Звезды на ладони - Татьяна Тронина

Леон с помощью музыки объяснялся Наде в любви.

«Ты самая лучшая, – как будто говорил он. – Я тебя люблю. Нежно и страстно. Я думаю только о тебе. Ты моя, несмотря ни на что. Я тебя обнимаю, я тебя целую, я проникаю в глубь твоего сердца. Я везде в тебе. И вообще, с чего ты взяла, что мы сейчас далеко друг от друга? Мы вместе! И до конца жизни мы будем вместе. И даже у гробового входа мы будем думать только друг о друге, не страшась смерти. И там, дальше, бесплотными тенями мы будем летать по коридорам времени в ожидании Страшного суда, и предстанем перед богом – тоже вместе. Ты убежала, ушла, ты покинула меня, ты спряталась... Но все равно я тебя настигну, я прольюсь на тебя золотым дождем. Ты моя. Я тебя люблю. Нежно и страстно...»

Надя узнавала мелодию, которую когда-то наиграл ей Леон на рояле. Теперь она была оформлена и завершена с помощью компьютерной обработки, наполнена мощью.

Мороз пробежал у Нади вдоль позвоночника – так хороша была эта музыка. Даже не совершенством своим, а тем, что Леон с ее помощью смог сказать Наде все.

«Я тебя тоже люблю, – сказала она, бесцельно водя пальцем по жесткой ткани, которой был обит ее диван. – Ты мой».

Леон не был ее, он остался с Альбиной. Они потеряли друг друга – навсегда.

Бурлящая стихия музыки дошла до своей кульминации, а затем стала рассеиваться, распыляться, замирать, истаивать. Остались лишь какие-то звуковые блики – миражи тембров, эхо, отзвуки... Наконец и они затихли.

Вокруг была тишина.

Надя закрыла глаза. Только сейчас она поняла, какая могла бы у них с Леоном быть любовь. «Лучше этого у меня ничего не будет, – сказала она себе. – Сколько мы с ним встречались? По пальцам можно пересчитать наши встречи, но они – единственные счастливые дни в моей жизни...»

В конце сентября, когда бушевало позднее бабье лето, Альбину выписали из больницы. Она позвонила Наде уже из дома и говорила с ней ласково и спокойно. Потом позвонила Лиля.

– Альку выписали, ты знаешь, – деловито сообщила она.

– Да, знаю... Мы с ней говорили час назад.

Лиля потрясенно замолчала, а потом произнесла торжественно:

– Наша Альбина – святая. Она простила тебе такое...

И тут в первый раз за довольно долгий промежуток времени Надя наконец вспомнила о том, что уже давно ее мучило и не давало покоя.

– Лиля, ты не хочешь со мной встретиться?

– Сейчас? Ну, не знаю... Адам должен завтра утром приехать, а на сегодня я записана к парикмахерше. Слушай, Шелестова, я у себя нашла несколько седых волос – ужас, ужас...

– Что ты хочешь, бальзаковский возраст, – философски произнесла Надя.

– Ты спятила – мне всего тридцать! – возмутилась Лиля.

– А ты, Лосева, двоечница, классики не знаешь! Бальзак написал роман «Тридцатилетняя женщина» – как раз про этот самый возраст.

– Да ну...

– Я тебя уверяю! Другое дело, что в его времена люди старели раньше, быстрее. Теперь бальзаковский возраст наступает гораздо позже – лет в сорок, а то и в пятьдесят...

– Вот видишь!

– Все равно, Лиля, заезжай ко мне после твоей парикмахерши, поболтаем. У меня и бутылочка винца есть, красного, сухого...

Надя хорошо знала, чем можно соблазнить Лилю, и хладнокровно пользовалась этим.

Лиля прибыла вечером, в простеньком свитере и джинсах (демократичные идеи от известных кутюрье), благоухая средствами для ухода за волосами. Выглядела она чудесно, правда, с порога принялась ругать свою парикмахершу.

– Гулька – зараза и сволочь! Сверху срезала сантиметра два лишних, а сзади, наоборот, какие-то хвосты оставила... – затараторила Лиля и стала вертеться перед зеркалом, висевшим в Надиной прихожей.

– Лиля, да все в порядке...

– Нет, ты не понимаешь! Привыкла вечно с каким-то хвостом ходить, а вот я могу только с распущенными волосами... Кстати, ты видела, какие я ботинки для осени прикупила?

– Можешь не снимать – они у тебя, пожалуй, будут чище, чем мой пол, – одобрительно кивнула Надя.

– Ну да, я только что из машины, по улицам в них и не ходила совсем...

Надя не могла приступить к задуманному разговору сразу, она медлила и сомневалась – не хотелось нарваться на ложь. Следовало сначала усыпить Лилину бдительность и только потом, медленно, постепенно, не дав опомниться, вывести подругу на чистую воду.

– Ты как, закончила с тем переводом? – спросила Лиля, проходя на кухню. – О, вот и винцо... Мне только рюмочку, символически – я же за рулем как-никак...

Надя налила вино в бокалы.

– За что?

– За нашу дружбу, само собой... – засмеялась Лиля. Они чокнулись.

– О чем ты спрашивала? Ах да, о переводе... Да, закончила, и меня уже новой работой загрузили. Дали второй роман этого Клапке. «Гибель вселенной» называется.

– Что-то астрономическое? – поинтересовалась Лиля, закусывая вино ломтиком сыра.

– Нет, художественный текст... Гибель вселенной – это в переносном смысле.

– А-а, вот оно что!

– Кстати, говорят, что Клапке в Москву скоро приедет, – задумчиво произнесла Надя. – То ли наше издательство его пригласило, то ли русский ПЕН-клуб – я пока точно не знаю... Но в любом случае придется с ним встретиться.

– Он женат? – быстро спросила Лиля. – И лет ему сколько? Может, он старик, из которого песок сыплется...

– А это-то тут при чем?

– Господи, Надька, а вдруг вы друг другу понравитесь, и все такое...

– Ну тебя!

– Нет, Шелестова, я вполне серьезно!

– Послушай... – нерешительно произнесла Надя. – А как у вас с Адамом дела? Помнишь, Зина Трубецкая что-то намекала о дочери какого-то бизнесмена...

– Зинка – известная сплетница! – отмахнулась Лиля. – Я потом говорила с Адамом... Все эти слухи о нем и Дарине Мардарьевской – чушь и ерунда. Он меня любит, а остальное...

Лиля выглядела веселой и беззаботной. Может быть, даже чересчур беззаботной. «Нет, все-таки она его ревнует», – подумала Надя.

– У вас есть прозвища? – неожиданно спросила она. – То есть вы как-то называете с Адамом друг друга, когда вы одни? Кошечка, зайчик, пупсик...

– Фу, какая гадость! – засмеялась Лиля. – Ужасное мещанство! Нет, я называю Адама иногда на польско-литовский манер – Адысь.

– А он тебя? – стараясь сохранять невозмутимость, спросила Надя.

– Ну... – Лиля пожала плечами. – Мое имя – Лилия – дает повод придумать множество производных от него. Лола, Лала, Ляля, Лили... Честно говоря, они мне не нравятся, тоже кажутся какими-то мещанскими. Пусть будет единообразие... И я поэтому обычно говорю мужчинам – называйте меня Лулу, если уж вам так хочется придумать что-то уменьшительно-ласкательное... Лулу – это ведь звучит вполне прилично, без излишней претенциозности, да?..

– Да, – сказала Надя. – Лулу...