Операция "Фауст" - Фридрих Незнанский

  — И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ?

  — Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст!

  — О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?!

  — Конкретно — не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции!

Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул:

— Брат! Смотри мне в глаза!

— Я смотрю!

  — Отвечай! Отвечай! Честно, только честно, как солдат! Когда Сталин отдаст приказ «Афганскому братству»? Отвечай!

— Не знаю! Не знаю я!

— Врешь!

  — Нет. Не вру! Я не знаю. Все тогда взлетит на воздух и придет наше время. Придет наш час! Больше я ничего не знаю.

  — Хорошо. Успокойся. Я тебе верю. Скажи, кому вы отдали инкассаторскую сумку с деньгами?

  — Я не знаю его клички. После Преображенки мы пересели в мой «Москвич» — бросили ихнюю «Волгу». Потом я доехал с братьями до метро «Варшавская», и Малюта отнес чемоданчик (мы переложили деньги в чемоданчик, а инкассаторскую сумку выбросили по дороге) какому-то мужику, Я не видел его лица, клянусь! Мужик этот взял чемоданчик и понес к «Запорожцу».

  — Что за мужик? Какие у него были приметы? Только не ври!

  — Шел он странно, как пьяный. Больше ничего не запомнил.

— Почему ты решил, что он пьяный?

  — Качался из стороны в сторону, но равномерно как-то. Чудно.

  — Последний вопрос. — Я напрягся и смотрел в его глаза с расширенными, словно от белладонны, зрачками. — Кто убил Ким!

  — Ким?! Я не знаю такой клички! Я его не убивал! Я не знаю!

  — Ты был в доме «Тысяча мелочей» с Ивониным, в ночь с 13-го на 14-е июня. И один из вас ударил ножом девушку по имени Ким.

  — Я не знаю Ивонина! Я никогда не был в этом доме!

  — Вспомни, где ты был и что делал в ночь с 13-го на 14-е, с четверга на пятницу.

— Я не знаю! Я так не могу! Я не помню!

— Успокойся, брат. Это было десять дней тому

назад. Вспомни!

  — Я был в Ленинграде! Мы приехали туда 12-го ночью, 13-го напали на инкассатора и рванули в Москву ночной «Стрелой»!

  — Так, Валет,— примирительно сказал я. — Сейчас объявим перерыв на обед — тебя накормят. А потом ты подробно, слышишь, подробно, расскажешь обо всем товарищу Погорелову.

— Чего мне будет? Расстреляют?

Я ответил серьезно.

  — Если ты во всех делах был шестеркой и на тебе нет крови инкассаторов и их шоферов, если ты не убивал. Морозова, как говоришь, ты не умрешь, будешь жить!

— Ты правду говоришь, брат?

  — Правду, — твердо ответил я, добавив: — Но вначале, Валет, ты должен обо всем рассказать майору Погорелову и подписать свои показания. Понял?

Он еще раз улыбнулся вымученной улыбкой.

— Понял.

— Молодец! — сказал Погорелов.

  И я не понял, к кому относилась эта реплика — к Бирюкову или ко мне...

  Мне хотелось закурить — подумать, но я пошел к Романовой — просить, чтобы она немедленно включила своих людей, а если надо, и все управление, на поиски этих двух из тройки Валета: Цезаря и Малюты Скуратова. Их надо было разыскать немедля, буквально в течение часа - Романова выслушала меня внимательно: без обычных своих шуток. Записала все и пошла к Котову, начальнику МУРа.

  — Турецкий! — громко сказал вошедший в Шурин кабинет помдеж. — Тебя какой-то чин из Министерства обороны просит. Говорит, ему зампрокурора Пархоменко сказал, что ты у нас. Его переключить на этот телефон? Или не надо?

  — Переключай! — сказал я, еще не догадываясь, кто меня ищет, наверное, кто-нибудь из военной прокуратуры по делу о гибели Бунина. Как-никак я — потерпевший по этому случаю... — Турецкий слушает!

  — Товарищ Турецкий! Как хорошо, что я вас разыскал. Это — Рогов! Не забыли меня?

— Нет, не забыл, — как можно суше сказал я.

  — Понимаете, мне надо срочно с вами увидеться! И дело важное, мы готовим справку для Политбюро о деятельности нашего подразделения в Афганистане. Понимаете, уже полгода прошло с того момента, как сформированы эти подразделения, и партийное руководство хочет знать—оправдало ли себя это начинание.

— А я-то тут причем?

  — Очень даже причем. Понимаете, стало известно там, наверху, что вы летали в Кабул. Да потом это нападение на вас... Гибель товарища Бунина... Внезапная смерть главного прокурора Горного здесь, несчастный случай с его прокурором там... Одним словом, ваше мнение для нас, для ЦК — очень важно. Если хотите, я сам к вам приеду. Или, если не возражаете, приезжайте ко мне. Машину за вами я пришлю. Присылать?   -

— А зачем? — с вызовом спросил я.

  — Как «зачем»? — опешил Рогов. — Я же сказал, что ваше мнение, как свежего человека, побывавшего в Афганистане, очень важно...

— Для кого «важно»?

— Для ЦК КПСС важно и для нас — для ГРУ!

  — Мне некогда, у меня работа, — уперся я. — Я расследую ответственное дело. Тоже, кстати, важное для ЦК КПСС.

  — Александр Борисович, я чувствую, что вы не в духе и прочее. Итак, как выкроите свободную минутку, звоните мне. Мы условимся о встрече. Учтите, наша встреча нужна не только мне. Вам тоже. До встречи, Александр Борисович.

