Любимый жеребенок дома Маниахов - Мастер Чэнь

Да, подумал я, у меня необычные вкусы. Если бы я мог выбирать, я всю жизнь провел бы в пути, на верблюде, пересекая этот огромный мир из конца в конец, от Чанъани до Города, потому что вкус настоящей рыбы поймешь только когда путь в очередной раз позади. И после пустыни и гор ты дышишь морем, смотришь на эти лодки, чьи носы рядочком лежат чуть не в воротах складов на берегу, и заново чувствуешь этот простой вкус. Оливки с ветки. Мука из-под жернова. Рыба из воды у твоих ног.

А вместо этого… почему я должен вновь и вновь думать о людях, для которых убить кого-то — привычное занятие?

Я покосился на мою охрану: все хорошо, они сидят не слишком близко, не слишком далеко, с удовольствием поедают рыбу.

Итак, тот самый вопрос, который меня занимал довольно давно. А как это Халид ибн Бармак узнал, что я в Юстиниане?

Еще раз: представим себе ситуацию — никто в столице, включая меня, не имеет понятия, куда я направляюсь. Но в конце пути, занявшего чуть больше двух недель, в лесу у границы империи мне встречается троица солдат-саракинос, которые ищут именно меня, и радостно меня приветствуют. То есть они знают меня в лицо, не говоря о том, что знают, кто я такой.

Никогда нельзя упускать мелочи, учил меня Юкук. Один вариант — то, что сказал мне Халид про перехваченного агента. А еще? Кто-то узнал меня по дороге — из старых мервских знакомых? Где-нибудь в Анкире? Может быть, злодей Хашим взял под свой контроль все гостиницы между Мервом и столицей ромэйской империи — веером? А не чересчур ли? Но главное, что же произошло дальше: этот узнавший меня человек отправил гонца — куда?

Ведь это очень важный вопрос — куда. Обратно в столицу, где затаился Хашим, человек без лица? В Мерв, где Абу Муслим ждет новостей от своего любимого напарника? Ну, это если только у посыльного выросли крылья. Но тут все еще интереснее — трех солдат-разведчиков за мной послал Халид ибн Бармак, оказавшийся в этот момент у границы империи для веселого налета и грабежа, чтобы порадовать своих воинов.

Кем надо быть, чтобы сидеть в Анкире или Константинополе и знать, что он там, по ту сторону границы, скоро окажется?

Тут главное в том, кто такой Халид. Повторю, он — человек из Мерва, но ни в коем случае не человек Абу Муслима. Наоборот, этот балхский принц в открытую, от имени халифа, присматривает за Абу Муслимом, наверняка к ярости последнего. И еще Халид — сын Бармака, того человека, который стоит над главой тайной службы всего халифата.

Бармак, лучший друг халифа, известного по кличке Ас-Саффах, «Проливающий». Бармак, друг брата халифа Джафара по кличке Мансур, то есть «Победитель». Наставник сына Мансура. Старый, немощный, но бесконечно умный человек в центре паутины, которую он сам и создал.

Нет, здесь следы ведут не в Мерв. А в столицу халифата, Куфу.

Значит — две секретные службы халифата? Абу Муслима, который ненавидит халифа, и — служба самого халифа?

А есть ли у нового халифа своя, новая секретная служба в столице империи ромэев? Почему бы и нет, пусть только что созданная и пока слабая.

Вот тогда картина более понятная. Всегда есть самый простой из всех ответов, он же, скорее всего, самый верный. Итак, кому прежде всего становится известно, что в какую-то пограничную Юстиниану едет знаменитый Ястреб? Жителям самой Юстинианы, охотникам, крестьянам? Да ни в коем случае.

Кому-то из нашей компании, конечно.

Кому-то, кто вдобавок заранее знает, что Халид подойдет с армией к границе, что там же, у этой границы, намечаются какие-то другие интересные события — приход императорской армии, не меньше, а вот тут еще и Ястреб объявился. «Ну, наконец-то», поприветствовал меня тогда Халид. Конечно, он хотел со мной поговорить. Еще бы ему не хотеть.

А его агент… Это человек, который без особого труда мог прокатиться от наших вилл до самой границы (кто у нас в Юстиниане следил за прогулками друг друга?), или встретиться в самой Юстиниане с посланцем Халида, каким-нибудь подкупленным местным жителем. Что не так трудно, ведь времени на подготовку было сколько угодно. Это я не знал, куда еду и что там будет — но этот агент все знал заранее, задолго, еще в столице. В общем, знал все. И получается, что этот кто-то…

В результате три разведчика Халида получают подробное описание моей внешности, может быть, даже рассматривают меня с какого-нибудь холма — и ждут, когда я окажусь вдали от всей прочей компании. Дальнейшее известно.

Итак — кто же устроил мне эту встречу?

