскливо, и знаешь заранее, что все обречено и не имеет никакого смысла. Время вязкое, течёт, зат-тягивает, дышать нечем. Я тону в нем, задыхаюсь, я с ума с-схожу! Попробуйте себе на секунду такое представить.

— Это у вас от нездорового образа жизни нервы расшатались.

— Да нет, вы ничего не понимаете.

— Все я прекрасно понимаю, Валерий Аркадьевич начал сердиться. — Вы, Миша, не обижайтесь, но вы выбрали удобненькую позицию. Все не имеет никакого смысла, все заранее обречено. Чушь! Обломовщина! Да в самые страшные времена находились люди, ставившие себя выше обстоятельств.

— Мне грустно, я чувствую буд-дущее. Оно ничуть не лучше прошлого, даже хуже в чем-то.

— Я бы на вашем месте поменьше всякой фантастической макулатуры читал. Бросьте вы, Миша, займитесь чем-нибудь интересным, физикой, например. Бегайте по утрам, отжимайтесь хотя бы раз по двадцать, и всю вашу меланхолию как рукой снимет.

— Один хорош-ший поэт написал когда-то гениальную строчку. — Миша прикрыл глаза. — Времена не выбирают. В них живут и умирают.

— Интеллигентские сопли, — Валерий Аркадьевич завёлся. — Живут — да, умирают — нет. Потому что идеи, дух человеческий, разум…

— Ну да, ну да, я знаю, что вы сейчас скажете, и даже не хочу с вами спорить.

Мы дошли до поляны, поросшей высокой травой.

— Ой, мамочка. — Таня, голая и раскрасневшаяся, выпорхнула, как испуганная перепёлка из-под ног, и, взвизгнув, исчезла в кустах. Все заняло доли секунды, будто ударила молния, и высветила женскую фигуру с прижатыми к обнажённой груди руками. Груди у Тани были маленькими и острыми, с напряжёнными розовыми сосками.

— Шляетесь здесь, задолбали уже, — Серёга подтянул штаны. — Нет, я не понимаю, вам чего, гулять больше негде?

— Вы, вы, — Миша начал подёргиваться. — Как вы пос-смели?

— А не твоё дело, ханурик. Может, у нас любовь. — Ухмыльнулся Серёга.

— Я выз-зываю вас на дуэль!

— Да пошёл ты, дурачок, — Серёга поднялся с земли и лениво побрёл к опушке.

14.

Мишу рвало, потом у него начались судороги, напоминавшие эпилептический припадок, и пошла слюна изо рта..

— Держи, держи его, чтобы не захлебнулся, — рычал Валерий Аркадьевич. — Вот экземплярчик, твою мать, совсем мозги набекрень! Нелепый какой-то, с ног до головы..

Судороги начали ослабевать, и Миша повис у нас на руках.

— Начитался всякой ереси! — Валерий Аркадьевич никак не мог успокоиться. — Нашёл себе прекрасную Дульсинею! Втюрился в провинциальную рыжую девку, это с его-то комплексами. Теперь ещё дуэль ему подавай..

— Голова, — застонал Миша. — Больно. Почему так больно?

— Осторожно, только не ворочайся — мы перетащили обмякшего Мишу к лодке.

— Ну что, отошёл немножко? Давай, чайку горячего попей. Эк тебя прихватило, ты что, парень?

— Оставьте меня, — Миша отвернул голову, уткнувшись в брезентовый край палатки.

— Ты мужик, или нет? Нельзя же так. Влюбился, ну и сказал бы Тане этой напрямую. Да она даже не знала про тебя ничего.

— Я ничего не хочу.

— Смазливая девка, молодая, парень её в армии, далеко, а тут… Обычная история, на отдыхе ещё не то бывает.

— Не смм-ейте называть её смаз-зливой! — Миша начал подёргивать шеей, заикаться, и, вдруг развернувшись, закатил Валерию Аркадьевичу пощёчину.

— Так, знаешь что дружок, пошёл ты куда подальше… — Валерий Аркадьевич поставил кружку с чаем на землю. — Пока не придёшь в себя и не извинишься, разговаривать с тобой отказываюсь.

