Плеск звездных морей (с иллюстрациями) - Евгений Войскунский

Я знал, что наступит этот трудный для нас обоих разговор. Не стоило его тянуть, все было и без того ясно. Я послал ему менто: «Все ясно».

Он покачал головой. Как он был похож в эту минуту на своего отца — лобастый, с квадратной нижней челюстью.

— Нет, Улисс, я всё-таки скажу…

И сказал, чудак этакий, что решил уйти из космофлота, потому что его привлекает работа на Узле связи (семейная традиция, ну как же!), и что космическая связь сулит интереснейшие перспективы. Кроме того, он женится на Ксении. И этот полет к Венере будет его последним полётом.

Я понимал, как не хочется ему идти в этот полет, он ведь может затянуться надолго, но тем не менее Робин решил идти, потому что знал, как тоскливо мне будет одному. Ведь к новому напарнику не скоро привыкаешь, да и какой ещё попадётся… Честно говоря, я не представлял себе кого-то другого в кресле второго пилота, просто не мог представить.

Я похлопал Робина по спине и сказал, что все в порядке. Все правильно. И абсолютно ясно.

Спустя час мне дали разговор с Андрой. Мой вызов застал её не то на симпозиуме, не то на коллоквиуме, я увидел на экране лица, белые и чёрные, и сразу вслед за тем остались только глаза Андры: она поднесла видеофон близко к лицу. Родные глаза, серые, в чёрных ободках ресниц. Они расширились, когда я сообщил о новом неожиданном рейсе, в них мне почудился даже испуг.

— Это надолго? — спросила она.

— Да, наверно, — сказал я. — Что поделаешь, я тебя предупреждал: не выходи замуж за пилота.

Я смотрел на экран и ждал, пока мои слова дойдут до Земли и пока придёт ответ. Изображение на экране застыло на несколько секунд — как всегда. Но вот зазвучал её голос, а изображение не шелохнулось: Андра не улыбнулась.

— Улисс, это очень, очень плохо. Это просто ужасно… Ты никак не можешь прилететь сюда?

— Нет. Нужно перегнать корабль на «Элефантину», там его будут начинять приборами.

— Хоть на несколько дней, — сказала она. — Улисс, прилети, прилети!

Я встревожился. Махнуть на все рукой, отказаться от рейса и кинуться к ней… Но как теперь откажешься?..

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Ничего не случилось… — Она чуть не плакала.

— Родная моя, русалочка, и мне без тебя невмоготу… Слушай! Я вернусь из рейса и возьму отпуск на полгода. Полгода будем вдвоём.

Она коротко вздохнула и улыбнулась мне. И сказала:

— Ну, ничего не поделаешь. Улисс, я, наверно, скоро уеду в экспедицию в Конго.

— К пигмеям?

— Да. Мы разработали очень интересную программу, Стэффорд одобрил. Эту работу мне зачтут как диплом.

— Вот и хорошо, русалочка! Поезжай. Только будь осторожна с купанием, там ведь крокодилы.

— Ну, какие теперь крокодилы, Улисс!

— Как поживают братья конструкторы? Кстати: нашли тогда Феликса? Я ведь так и не знаю.

В тот вечер, когда мы сидели в гостиной конструкторского бюро, Феликс незаметно ушёл. Никто не обратил на это особого внимания. Но на следующий день Феликса нигде не могли найти. На вызовы он не отвечал, да и не мог ответить, потому что видеофон валялся в его комнате под кроватью. Думали, к вечеру вернётся. Нет, не вернулся. Конструкторы всполошились, Борг засел за инфор-аппарат, посыпались запросы. А следующим утром меня срочно вызвали в Управление космофлота…

— Нашли на четвёртый день, — сказала Андра. — Он шёл по лесу куда глаза глядят и, конечно, заблудился, страшно обессилел… Если бы не биолокатор, то не знаю… случилось бы несчастье…

— Черт знает что! — сказал я. — Что с ним творится?

Андра не успела ответить: нас предупредили, что время разговора истекло, и мы распрощались.

Надолго остались у меня в памяти печальные глаза Андры.

Снова «Элефантина». Снова мы барахтаемся в заатмосферной пустоте, и далеко под нами — или, если угодно, над нами — плывёт голубой шар Земли. Где-то там лес в пёстром осеннем убранстве, и мой дом с освещёнными окнами, и Андра…

Пользуясь ракетными пистолетами, мы с Робином отлетали подальше и горестно смотрели, как монтажники дырявят корпус нашего корабля, выводя наружу всякие там датчики. Невыносимое зрелище!

Корпус был измаран меловыми пометками, вычислениями и замечаниями личного характера — такая уж скверная привычка у монтажников. Мы вступали с ними в отчаянные споры.

— Варвар! — вопил Робин на монтажника, нацелившегося сверлом на обшивку. — Ты хочешь, чтобы корабль развалился в самом начале ускорения?!

— А ты бы хотел, чтобы развалился в конце? — отшучивался монтажник.

Я кидался на помощь Робину, и тут слетались другие монтажники, появлялся их главный.

— Да бросьте вы, ребята, — урезонивал он нас. — Не развалится ваша колымага. Мы же несём полную ответственность за герметичность. Сидели бы лучше в кают-компании, попивали бы себе чай с лимоном.

Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а всё-таки чем-то отличается от других — должно быть, именно тем, что он наш.

Буксиры доставляли к причалу био-, пара— и прочую психоаппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века:

Мы летели, мягко сели, присылайте запчасти —Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскости.

Наезжали контролёры из космофлота — знакомиться с переоборудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, пара— и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получится. Контролёры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчитано и согласовано с управлением. Одному такому контролёру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит её, бумагу, в аварийный вычислитель. Контролёр обиделся и сказал, что дерзость — не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях — на тех, что теперь встретишь разве в музее, — ещё в то время, когда мы заучивали таблицу умножения.

Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из соседней комнаты доносилась колыбельная — это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не собирался спать. Он был очень похож на Антонио — такой же вёрткий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро… ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни.