Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Прежде всего, следовало вынуть их с невероятной осторожностью, чтобы не проколоть оболочку мозга. Эта задача оказалась самой трудной и мучительной, тем более что тело оперируемой начало дергаться. Неожиданно конвульсии прекратились. «Все, конец!» — подумал знахарь.

Но операцию он не прервал. У него не было времени, чтобы проверить пульс. Он не отрывал глаз от раны и не знал, что за окнами, расплющивая о стекла носы, люди с надеждой следят за его отчаянными попытками спасти девушку.

Пропели первые петухи, когда он закончил операцию и зашил рану.

Знахарь опять перекрестился и приложил ухо к груди Марыси, однако ничего не услышал.

«Укол!» — мелькнула мысль.

Косиба без труда нашел в саквояже коробку с ампулами и шприц.

— Это вводил доктор!

После укола биение сердца стало прослушиваться более отчетливо.

Только теперь Антоний Косиба тяжело опустился на лавку, уронил голову на руки и зарыдал.

Он просидел неподвижно с час, а то и больше, совершенно измученный, почти в бессознательном состоянии. Потом он встал, чтобы проверить сердце Марыси. Сердце едва прослушивалось, но не останавливалось.

Едва передвигая ноги, знахарь собрал инструменты, помыв их, сложил в саквояж и, немного подумав, отнес саквояж в сарай. Раздвинув в углу сено, он всадил туда саквояж с инструментами как можно глубже. Там будет безопасно, там не найдут, не отнимут. Обладая таким сокровищем, насколько легче, лучше и быстрее сможет он проводить операции, даже такие сложные, как сегодняшняя.

— Как это сказал доктор? — задумался он. — Трепанация черепа… Да, трепанация… Понятно. Я же знаю это слово, но как-то странно оно вылетело из головы…

Он вернулся в избу, проверил пульс Марыси, задул свет и лег поблизости, чтобы слышать каждое ее движение.

Когда он проснулся, уже ярко светило солнце. Кто-то ломился в дверь. Выйдя на крыльцо, он увидел коменданта участка из Радолишек, старшего сержанта полиции Земека. Рядом стоял мельник и Василь.

— Как там та девушка, пан Косиба? — спросил сержант. — Жива еще?

— Жива, пан сержант, но только одному Богу известно, выживет ли.

— Я должен зайти к ней. Они вошли в избу. Полицейский с минуту присматривался к больной, затем сказал:

— О ее допросе не может быть и речи, но все остальные должны дать показания. Хм… Доктор Павлицкий заявил, что вечером вернется и выдаст свидетельство о смерти. Он считал, что она уже вчера…

— Значит, доктор уехал? — поинтересовался знахарь.

— Он уехал с молодым Чинским, чтобы положить его в больницу. С ним вроде все в порядке, но говорить он не может. Одна жертва без сознания, другая лишена возможности говорить… И подумать только, если бы преступник сам не признался, то мог бы быть в полной безопасности.

— Преступник? Какое же тут преступление? Это же несчастный случай, — удивился Василь.

— Вы так думаете?.. А был кто-нибудь на месте, где все это произошло, на повороте?..

— Нет.

— А я уже был там ранним утром. Как по-вашему, могут колоды из старой вырубки сами вылезти на дорогу и улечься поперек? А камни тоже подсыпаются сами?.. Таких чудес еще не бывало. Это было продуманное покушение.

— Так кто же это сделал?

— Кто?.. А Зенон, сын шорника Войдылы.

Собравшиеся посмотрели друг на друга с недоверием.

— Наверное, это ошибка, пан сержант, — откликнулся, наконец, старый Прокоп. — Зенон их сам спасал, людей собрал, сюда на мельницу привез и за доктором поехал!

— Видите, — покачал головой полицейский.

— Значит, все правда, что он говорил. Он рассказывал, а я не верил. Думал, что хочет себя обелить, чтобы на процессе иметь смягчающие обстоятельства. Как видно, совесть все-таки заговорила.

— И сам пришел признаться?

— Сам. Говорит, черт его попутал, что пьяный был… Но нужно составить протокол.

Прокоп пригласил полицейского в комнаты, где проводился допрос всех домашних в качестве свидетелей. Давал показания и Антоний Косиба, но сказал он немного, добавил только, что оказал потерпевшим первую помощь. Потом женщины подали завтрак, за которым сержант, пользуясь случаем, посоветовался со знахарем, чем лечить боли в правом боку, он чувствует уже несколько месяцев. Знахарь дал ему травы Тот поблагодарил и распорядился, чтобы в случае смерти девушки сообщили ему в участок, попрощался и уехал.

