...Имеются человеческие жертвы - Фридрих Незнанский

— Любопытно, очень любопытно... — бормотал Турецкий, торопливо занося эти сведения в свой рабочий блокнот и снова возвращаясь мыслью к утреннему совещанию.

Да, оно оказалось мероприятием чисто формаль­ным, а следовательно, и бесполезным. Много рито­рики, много гаданий то на кофейной гуще, то по внутренностям жертвенных животных, однако же вывод Александр Борисович сделал однозначный: за исключением его старого знакомого прокурора области Германа Золотова, мужика дельного и без­условно честного, никто больше помогать им не рвется. А на вопрос, заданный им самому себе, в чем тут загвоздка, ответил так: поскольку здесь, как и на всей обширной территории, некогда шестой, а ныне, как говорят, седьмой части света, для боль­шинства законников на первом месте отнюдь не закон, а совершенно иные факторы и соображения, нетрудно догадаться, что и тут, в Степногорске, ре­бята либо еще не сумели точно сориентироваться и определиться, а потому не рискуют высовываться и попасть впросак, либо, напротив, все они четко ан­гажированы, «подверстаны» и не хотят выводить на авансцену те силы и фигуры, с которыми связали свои судьбы, карьеры и будущность.

Что ж, тут не было ничего оригинального. И в каком-то смысле всех их, людей зависимых, можно было даже понять и пожалеть, однако все это озна­чало, что их положение заметно осложняется, что действовать придется с большой оглядкой, по пре­имуществу своими силами.

36

Миша Данилов, невысокий, худенький, с не­большой темной бородкой, в которой уже посвер­кивала не по возрасту ранняя седина, записав в дежурной части областной милиции адреса боль­ниц, куда были развезены потерпевшие, отправился на автобусе в Зареченскую больницу, где имелось самое большое и лучше всех оснащенное травматологическое отделение, где и пребывали теперь ране­ные в тот страшный день.

В юные годы Михаил Антонович Данилов ду­мать не думал выходить на тропу войны с преступ­ным миром, а мечтал быть актером. Однако попыт­ки «затыриться» и в школы-студии, и в ГИТИС оказались безуспешными — то ли внешностью не вышел, то ли дикцией. И забросила его нелегкая на юридический, благо, в те годы туда еще не было чудовищных конкурсов и о престиже профессии и не помышляли. А он поступил, увлекся и понял, что это и было его призванием.

Что же до актерских способностей, в которых сам он лично никогда не сомневался, то и эти дары небес не остались втуне, и он пускал их в дело где только мог и ни разу не пожалел об этом. Вот и в больнице, работая во всю широту артистического диапазона — то вкрадчивый, то обворожительно любезный, то угрюмый и грубоватый, — он, как слаломист-горнолыжник, обходил одно препятст­вие за другим, пока в конце концов не добрался- таки до отделения, где лежали избитые и помятые в толпе. Уже одно то, что доступ к ним был частью запрещен, а частью ограничен, и то, что для них выделили несколько специальных дальних палат, свидетельствовало о том, что тут позаботились го­родские власти, стремящиеся предельно локализо­вать зону опасной информации. Но для него и в самом этом стремлении имелась кое-какая много­значительная информация.

Первым, с кем завел беседу Данилов, оказался щуплый паренек, студент Политехнической акаде­мии, отличник-третьекурсник по фамилии Иванцов. У него были множественные ушибы рук, плеч, спины, но главное — головы, что повлекло весьма чувствительное сотрясение мозга. Однако, хотя речь его была еще несколько замедлена, голова и память уже вполне прояснились, он уже мог давать показа­ния, чем и не замедлил воспользоваться Данилов.

Парень оказался ужасно приятным, и Данилов начал опрос:

—   Послушайте, Иванцов... Сережа... Вы у меня первый свидетель, первый очевидец. Объясните мне, чем была вызвана вторая демонстрация? Вы же, кажется, уже митинговали накануне? Или мало показалось?

—   А как бы вам показалось, — усмехнулся паре­нек с перевязанной головой и со множеством сса­дин на лице, частью замазанных йодом и зеленкой, частью — под пластырными наклейками, — если бы вы спокойно, организованно вышли на демонстра­цию, а на вас кинулись бы менты и начали бы лупить почем зря — и ребят, и девчонок? Мы же с законными требованиями вышли!

—   Подождите, — сказал Данилов и сделал боль­шие глаза, как бы узнавая все это впервые и не веря собственным ушам, — подождите, Сережа... Давай­те-ка по порядку. Вы о каком дне говорите?

—  О субботе, конечно! Мы готовились, мы хоте­ли, чтобы все прошло без всяких там... У нас же самоуправление студенческое. Я как раз член коми­тета самоуправления у нас в техноложке. Сделали транспаранты, сделали плакаты, получили разреше­ние и от городской управы, и от муниципалитета. То есть никто и думать не думал, что эти набросятся дубасить!

