Только ты - Наталия Костина

Они донесли тяжелый сверток до высокого бордюра.

– Так, ложи пока! – скомандовал сержант, опуская на землю свой конец страшного груза.

Он еще раз выглянул на дорогу и снова увидел только пустынную улицу. Луна зашла за облако, отчего сразу стало темнее. Он быстро открыл заднюю дверь автомобиля:

– Грузим, живо!

Напарник послушно подхватил брезент, тело стукнуло о днище, и внутри у Костюченко что-то екнуло. Сержант с силой хлопнул дверью.

– Садись, поехали… И чтоб ни одной живой душе!

– Само собой, товарищ сержант…

Машина свернула в проулок, объезжая парк. Дорога здесь была плохая, вся в выбоинах. К тому же амортизаторы у старой милицейской колымаги никуда не годились. Ее трясло и подбрасывало, и труп сзади несколько раз глухо ударился головой. От этого звука младший патрулирующий почувствовал, что у него по коже бегут мурашки. Он уже пожалел, что предложил перевезти покойницу к соседям. Черт с ней совсем, с премией… теперь как пить дать будет сниться ему эта мертвая девка…

– Приехали, кажись, – мрачно сказал старший. – Я выйду посмотрю. И чтоб никому! – еще раз приказал он.

Костюченко только кивнул.

– Игорь, ты чего такой… грязный?

– Шутники! – зло сказал Лысенко, отряхивая рукав. – Только вышел на работу – и навалилось! Сутки уже не спал!

– А в мелу почему весь? – недоуменно спросила Катя.

– Да я в дежурке уснул и с дивана упал. А эти придурки меня мелом обвели.

Кате захотелось засмеяться, представив картину, как Игореша спит, упав с дивана и даже не заметив этого. «Придурков» она тоже знала очень хорошо – Бурсевич, опер из их отдела, и водитель Приходченко. Именно они дежурили сегодня вместе с Игорьком, и, должно быть, это они обвели мелом его бесчувственно спавшее тело.

– Игореша, мы тут по пиву собрались, – в кабинет Лысенко заглянул посетитель.

– И что? – сварливо поинтересовался хозяин.

– Катьку не приглашаю, она пива не пьет, а ты как?

– Грехи замаливаешь?

Борис Бурсевич и бровью не повел.

– Я, между прочим, сегодня в костюме был. В новом, – Лысенко продолжал обижаться. – Мне вечером к родителям на девять дней ехать!

– Игорек, ты же в новом костюме сначала спать улегся, – Бурсевич недоуменно пожал плечами. – А потом на пол упал. Он как бы и не новый был уже… с виду. Ну, мы просто пошутить хотели…

– Шутки у вас, – пробурчал Лысенко. – А у меня, между прочим, после дядькиной смерти только головной боли прибавилось!

– Ну, мы тебе всем коллективом сочувствуем, – покаянно пожал плечами Бурсевич. – Отчего он помер-то?

– От инфаркта.

– А головная боль у тебя от чего? Врачи недоглядели? Или что? – допытывался провинившийся напарник.

– Врачи тут ни при чем. Они и доехать не успели. Он в одночасье умер. От наследства, Боря, у меня головная боль.

– Ну ты даешь! – Бурсевич даже присвистнул. – У тебя что, с родственниками терки из-за дядюшкиного барахла?

– Борь, ну какие там родственники…

Лысенко так скривился, что Кате тут же захотелось сделать для него что-нибудь хорошее. Например, выгнать Бурсевича из кабинета вон, а Игоря взять за руку и повести обедать. По-настоящему обедать, а не пиво пить. Однако она лишь вздохнула. Кабинет был лысенковский, а с Бурсевичем ее связывала не только многолетняя дружба. Когда-то Боря Бурсевич начинал свою карьеру под началом ее покойного отца и частенько бывал у них в доме. Катя, тогда еще девчонка-школьница, называла его «дядя Боря». Жизнь плетет узоры посложнее персидских ковров: отец умер, а Катя, вместо того чтобы поступать в медицинский, как планировала, работает сегодня с этим самым «дядей Борей» из своего детства в одном отделе по раскрытию особо тяжких.

– Дядька все мне завещал. Дом, машину… индюков этих самых… как оказалось.

– Любил тебя, значит. Так что ж теперь, Игорек, тебя так гнетет, что ты в новом костюме на пол падаешь? – участливо спросил Бурсевич. – Дом, машина или индюки?

– Индюки, – признался Лысенко. – Фиг знает, что с ними делать! На машине я уже езжу, дом тоже пригодится, а что с индюками этими делать?.. не знаю, головняк один! Мотаюсь туда-сюда – ни сна, ни покоя. Корм им покупаю, витамины всякие… Мать говорит – домой хочу, надоело в деревне, увольняйся с работы и сиди сам со своими индюками!

– Продай, – тут же посоветовал Бурсевич. – Продай индюков, Игорек, вместе с перьями и потрохами и живи спокойно.

– Боря, – со всем возможным сарказмом спросил Лысенко, – неужели ты думаешь, что я такой тупой, что сразу не додумался продать этих… гм… птичек?