И я услышал в трубке гудки отбоя.

  Я спустился на первый этаж и направился в столовую — у мильтонов одна из лучших столовых в Москве. ОБХСС курирует трест столовых и ресторанов, зорко следя за тем, чтобы торговая сеть столицы воровала равномерно, не зарываясь. Вот и жулики проявляют благодарность — снабжают хорошими продуктами милицию.

  Вернувшись в кабинет, я выслушал отчет Шуры Романовой о том, что разыскиваемый нами капитан Куркин исчез, растворился в тумане секретности и тайн, которыми просто больно наше военное ведомство. В общежитии академии сказали, что Куркин на занятиях, а начальник курса сообщил заговорщически, что еще вчера ночью был отдан приказ сверху и вся группа С-34, в которой учится капитан Куркин, была в полном составе отправлена в Алабино, там военный аэродром. Куда дальше лежал ее путь — никто в академии Дзержинского не знает: военная тайна.

  — Странная история, — сказала Романова и закашлялась, закончив свой рассказ. Шура где-то подхватила грипп — в такую жарищу.

  Узнав, что арестован Валет, кто-то, очень могучий, убирает Цезаря, обрывает контакт. Потому что Валет знает все про Цезаря-Куркина. Но, он ничего не знает о следующей цепочке — ни о Малюте Скуратове, ни о тех, кто стоит за ним.

  Настоящий Малюта Скуратов, глава опричников Ивана Грозного, был правой рукой самого царя-батюшки. Если следовать этой логике, логике неизвестного мне антимира (образно, кстати, думает Костя Меркулов), то получается, что Скуратов этот стоит на самом верху иерархии «Афганского братства»... Стоп... Что такое говорил этот помешанный Гудинас? Он говорил: «Я убил генерала Серого!» Еще раз стоп. Значит, «Иван Грозный» — это генерал Серый, он стоит на самом верху этой преступной организации. И Малюта Скуратов — явно помощник Серого. Им надо во что бы то ни стало взять под защиту Цезаря — не дай Бог, он расколется в МУРЕ. Тогда им всем крышка, в первую очередь Ивану Грозному — генералу Серому... Но Серый не только главарь «Афганского братства», он еще и крупный чин в спецназе — штурмовых отрядах ГРУ и ЦК КПСС. Значит, все это известно генерал-полковнику Рогову, одному из руководителей этого легиона, а Рогов сам лезет на контакт со мною. Следовательно, чтобы отыскать путь из лабиринта, надо пойти на этот контакт. Возможно, это то, что сейчас мне больше всего нужно...

Я набрал номер Рогова.

  — Это Турецкий! Можете высылать за мной машину — я выкрою часок для встречи. Через двадцать минут я выйду к главному входу управления.

  — Вот и хорошо, — удовлетворенно ответил генерал Рогов.

  Рогов разглядывал меня, попивая коньяк, и... говорил, говорил о современной атомной войне и морально-психологических перегрузках и стрессах, которые все труднее выдержать советским военнослужащим, особенно специфической службе — спецназу...

  — Без ложной скромности скажу, что я первым поставил вопрос о том, что поведение человека, значит — и солдата, регулируется не только его сознанием, но и бессознательной сферой его психики... Прежде всего — инстинктом самосохранения. И эти отрицательные проявления человеческой психики могут оказаться критическими в условиях современной войны. И тогда—конец нашим социалистическим завоеваниям... Вы меня поняли? Конец!

  Рогов налил минеральной воды в хрустальный бокал и поправил на глазу черную повязку.

  — Есть три направления психологической подготовки к грядущим сражениям. Первое — развитие системы контрпропаганды, борьба с информацией, распространяемой эмигрантскими организациями и вражескими «голосами». Второе — использование данных о поведении людей в условиях, близких к современной войне: землетрясения, поломки атомных электростанций, атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и, наконец, афганская война. И третье направление — это подготовка частей специального назначения. Именно на спецназначения, так и быть, открою вам маленькую тайну, именно на спецназ возлагаются в атомной войне наиболее важные стратегические задачи. Действуя в отдаленных районах, в полной изоляции, когда не знаешь, сохранилось где-либо еще что-нибудь живое, действуя в условиях крайней опасности, эти части нуждаются в надежном личном составе. И поиска твердых критериев отбора в такие части мало, суперменов на земле нет. Именно поэтому мы и пошли на крайние меры— прибегли к эликсиру молодости, воспетому еще Гете в его «Фаусте». Мы пошли на инъекции, изобретенные в нашей лаборатории. Спасение — в ней, в инъекции ФАУСта... Этот препарат придал нашим спецназовцам безрассудную храбрость, погасил страх, присущий нормальному человеку... Но не вам рассказывать, медаль имеет две стороны... Испробовав этот препарат в условиях афганской кампании, мы столкнулись и с отрицательными явлениями: с чрезмерной жестокостью, цинизмом, склонностью к преступлениям, когда солдат возвращается к нормальной жизни... И меня просили объяснить, что препарат этот не самоцель, а средство огромной государственной важности... Нельзя допустить, чтобы общественность — наша и зарубежная — узнала что-нибудь о препарате ФАУСт. Это было бы крупной политической ошибкой! Вы спросите, что от вас требуется? Лишь одно — отказаться от ведения этого дела... если вы не найдете удовлетворительного способа его закрыть. Как видите, мы не просим невозможного. Мы понимаем ваши человеческие пределы.