Я, кажется, знал.

Оставалось только это проверить. Вот сейчас.

— Ну, что, немножко овощей или сладостей, Феофанос? — откинулся я на сиденье. — Баклажан с чесноком, например? Или фрукты?

— Овощей и фруктов надо есть поменьше, от них пучит, господин Маниах, — отозвался он, довершая расправу над камбалой. — Так пишет Аэциос в его великой медицинской книге.

— И он здорово ошибается, достаточно спросить у тех, кто верит в Учителя Фо… У Них свои книги. Но ты прав, не очень хочется сейчас довершать начатое и идти для этого во вкусный треугольник, даже если мы с тобой сидим недалеко от него. Итак. Скажи, Феофанос, если бы ты был иностранцем, который год-два назад захотел бы побыстрее стать своим в городе, везде ходить, со всеми говорить — какую профессию ты бы выбрал?

— Я уже выбрал, господин Маниах, и надеюсь, что вы мной довольны. Если бы я сейчас нацепил свои волосы, бороду и плащ…

— Ни в коем случае, вонь от него слышна даже через ткань мешка. Это что — козлиная шкура?

— Необработанная, а что вы хотите — ходить по форумам голым, как это делают другие? Зимой холодно. Или торговать, как это делает один мой собрат — пятнадцать челюстей святого Феодороса, восемь ступней святого Несториуса? Мне хватает дохлых собак. Так вот, у меня отличная профессия, и если бы я сейчас сидел в бородатом виде рядом с вами, то мы бы сэкономили наши оболы. Да я вообще не плачу за еду, и за все остальное. А за столики рядом сели бы монахи из ближайшего монастыря и, возможно, записывали бы каждое мое слово. Если бы знали язык, на котором мы говорим.

— А о чем ты таком говоришь, когда нацепляешь бороду? Ругаешь императора, конечно?

— Ну, само собой. Это мы все делаем, раз уж императору положено нас терпеть. Каваллин, пропахший лошадиной мочой, всегубительный, кровожадный, лютейший зверь, обративший власть свою к насильствам и беззаконию, многоглавый дракон, новый Юлиан, и так далее. Но — возвращаясь к вашему вопросу — нас немного, и мы все знаем друг друга. Новых людей среди нас давно нет. Год-два назад — точно не появлялись.

— Торговцы, ремесленники — исключаются, конечно.

— Трудно, господин Маниах. Попробуй кто открыть эргастирий, не вступая в систиму — эта самая систима отловит тебя, донесет ведомству эпарха… Их жизнь вся как на ладони. Все, что они производят, все их доходы… Вы ведь сказали — побыстрее стать своим в городе. В систиму незнакомого человека быстро не примут. Нищие? Но у них своя систима, а потом — с ними особо никто не разговаривает. «Доте, элеате» — весь разговор, то есть — сжальтесь, и звенит монетка.

— Ну, тогда монахи, и еще жрецы вашего бога?

Феофанос тяжело вздохнул. Эта тема его не радовала.

— Хаос, печаль… — негромко сказал он. — Они ошиблись, как же они ошиблись. То есть — мы ошиблись. Да, поражение за поражением, империя гибнет, но… Не надо было загонять людей в могилу при жизни, делать всех и каждого монахами в миру. Не ходить на ипподром, не мыться, не видеть представлений, поститься двести дней в году, жить строго и ждать ухода в иной мир: да кто такое выдержит? Мы перестарались. Вот и получили — великого Лео и его сына Константина, которые вернули людям радость и — конечно, начали побеждать. А моим бывшим собратьям теперь даже нельзя изобразить лик бога на стене храма, не говоря уж о всем остальном.

Я вспомнил Аркадиуса и женщину с младенцем на стене Юстинианы, улыбнулся. Кажется, не так просто запретить это изображать, каким бы ты ни был императором.

— А потом, господин Маниах, хотя монахи ходят из монастыря в монастырь, но игумен скажет, и они останутся в келье на год. И ведь, если ты монах, надо хоть что-то понимать, петь молитвы, читать книги… Нет, я бы сказал, что удобнее открыть гостиницу или даже гетерию. Вот это иностранцы могут. У тех, кто держит гостиницы, тоже есть своя система, но в нее проще вступить, и ведь постояльцы — кто угодно, каждый день…

— Так, это я и сам уже знаю, — осторожно сказал я. — Еще. Кем еще можно стать, чтобы быть совершенно свободным, говорить с любыми людьми, хоть с сенаторами и протоспафариусами, да, кстати, и не очень нуждаться в деньгах?

Наконец он это произнес:

— Актеры. Но этим бывает сложно получить разрешение на выступление. И надо быть хорошими актерами. А лучше всего — волшебники, господин Маниах. Знахари. Колдуны. Потому что их боятся, как меня. И не трогают без крайней нужды.