Третья дорога - Борис Никольский

— Нет, вы только подумайте, я до сих пор была уверена, что у меня заботливый брат, а оказывается… Нет, товарищи, вы только взгляните на его лицо — обратите внимание на то выражение злорадства, с которым он наблюдает, как его родная сестра медленно умирает с голоду…

И все сразу начинали качать головами и рассматривать Генку так, словно видели его в первый раз, словно он и правда был редким злорадным экспонатом из зоопарка.

Генка ворчал и тоже пытался острить, но у него это получалось плохо, — он начинал злиться, и преимущество всегда оказывалось на Люсиной стороне. Генке не оставалось ничего другого, как послушно идти в булочную.

Дома у Тани все происходит по-другому. Дома у Тани мама говорит:

— Танечка, если ты ничем не занята, будь добра, сходи за хлебом.

И Таня отвечает:

— Хорошо, мамочка, сейчас.

Пока Таня была занята своими мыслями, Генка уже притащил какую-то картонную коробочку.

— Угадай, что это?

У него на ладони — хрупкое переплетение тонких проводков, соединенных с черными шляпками на проволочных ножках, с крошечными, меньше копейки, оранжевыми кружками, с красными и зелеными деталями, похожими на цветные камешки.

— Карманный приемник — вот что!

У Таниного отца тоже есть маленький транзисторный приемник, но по сравнению с ним, купленным в магазине, упрятанным в блестящую коробку, этот, Генкин, выглядит таким хрупким, таким легким, почти невесомым, таким беззащитным, — кажется, только дунь, и он разрушится, исчезнет; даже не верится, что здесь, в этих тонких проволочках, в этих крошечных деталях, может родиться звук. Но Генка присоединяет маленький динамик, что-то вертит, скрепляет какие-то провода, и схема вдруг оживает, в динамике сначала раздается шуршание, а потом слышится музыка, не громкая, но самая настоящая музыка. Бывает же так: лежит у тебя на ладони обыкновенная сухая веточка, и вдруг дунул ветер, шевельнул ее, и ты видишь, что это вовсе не сучок, не веточка, а живое существо — какой-нибудь богомол кивает тебе головой и перебирает своими тонкими ногами. И сейчас в руках у Генки произошло точно такое же превращение: только что все эти проволочки были неживыми, холодными, и вдруг началась в них какая-то своя жизнь, началась невидимая глазу работа, и вот из ничего возникла музыка.

— Это я для брата подарок делаю, — говорит Генка, осторожно пряча свое сооружение в картонную коробку, — у него скоро день рождения. А что? Вот достану футляр — приемничек еще получше будет, чем в магазине!

Старшего Генкиного брата Таня еще ни разу не видела. Он работает в каком-то институте, его очень ценят, он способный, даже талантливый, и у него все время пропасть разных дел, — кончит одно и сразу берется за другое, вот потому он так мало бывает дома, все занимается… Но слышит она о нем сто раз в день. В углу комнаты лежат гантели — это брата. В передней стоят лыжи — брата. Почтальонша принесла бандероль — брату. Люся купила толстый англо-русский словарь — для брата. Совсем как в сказке про кота в сапогах.

Сломается телевизор — «придет брат, починит», «надо спросить брата», «надо рассказать брату», «брат говорит»… Даже удивительно, что это за человек такой — все умеет, все может, если верить Генке. Взглянуть бы на него хоть одним глазком. Иногда Тане становится даже обидно оттого, что у нее нет ни сестер, ни братьев…

Раздается звонок. Это пришли за Генкой одноклассники, братья Сазоновы, Борис и Глеб. Они взволнованы. Перебивая друг друга, они сообщают, что поле уже почти просохло после вчерашнего дождя, что пацаны из соседнего двора уже собрались, что мяч уже надут: «Во, потрогай какой!». Но Генку и не надо уговаривать. Он торопливо натягивает пальто.

— Танька, айда с нами, будешь болеть!

И что-то странное происходит с Таней. Она вдруг забывает, что еще не была дома, что ее ждет мама, что ей надо разучивать вальс Штрауса, — сейчас она совсем не думает об этом. Она бежит вместе с мальчишками вниз по лестнице в распахнутом пальто, бежит на пустырь, где уже идут последние приготовления к матчу: сваливаются в кучи, вместо штанг, портфели и пальто, засыпается песком огромная лужа посреди поля, двое счастливых обладателей формы с непроницаемыми лицами зашнуровывают бутсы.

Наконец игра начинается. Мокрый мяч тяжело катится по непросохшей земле, мальчишки толпой, отталкивая друг друга, несутся за ним.

— Пас! Пас! — надсаживается кто-то слева.

Прыгает вратарь между двумя грудами пальто. Свистят и орут болельщики.

