Явление тайны - Клайв Баркер

— Ты шутишь?

— Не всеми снами. Только самыми важными. Ты увидишь, Томми-Рэй. Я исследователь…

— Правда?

— Конечно. Но что в нашем мире можно еще исследовать? Какие-нибудь клочки пустыни или джунгли.

— Космос, — предположил Томми-Рэй.

— Ага, еще одна пустыня. Нет, настоящая тайна — и единственная, — таится у нас в головах. И в нее-то я и попытался проникнуть.

— Ты говоришь так, будто на самом деле побывал там.

— Так оно и есть.

— И это все благодаря Искусству?

— Именно.

— Но ты сказал, что это всего-навсего сны. Они снятся всем. Ты что, вот так можешь проникнуть в любой сон?

— Большинство снов — ерунда. Люди просто встряхивают свои воспоминания, как в калейдоскопе. Но есть другие сны — о рождении, о любви, о смерти. Сны, которые объясняют, что значит бытие. Я знаю, в это трудно поверить.

— Говори. Мне интересно.

— Существует море снов. Субстанция. И в этом море есть остров, который по крайней мере дважды предстает перед каждым из нас — в начале и в конце. Первыми о нем узнали греки. Платон назвал его Атлантидой… — Тут он прервался, наблюдая за произведенным впечатлением.

— Ты очень хочешь туда, правда? — тихо спросил Томми-Рэй.

— Очень, — подтвердил Джейф. — Я хочу плавать в этом море и посещать берег, где рассказывались все великие истории.

— Здорово.

— Что?

— Это было бы здорово.

Джейф засмеялся.

— Тебе еще много придется узнать, сын. И поработать. Ты сможешь помочь мне?

— Конечно! А в чем?

— Видишь ли, я не могу показываться в городе. Особенно днем. Дневной свет, он такой… не таинственный. Но ты можешь ходить по моим делам.

— А ты… останешься здесь? Я думал, мы уедем куда-нибудь вместе.

— Конечно, уедем. Потом. Но сперва нужно убить моего врага. Он сейчас слаб и ищет помощи. Он ищет своего сына.

— Это Катц?

— Да.

— Так нужно убить Катца.

— Не мешало бы, если позволят обстоятельства.

— Я уверен, что позволят.

— Хотя ты мог бы сказать ему спасибо.

— Почему это?

— Если бы не он, я бы до сих пор торчал под землей. Пока вы с Джо-Бет не нашли бы меня… если бы нашли. Из-за того, что сделали она и Катц…

— А что они сделали? Они трахались?

— Это так важно для тебя?

— Еще бы!

— Для меня тоже. Мне больно от мысли, что сын Флетчера касается твоей сестры. Но и Флетчеру от этого тоже больно. В этом мы с ним согласны. Вопрос был в том, кому из нас первому удастся выбраться на поверхность и воспользоваться этим.

— И это оказался ты.

— Да, я. Мне повезло. Моих воинов, моих тератов, легче всего добывать у умирающих. Одного мне подарил Бадди Вэнс.

— Где он сейчас?

— Там, откуда мы пришли. Помнишь, тебе показалось, что кто-то идет за нами? Я тогда сказал, что это собака.

— Покажи мне его.

— Вряд ли он тебе понравится.

— Покажи, папа. Пожалуйста!

Джейф свистнул. На этот звук деревья позади них всколыхнулись, как до того во дворе. Но на этот раз между них показалась голова — голова какого-то глубоководного чудища, выброшенного на берег, распухшего и исклеванного чайками так, что в нем открылось пятьдесят новых глаз и с десяток ртов, кожа вокруг которых висела лохмотьями.

— Здорово, — выдохнул Томми-Рэй. — Ты взял его у комика? Он что-то не кажется мне смешным.

— Такие исходят из людей, стоящих на пороге смерти, — сообщил Джейф. — Испуганных и одиноких. Они самые лучшие. Как-нибудь я расскажу тебе, в каких местах и из каких подонков я добывал материал для своих тератов.

Он оглянулся на город.

— Но здесь? Смогу ли я найти это здесь?

— Умирающих?

— Уязвимых. Тех, кого не предохраняет никакая вера, никакая мифология. Безумных. Испуганных.

— Можешь начать с матери.

— Она не безумна. Может, она и близка к этому, и страдает галлюцинациями, но она защитила себя. У нее есть вера, хоть и дурацкая. Нет… мне нужны люди без веры, нагие люди.

— Я знаю таких.

Если бы Томми-Рэй мог читать мысли людей, с которым сталкивался на улицах каждый день, он указал бы своему отцу сотни адресов. Все это были люди, которые покупали в Центре фрукты и готовые завтраки, люди с отменным здоровьем и ясными глазами, как и он сам, на вид счастливые и уверенные в себе. Может, иногда они обращались к психоаналитику, или повышали голос на своих детей, или плакали по ночам, когда очередной день рождения неумолимо приближал их к последней черте; но они жили в согласии с собой и с миром. У них было достаточно денег в банке, большую часть года их грело солнце, а для прохлады они могли бы назвать себя верующими во что-нибудь. Но их никто не спрашивал. Не здесь, не сейчас. В конце нашего столетия о вере не принято говорить без легкой насмешки, скрывающей стеснение. Поэтому о ней старались не говорить вообще, кроме особых случаев — свадеб, крещений и похорон.

Вот так и получилось, что за их ясными глазами давно умерла всякая надежда. Они жили от события к событию, заполняя промежутки между ними всякой ерундой вроде сплетен и слухов, и вздыхали с облегчением, когда их дети переставали задавать вопросы о жизни и делались такими же, как они.

И никто никогда не интересовался их верой и их страхами. До сих пор.

Когда Теду Элизандо было тринадцать, учитель рассказал их классу, что сверхдержавы накопили достаточно ракет, чтобы истребить все живое на планете много сотен раз. Эта мысль засела в его голове глубже, чем у товарищей, и он скрывал от них свои ночные кошмары об Армагеддоне, чтобы не быть высмеянным. Наконец, он и сам почти забыл об этом. В двадцать один он получил хорошую работу в Саузенд-Оукс и женился на Лоретте. В следующем году у них появился ребенок. И вскоре сон об огненном конце пришел, опять. Весь в поту, Тед вскочил и подошел к дочкиной кроватке. Она спала, как обычно, на животе. Тед смотрел на нее целый час или больше, потом вернулся в постель. И так это повторялось с тех пор почти каждую ночь, пока не стало чем-то вроде ритуала. Иногда дочка просыпалась и удивленно мигала на отца своими длинными ресницами. Потом она начинала улыбаться ему. Но это не успокаивало Теда. Ночные бдения расшатали его нервы, и кошмары начали посещать его не только в темноте ночи, но и средь бела дня, когда он сидел за рабочим столом. Солнце, освещающее бумаги перед ним, казалось ему зловещим атомным грибом, а любой ветерок доносил крики заживо сгорающих людей.

И вот однажды ночью, стоя у кровати дочери, он услышал, как летят ракеты. В ужасе он схватил Дон, пытаясь спрятать ее. Ее плач разбудил Лоретту, и она пошла искать мужа. Она нашла его в столовой — он уронил дочь на пол, когда увидел, как ее кожа обугливается и чернеет, а ручка превращаются в дымящиеся головешки.