Адское ущелье - Луи Буссенар

Лишь один пример: на следующий день после их прибытия Питер, пропойца и грубая скотина, забывшись, обозвал девушку грязным словом — вещь неслыханная и непостижимая, ибо американцы никогда не позволяют себе оскорблять женщину.

В руках Кэт тотчас появился револьвер, с которым она никогда не расставалась, и пуля, посланная с шести шагов, срезала сигару в миллиметре от губ негодяя.

— В следующий раз, Питер, — холодно предупредила девушка, — я буду целить в лоб.

…Итак, полковник решил выждать, надеясь, что в этом бесконечном, казалось, злоключении подвернется благоприятный случай свести счеты с обидчиками. Впрочем, союзник нашелся и у американской партии: миссис Сюлливан — Старуха, как ее обычно называли — вступила в нее столь же решительно и бесповоротно, как Кэт поддержала канадцев.

Старуха являла собой тип пьянчужки, распространенный и в Англии, и в Америке. С жадностью поглощая любое спиртное, она пристрастилась и к более сильным наркотикам: эфиру, лаудануму, хлоралу, что в сочетании с обычными средствами опьянения давало прямо-таки гремучую смесь.

Полковник, убедившись, что имеет дело с законченной алкоголичкой, решил воспользоваться этим, чтобы завоевать расположение Старухи и выставить своего бойца в юбке против новобранца женского пола в стане врагов.

Сделать это было тем проще, что старая фурия люто ненавидела собственную дочь и косо глядела на молодых людей, которым та оказывала всяческие знаки внимания. Мать Кэт перешла бы в другой лагерь из одного лишь чувства противоречия.

А завершили дело Нед Мур, Ник и Питер. Их терзала та же жажда, что и хозяйку дома, они предлагали наперебой:

— Старуха! Капельку джина?

— Как скажешь, паренек!

— Старуха! Глоточек виски?

— Почему бы и нет!

— Старуха… как насчет можжевеловой водочки?

— У меня от нее изжога… но за твое здоровье выпью!

Полковник платил за выпивку щедрой рукой, а миссис Сюлливан, предаваясь утехе, вдобавок набивала карман. Так хитрый начальник таможни легко добился цели: отныне поддержка Старухи была ему обеспечена.

Все гости жили в большой комнате, но держались порознь даже за столом, где каждая партия занимала свою сторону. Янки много пили, горланили песни и играли в карты; канадцы же — включая и Боба — ходили в лес за дровами, расчищали осыпавшиеся траншеи, топили печи, пекли хлеб и не стеснялись помогать Фелисьену Навару в его кулинарных импровизациях[114].

Французский путешественник, едва увидев приветливых добрых юношей, с первого взгляда почувствовал к ним симпатию. Они же, в свою очередь, тянулись к славному малому, ощущая кровное родство по языку и происхождению.

Взаимная приязнь непременно должна была возникнуть между французами из Канады и из метрополии. Однако следовало соблюдать осторожность, ибо полковник бдительно следил за всеми обитателями дома, а заподозрив сговор, мог пойти на крайности.

Совместная возня у печи способствовала сближению: кулинары обменивались короткими фразами — внешне ничего не значащими, но очень важными для них — к сугубому неудовольствию полковника: он совершенно не знал французского языка.

Иностранцы утверждают, что за пределами своего отечества французы выступают в качестве только парикмахеров или поваров.

Парикмахеров? Это еще надо доказать! Поваров? Черт возьми! Во всех странах еду готовят так скверно, что француз, прирожденный гурман[115], просто вынужден позаботиться хотя бы о собственном пропитании, чтобы не пасть жертвой хронического несварения желудка.

В Америке люди питаются прескверно. Это и едой-то назвать трудно: заглатывается невообразимая мешанина из несочетаемых между собой продуктов. Подобные, с позволения сказать, кушанья, оскорбляют вкус, бросают вызов кулинарной эстетике[116] и божественному гурманству. Вообразите себе ужасную мешанину из яичных желтков, водки, перца, сахарного песка, патоки, зернистой икры и рубленой ветчины! Или суп из устриц — консервированных! — сваренных в молоке — тоже консервированном! — вместе с салом, обжаренным на углях в печи, и маисовыми[117] лепешками вместо хлеба! Поверишь, право, что все это готовится и съедается на пари пьяницами, абсолютно равнодушными к тому, что они глотают!

Поскольку желудок господина Навара немедленно взбунтовался, француз вспомнил, что был солдатом — более того, солдатом в Африке, где военный человек проходит суровую школу выживания. Чуть не все наши пехотинцы становились там изумительными поварами, а у бывшего бригадира открылся настоящий кулинарный талант. Для его товарищей из «Одинокого дома» это стало подлинным откровением.

Американцы, занятые карточной игрой, потягивали свои коктейли[118], убивающие аппетит, и поначалу лишь рассеянно посматривали, как Фелисьен снует вокруг печи, поджаривая лук, подрумянивая присоленную муку, нарезая мясо и помешивая внешне непритязательное варево — короче, работая не меньше двух часов над блюдом, чей острый запах привлек наконец внимание полковника, сильно захмелевшего после обильных возлияний.

— Хэлло, капитан! — бросил он повару. — Как называется ваша… ваша стряпня?

— Это поджарка с луком, полковник Ферфильд.

— Поджарка с луком! Похоже, это дьявольски вкусно!

— Так отведайте! С хлебом это будет превосходно.

— В самом деле… изумительная штука, эта ваша поджарка с луком… никогда ее не забуду! — проговорил полковник, которому никогда не доводилось пробовать ничего подобного.

— Ничего удивительного, все военные любят это блюдо. Мой бывший полковник, маркиз де Г., в походе ничего другого не признавал.

— Значит, у этого французского полковника и одновременно маркиза был хороший вкус, и я счастлив, что у нас с ним так много общего, помимо звания.

— Но, — промолвил наивно, а может быть, и лукаво, Фелисьен, — он-то был настоящим полковником.

— А я, что же, по-вашему, картонный? Я был во втором сражении при Булль-Рёне![119]

— Верно, — отозвался с полным ртом Нед Мур, впервые открывший в себе свойства гурмана, — давайте поговорим об этом вашем сражении при Булль-Рёне, откуда все смылись, торопясь ухватить местечко, которое вы теперь занимаете.

— Вы клевещете на федеральную армию, и я не понимаю, о чем вы говорите.

— Сейчас объясню. Это произошло на второй день кровавой битвы, тридцатого августа тысяча восемьсот шестьдесят второго года… Видите, как я точен? Силы противников были равны, Поп сдерживал атаки Джексона, а Джексон ничего не мог поделать с Попом. Вдруг распространился слух, что в Черепаховых горах освободилось место начальника таможни. Первый же генерал, узнавший об этом, вскочил на коня и помчался во весь опор, надеясь поспеть вовремя и выпросить этот лакомый кусочек для себя. Второй, увидев, как улепетывает первый, решил, что сражение проиграно, и сделал то же самое. Естественно, полковники побежали за генералами, а полкам ничего не оставалось, как следовать за своими командирами… Вот что стало причиной поражения, которое стоило армии конфедератов[120] тридцати пушек и тринадцати тысяч пленных.