—  Вы хотите сказать, — уточнил Михаил, — что первыми нарушили условия проведения разрешен­ного митинга представители правоохранительных органов?

—   Ага, — мрачно кивнул парень, — правоохра­нители, блин! Нас и было-то с гулькин нос. Чуть больше тысячи, наверное. Ну, может, полторы, я же не считал.

—   Хорошо, а дальше?

—   А чего дальше? Вылетели архаровцы, отмете­лили ребят, порвали плакаты, затоптали транспара­нты... Ну, мы и разбежались кто куда, по общагам.

—  Может быть, у вас лозунги были слишком воинственными? — предположил Данилов.

—   Это с какой стороны посмотреть. Если с нашей точки зрения, так, по-моему, ничего особен­ного. А вы как считаете? «Отдайте нашу стипен­дию!», «Образование молодежи — это будущее стра­ны» — это как, вызывающе?

—   По-моему, нет, — сказал Данилов. — А еще?

—   Ну вот, — смущенно улыбнулся раненый, — я даже один сочинил, сам писал...

—  Ну-ка, ну-ка, — Данилов приблизил дикто­фон к его запекшимся губам.

—  «Бандюгам «мерседес», а нам — учебный про­цесс!»

—   Хиловатые стихи, — сказал Данилов. — Одна­ко жизненные... Ну а потом что?

—  Здесь, в городе, есть человек, вы еще узнаете о нем, а может, и встретитесь. Он создал общество «Гражданское действие», такой Русаков Владимир. Он доцент университета. Вот вы с ним поговорите, он каждое слово подтвердит... Конечно, после этой мочиловки с ментами народ кинулся по общагам, начали обсуждать, решили в газеты обратиться, в Москву писать. Русаков, говорят, всю субботу по общагам мотался, старался утихомирить, чтоб не подставился кто-нибудь невзначай. Он вообще ум­ница. Я говорю, вы с ним встретьтесь...

—   Вы продолжайте, Сережа, продолжайте...

—   Он и к нам приезжал со своими ребятами из движения. А только уехал — ОМОН подвалил. Как в фильме ужасов. Ломились в комнаты, вышибали двери и опять дубинками... девчонок за волосы хва­тали, ребят сапогами во все места... Представляете?

—   С трудом, но представляю, — сказал Дани­лов. — Чего они хотели?

—   Мы и сами не поняли. Только орудовали хуже чем фашисты. Мат, ор... «Всем на пол, лицом вниз!» Чуть кто шевельнулся — каблуком под ребра.

—   Может быть, наркотики искали? Получили сигнал, ну и... раздухарились?

—   Какие наркотики? — махнул перевязанной рукой Иванцов. — Об этом и слова не было. Видео­записи им были нужны. То есть понимаете, свиде­тельства против них, как они там на площади, перед университетом, погуляли. Скорее это они накурен­ные были. Или обколотые.

—  Ну а еще, еще?.. Детали какие-нибудь?..

—  Какие детали, когда носом в пол лежишь и руки на затылке! Хотя, если припомнить, какого-то человека искали.

—   Так, минуточку! — остановил его Данилов. — Сережа, вспомните, Русаков был тогда еще у вас?

—   Да нет, уже уехал. Минут десять — пятнад­цать, как уехал.

—   Так, может быть, его и искали? — спросил Михаил.

—  Его? Да ну, чего его искать-то? Он всегда на виду, не прячется. И потом, он ведь всегда горой стоял за мирные, так сказать, законные выступле­ния. Он же для того и приехал, чтоб пацаны какой- нибудь дури не выкинули.

—  Но вы же тоже вышли на самую мирную де­монстрацию, так?

—    Та-ак, — протянул, как бы что-то начиная по­нимать и о чем-то догадываться, раненый сту­дент. — А вы думаете, все-таки его искали?

—   Я пока ни о чем не думаю. Я пока только факты и фактики собираю.

—   Да я же говорю вам, самого Русакова спроси­те, встретьтесь с ним. Он расскажет и подтвердит.

—   Так вы что, Иванцов, еще не знаете ничего?

—  Чего?

—    Что Русаков, о котором вы говорите, на сле­дующее утро там, на площади, где и вас эти гаврики разукрасили...

И словно что-то почувствовав особенное в его голосе, Сергей Иванцов чуть привстал и подался навстречу Данилову.

—   Подождите... А... что? Что с ним?!.

—  Русаков погиб.

—   То есть как погиб?

—  Кто-то воспользовался всей этой заварухой и в давке, в толпе, пырнул прямо в сердце. Да еще в придачу для верности голову проломили.