— Ты чего, Миша, свихнулся, что ли? Да мы тебя еле до палатки дотащили! — возмутился я.

— Да что он понимает, — Губы у Миши скривились. — Что вы знаете, черт бы вас всех побрал! Кому из вас какое дело до того, что я чувствую, а ведь я живой человек! Да, я странный, я больной, возможно, но я живой!

— Слушай, ты успокойся. Все образуется.

— Впрочем, что это я… Да, я люблю её. Глупо. — Миша начал едва слышно лопотать, будто в бреду. — Зачем я ей нужен. Ж-жалко. Будущее жалко, хотя оно и так страшное. Нет, все-таки я прав. Все не имеет ни ма-малейшего смысла. А теперь оставь меня одного, пожалуйста… — Миша закрыл глаза. — Я устал. Я хочу спать и видеть сны. Сны о чем-то большем.

— Ну давай, отдохни, — мне стало неловко.

— Шарики, шарики, блестящие. Извиваются. Взрываются фейерверками рассудка. И рядом огромный ёлочный шар, голубой, с серебряными звёздочками. Мне мама его купила на Новый Год… И я подумал: магазин «Галантерея», а он — как Юпитер, всех нас раздавит.

В тот момент я понял, что Миша действительно психически нездоров.

15.

Ночью страшно закричала Таня. К тому моменту, когда я выскочил из палатки, все было кончено. Серёга матерился и грозился прибить «этого недоноска». Из руки у него торчал кухонный ножик, которым разделывали рыбу на кухне.

По словам Тани, Миша подстерёг их с Сергеем на берегу реки и пытался её поцеловать. Серёга оторопел вначале от такой наглости, потом схватил Мишу за плечо и получил удар ножом. Увидев кровь, Миша заплакал, бросился в воду и уплыл в неизвестном направлении.

Доктор Розенбергис нож вытащил и перевязал Серёге руку. Рана, по его мнению, была не опасной. Брови у доктора хмурились, он был недоволен происшествием и плохим качеством перевязочного материала.

Миша не возвращался. К вечеру его начали искать — съездили на островок, прошли вдоль берега в поисках чего-либо подозрительного, добрели до деревушки, расспрашивая у местных, не видели ли они странного гражданина.

На следующее утро об исчезнувшем сообщили в милицию. Приехал сельский участковый, облазил кусты на берегу, ничего не нашёл, и составил протокол.

— Я сразу, как его увидела, так и поняла, что ничего хорошего от таких ждать не приходится, — в тысячный раз повторяла Нина Петровна. Она старалась не смотреть мне в глаза. — А все из-за этой, — недобрительно поджимала она губы и голос её становился слащавым и неестественным. — Если бы не гуляла с кавалерами, так и отдохнули бы все спокойненько.

Инструктора вызвали в город расследовать ЧП. К вечеру он не вернулся, и роль руководителя в очередной раз взял на себя Николай Васильевич. Никакого настроения продолжать поход ни у кого не было, и на следующий день группа самовольно вернулась на турбазу. Плыли мы на этот раз по течению, и добрались до пристани быстро, всего за несколько часов.

Выяснилась странная подробность: никто не знал Мишиного адреса и места работы. Паспорта его не нашли, в рюкзаке остался только свитер и брезентовые штаны. В турбазовской анкете графы с адресом были оставлены пустыми, и регистраторше объявили строгий выговор за служебную халатность.

Поскольку утопленника не нашли, а рука у Серёги через несколько дней зажила, дело заглохло само собой — все решили, что Миша попросту испугался и сбежал.

Мне почему-то казалось, что Миша утонул. Чувство это было странным. Река, столь приветливая и светлая, теперь почему-то представлялась мне зловещей. Я не мог заставить себя зайти в воду, с отвращением глядя на щупальца водорослей, покачивающихся у деревянных мостков. К вечеру я старался отойти подальше от берега, и в голове нет, да и возникали трусливые мысли о том, что сумасшествие может быть заразным, как вирус…