Марыся, однако, продолжала жить. Проходили дни. Она лежала неподвижно в бредовом состоянии. Единственное, что изменилось в ее состоянии, так это температура, которая, казалось, нарастала с каждым часом. Ее личико мелового цвета становилось все розовее, дыхание из едва уловимого переходило в резкое, прерывистое.

Три раза в день знахарь вливал в ее сжатые уста какой-то коричневый отвар, днем и ночью сменял холодные компрессы на ее пылающей голове.

Он еще больше осунулся и поседел. Его лицо стало безжизненным, как у мумии, только в глазах тлело отчаяние. Его покидала надежда. Все его усилия ни к чему не привели. Он ничем не мог помочь девушке и бессильно наблюдал, как она угасает у него на глазах, единственное существо, которому без колебаний он готов был отдать собственную жизнь.

На третий день Антоний упросил Василя поехать в город за доктором в надежде, что тот чем-нибудь поможет.

Василь поехал, но вернулся ни с чем. Оказалось, доктор задержался в Вильно и, наверное, вернется нескоро, так как будет сопровождать молодого пана Чинского в его поездке за границу.

Вечером Антоний Косиба послал в деревню Печки к местному знахарю, хотя абсолютно не верил в эффективность его «заговоров». Но, как известно, утопающий хватается за соломинку.

Знахарь пришел, несмотря на профессиональное нежелание встречаться с конкурентом. Он видел в этом свою победу. Посмотрев на умирающую, он коснулся ее руки, потом поднял одно веко, другое, оттянул нижнюю губу, внимательно всматриваясь в ее внутреннюю сторону, как-то странно усмехнулся и начал что-то бормотать себе под нос, держа руки над ее головой.

Его старческие сучковатые пальцы сжимались, будто он собирал что-то, потом передвигались до стоп и там раскрывались, словно стряхивали что-то невидимое. Он повторил так семь раз, бормоча свои заклятия, в которых громче произносил только конечные слова:

— … на широкую реку, на чужую сторону, под жаркое солнце, под темную тьму, под месячный свет, на триста лет, вон за оконце!

На последних словах старик неожиданно подскочил к окну, открыл его и выставив руки, скомандовал:

— Быстро облейте мне их водой из деревянного ведра!

Кто-то из присутствующих выполнил его распоряжение. Тогда знахарь сгреб на крышку немного углей из печи, присыпал горстью сухих трав, которые достал из холщового мешка, висевшего через плечо, и начал ходить в каждый угол избы. В углу он останавливался, раздувал угли до тех пор, пока из трав не поднимался клуб дыма, затем проговаривал «Отче наш» и возвращался к изголовью умирающей, чтобы затем снова направиться в следующий угол.

Вся церемония продолжалась около часа. Наконец, знахарь, приблизившись к Марысе, снова заглянул под веки и кивнул головой.

— Будет жить, — сказал он убежденно. — Я «заговорил» смерть. Но смерть сильная Она и большего заговора не послушает. Если где уперлась, то без добычи не уйдет. Поэтому выберите кур, и ровно в полночь здесь под окном зарежьте Больная панна или замужняя?

— Панна, — ответил Косиба.

— Значит нужна белая кура. Есть у вас белая?

— Есть, — кивнула головой Ольга.

— Так ее и зарежьте. А потом сварите и четыре дня давайте больной. Упаси вас Боже дать ей что-нибудь еще, только эту куру и суп из нее. А сейчас не говорите спасибо, потому что это вредит. Я пойду уже. Слава Иисусу Христосу!

— Во веки веков, аминь! — ответили присутствующие.

За знахарем вышли из избы все, кроме Зони. Она слегка толкнула в бок задумавшегося знахаря и спросила:

— Как, Антоний, поможет это или не поможет?

— Не знаю, — пожал он плечами.

— Ты знаешь, я думаю, что этот дед только морочит голову людям. Разве может угар и бормотание помочь больному?.. Мой покойный муж проехал по свету и на войне побывал, так он смеялся с этого. Гадание и окуривание — не лекарство. Ты по-другому лечишь, и зачем только вызвал этого овчара! Он сейчас каждому будет говорить, что помог там, где ты был бессилен. А Марыся, если ей суждено выздороветь, и так выздоровела бы. Но сейчас для тебя лучше, чтобы она умерла, потому что…

Она вдруг умолкла под тяжелым взглядом Антония и попятилась к стене.

— Что ты, что ты, Антоний?! — заговорила она быстро. — Я же ничего плохого… Только добра тебе… Клянусь Богом. Я смерти никому не желаю. А ты сразу… О!.. Бог знает, что подумал. Ну, не сердись, я сама ровно в полночь здесь под окном зарежу куру Беленькую выберу, всю беленькую.