— Бей! — кричит Таня вместе со всеми, когда Генка прорывается к воротам. — Бей!

Двое мальчишек рядом с ней курят не скрываясь. У мальчишек самые что ни на есть хулиганские физиономии, но Тане почему-то вовсе не страшно, — азартный восторг, ощущение самостоятельности захватывают ее.

— Давай! — кричит она. — Давай, Генка!

Глеб, взмокший, краснолицый, уходит, прихрамывая, с поля.

— Судья — жи́ла, — говорит он, — у них был явный офсайд.

И хотя Таня не знает, что такое «офсайд», она кивает, она соглашается. Ей весело и жарко, она хочет сбросить пальто, но в этот момент кто-то берет ее за плечо.

— Так вот ты где, — слышит она мамин голос. — А я тебя везде ищу. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

И тут Таня все вспоминает. Вспоминает, что не была дома. Вспоминает, что еще не обедала. Вспоминает, что ее ждет вальс Штрауса.

— Мамочка, — говорит она, — я…

Глеб Сазонов с интересом смотрит на нее: что-то будет?

— Мама, — неожиданно говорит Таня. — Это Глеб. Познакомься.

— Очень приятно, — сухо, как взрослому, говорит мама. Но по ее лицу Таня видит, что ей нисколько не приятно, что она очень рассержена.

— Идем, — говорит мама.

Таня берет портфель, и они уходят с пустыря, где по-прежнему, разбрызгивая лужи, носятся мальчишки.

— Ты, конечно, уже взрослая девочка, — говорит мама ровным голосом, — и можешь поступать, как тебе вздумается, и приходить домой, когда тебе угодно. Только давай договоримся так: я больше ни переживать, ни волноваться за тебя не буду. Мы будем просто как чужие люди…

— Мамочка! — говорит Таня. Только теперь она понимает, что наделала.

— Я уже бог знает что передумала, я так переволновалась, — говорит мама, — даже в школу звонила. Машины, трамваи… Мало ли что может случиться. Мне уж всякие мысли в голову приходили…

Мама вдруг замолкает и отворачивается.

— Мамочка! Я никогда больше так не буду! — в отчаянии говорит Таня. — Вот увидишь, я больше никогда-никогда так не буду!..

Глава 4

Несколько дней Таня не ходила к Федосееву. Она чувствовала себя виноватой перед матерью и знала, что, если попросит разрешения сходить к Генке, мама пожмет плечами и скажет: «Ну что ж, иди», но будет недовольна.

Генке Таня сказала, что у нее ужасно много дел, ну, ни минутки нет свободной.

И это была правда. Она готовилась выступать 7 Ноября на концерте, до концерта оставались считанные дни. Тане казалось, что она ни за что не успеет подготовиться и обязательно соврет, возьмет не ту ноту, будет такой позор!

А тут еще новую мебель привезли, и Таня вместе с мамой несколько раз переставляла вещи. Стол, торшер, диван, сервант, кресла, журнальный столик, шкаф — все это передвигалось, переезжало из комнаты в комнату, от стены к стене, из угла в угол, словно происходила игра в гигантские шашки. Только пианино каждый раз неизменно оставалось на своем месте, потому что вдвоем его было не сдвинуть. Сначала мебель ставили по-Таниному, потом по-маминому, затем, когда пришел с работы папа, ему показали сначала Танин, а потом мамин вариант, и папа, конечно, предложил свой, и все началось заново.

Так что времени у Тани действительно не было. Да и особой необходимости идти к Федосееву — тоже. Двоек по немецкому Генка больше не получал, Анна Леопольдовна была им довольна.

Но однажды Генка не пришел в школу.

Случилось это в среду, как раз в день контрольной по немецкому, и Анна Леопольдовна, подозрительно посмотрев на пустое место за предпоследней партой, спросила:

— Товарищи, кто знает, почему нет Федосеева?

— Заболел, наверно! — выкрикнул Глеб Сазонов.

— Вот и неправда, — тут же сунулась Зина Котова. — Можно мне сказать, Анна Леопольдовна? Я его сегодня утром видела, он по улице шел.

— Ну и что? — проворчал Глеб. — Может, он сначала шел, а потом заболел.

— Хорошо. Не будем зря тратить драгоценное время, — сказала Анна Леопольдовна. — А ты, Таня, сходи сегодня, пожалуйста, к Федосееву, узнай, что с ним произошло. И передай ему: если он надеется, что избавился от контрольной, то глубоко ошибается.

Так Тане снова пришлось отправиться к Генке.

Она была уверена, что Гена, как обычно в это время, сидит дома один, и очень удивилась, когда дверь ей открыла Ольга Ивановна, Генкина мать. У нее было озабоченное и в то же время отсутствующее, рассеянное выражение лица, она посмотрела на Таню так, словно не сразу узнала.