– Ну? Если ты не тупой…

– То жадный, – закончил мысль Лысенко. – Это первое. И второе, главное: индюков этих сейчас продать невозможно.

– Почему?

– Потому что они еще не выросли. Не доросли до товарной кондиции, понимаешь? Они весной только вылупились. Молодняк. Им сейчас месяца по четыре, не больше. Хоть с виду они уже и крупные, там пока одни перья и кости. А я этим гадам уже кормов знаешь на сколько купил? А добавки там всякие, витамины? Если я их сейчас продам, то вылечу в трубу!

– О-о, так ты занялся бизнесом! – протянул Бурсевич. – И сколько у тебя индюков этих самых?

– Пять тысяч. Ну, около того. И в инкубаторе еще яиц лежит пара тыщ, – мрачно сообщил Лысенко.

– Фигасе…

– Это просто ужас какой-то, – Лысенко в изнеможении даже глаза прикрыл. – Я уже родителям сказал: вы ж на пенсии оба, переезжайте в Шаровку, мне машина дядькина не нужна, дом – тем более. Будете там жить, на природе, индюков выращивать, а на машине в выходной день по театрам ездить. Не хотят! Золотое дно эти самые индюки. Дядька на них зарабатывал – будь здоров. Домину отгрохал, усадьбу, ферму эту самую… индюшиную.

– Игорь, – веско произнес Бурсевич, – если бы мне сейчас сказали: Боря, езжай в Шаровку, вот тебе дом, машина и индюки, знаешь, что бы я ответил?

– Знаю, конечно. Что тебе тоже этот сраный город, который ну просто о-о-очень большой культурный центр, дороже спокойствия собственного сына!

– Да? Это тоже интересный вариант… Но я бы ответил: пошло оно все к такой-то матери: и город, который культурный центр, и моя дорогая работа, и бесконечные клизмы от начальства. Я бы с дорогой душой поехал в эту, как ее… Шаровку?

– Шаровку, – подтвердил Лысенко.

– В Ша-а-аровку, – мечтательно пропел Бурсевич. – Название одно чего стоит! И выращивал бы индюков на природе, на свежих воздусях, и питался бы как человек, всем домашним, с огорода, и жил бы в собственном особняке, а не в двухкомнатной панельной кладовке, и ездил бы на машине куда захочется… а индюков любил бы, как собственных детей!

– Все пять тысяч?

– Да хоть десять!

– Боря, ты хоть раз заходил в помещение, где живут пять тысяч индюков?

– Я и одного толком не видел, – признался Бурсевич.

– Звук, запах и видеоряд тебе были бы обеспечены, – Лысенко покачал головой. – Маманя этих индюков за неделю уже возненавидела.

– Какая у вас семья нежная, интеллигентная, – злорадно произнес Бурсевич. – Запах, видеоряд… А жрать потом, небось, за уши не оттянешь?

– Боря, иди пить пиво. Я с Катериной чаю лучше употреблю. Тем более мне ничего нельзя, я за рулем.

– Обиделся, значит?

– Я еще утром обиделся.

– Это Приходченко предложил! – быстро сказал Бурсевич. – Я здесь ни при чем!

– Приходченко человек простой и до такого извращения – живых людей мелом обводить – не додумался бы. Да еще при девках!

– Каких девках? – поинтересовалась Катя, до этого сидевшая в углу и внимавшая саге об индюках молча.

– Боря, ты – человек женатый, между прочим, а при девках свой хвост распушил… как индюк.

– Как павлин, – поправил Бурсевич. – У индюков этот… как его?.. клюв?.. нос?.. ну, сопля такая. Синяя.

– При практикантках он выпендриваться стал. Такой остроумный! Прям обхохочешься! Санитарки там две с нами дежурили. Медэксперты которые, – пояснил Лысенко.

– Ладно, давай в любом случае – за рулем ты там или нет – по пиву и забудем. Я проставляюсь. А с индюками-то твоими что? – Бурсевич, любивший, чтобы всем всегда было весело и хорошо, снова вернулся к мучившему напарника вопросу. – Надо с ними что-то порешать. Давай вдвоем думать. Если у тебя с головой того… как бы не высыпаешься ты…

– Попрошу без грязных намеков! Действительно не высыпаюсь. Знаешь, как в Шаровку туда-сюда мотаться? Восемьдесят туда, восемьдесят обратно…

– А дядька твой один с ними справлялся, что ли?

– Да работник у него какой-то был. Специалист по индюкам. Чего-то им недоложил… или переложил. Короче, штук сто сдохло, дядька раскричался, расстроился, по шее ему надавал и сам того…

– Господи, – посетовал Бурсевич, – до чего вся ваша семья чувствительная! Сто индюков на… Кать, почем нынче на рынке индюки за килограмм?

– Ну… я не знаю, – пожала плечами Катерина. – Я ими не питаюсь. Я больше сосисками.

– Кать, даже курить полезнее, чем сосиски! Чего ухогорлонос твой за тобой не смотрит?