Найти и уничтожить - Андрей Кокотюха

Вообще, если действовать совсем уж правильно, в плане Дитриха именно лейтенант Шкеле мог оказаться лишним. По его замыслу, диверсанты десантируются в прифронтовую зону и под видом взвода инженерно-саперного батальона обеспечивают подготовку рокад вдоль фронта и полковой фронтальной дороги на заданном участке. А кроме того, проверяют и определяют места возможных переправ. Обычное для прифронтовой зоны дело, особенно когда войска планируют стратегические наступательные операции. Дерябин сам бы не обратил внимание на взвод саперов, передвигающийся по тылам на полуторке. Но было одно весьма сомнительное обстоятельство, на которое слишком бдительный службист даже при формальной проверке может обратить внимание.

По плану, роль командира взвода получает он, Николай Дерябин. А вот его заместителем становится Отто Дитрих, фактический руководитель операции. И при желании может возникнуть вопрос: почему замкомвзвода – лейтенант, ведь обычно «замков» назначают из сержантского состава. Когда Николай озвучил это несоответствие Дитриху, тот сперва не ответил ничего, хотя к его замечаниям в последнее время старался прислушиваться: ведь он, Дерябин, не так давно с фронта, знает на порядок больше, чем любой инструктор, не говоря уже про обычных курсантов. Но затем успокоил не столько Николая, сколько себя: в прифронтовой зоне, как и на фронте в целом, важно отдать приказ и добиться его выполнения. А кто это сделает, значения в конечном итоге не имеет. Потому фронт и тыл имеют много больше проблем и нерешенных вопросов, чем беспокоиться, почему заместитель командира саперного взвода – именно лейтенант.

Отчасти Дерябин согласился с Дитрихом. Но не исключил: как только операция «Фейерверк» начнется и вступит в активную фазу, в зоне действия их группы появятся контрразведчики, да и патрули станут бдительнее, цепляясь за любую мелочь, приглядываясь к любому несоответствию. Недооценивать контрразведку нельзя, Николай несколько раз сталкивался с ее сотрудниками. Делая ставку на стремительность передвижения и рассчитывая, что интервалы между диверсиями не дадут противнику перевести дух, а силам контрразведки – соответственно, сосредоточиться, Дитрих имел все шансы просчитаться.

Впрочем, если бы абверовец и захотел отреагировать на замечание Николая, у него, как рассудил Дерябин, не было для этого реальной возможности. Найти подлинные документы сержанта-латыша сложно. Хорошо еще, что раздобыли не книжку старшего офицера, иначе Дитриху пришлось бы корректировать либо свой план, либо – свое участие в операции. Так что ему оставалось использовать только те документы, которые есть.

Этой, на первый взгляд, мелочи Дерябин попытался уделить отдельное внимание по той простой причине, что не хотел засы́паться на ерунде. Сделав выбор и теперь готовясь подтвердить его и Дитриху, и немецкой военной разведке, и самому себе, в конце-то концов, Николай собирался пройти что-то вроде боевого крещения. Хотя… почему «вроде»: его ожидало самое настоящее боевое крещение, где, возможно, придется стрелять в солдат и офицеров Красной Армии, тех, кто совсем недавно были для него нашими, своими. И это не амбал Мельник, которого Дерябин считал бы своим личным врагом при любых обстоятельствах.

На самом деле, коли все сложится благополучно и план Дитриха пойдет так, как он и задуман, огневого контакта вполне возможно избежать, рассуждал Николай.

С того памятного вечера, когда он в компании Кондакова и Борового натрескался шнапсу на кухне, скорее вынуждая себя пить с ними, чем получая удовольствие от спиртного и компании, прошло десять дней, и на все это время Дитрих своей властью объявил «сухой закон». Более того: все члены группы переселились в отдельное крыло, назначенный каждый день новый дежурный приносил им туда порции с кухни, а сам Отто жил и даже спал с группой в одних стенах. Так, по его мнению, команда привыкнет друг к другу и станет единой, что очень важно там, за линией фронта, во вражеском тылу.

Все называли друг друга по именам, фамилиям и званиям, указанным в документах. Часть дня команда проводила на плацу или на стрельбище, часть – в том же помещении, изучая карту местности, названия населенных пунктов, предполагаемый маршрут своей группы. А также – расположение воинских частей по ходу следования, имена офицеров «своей» дивизии и «своего» саперного батальона. Кажется, никого, кроме Дерябина, не удивляло то обилие подробных сведений, которым располагала группа. А Николай в который раз убедился: немецкая агентурная сеть раскинута в тылу густо, сбор нужной информации поставлен на поток. И это, как ни странно, лишний раз убедило его в собственной правоте, да и в правомерности действий Особых отделов НКВД как по всему фронту, так и в тылу.

Взять того же болтуна Дробота, с которого жизнь Дерябина круто изменилась. Ведь только кажется, размышлял Николай, что недовольство как его, так и ему подобных – всего лишь обычная реакция бойца на фронтовые невзгоды. Всякое недовольство – тлеющий костер, в который опытный враг всегда может подкинуть дровишек, и вот уже боец, сам того не понимая, дает нужные противнику сведения. Пусть у него вырвется всего одна фраза, пригодившаяся неприятелю: даже такого может оказаться более чем достаточно для составления некоей картины, важной для решения его, врага, тактических и стратегических задач. Дерябин решил, что нужно запретить всем даже думать о том, что может оказаться полезным для противника. Как такое возможно – вопрос не к нему.

Вывод касался не только советских граждан. По убеждению Николая, немцы как его новые хозяева также должны обеспокоиться усилением собственной безопасности, особенно в военное время. Он даже как-то перед сном озадачился составлением некоего плана, который можно было бы со временем предложить через Дитриха куда-то выше и тем самым заявить о себе. Правда, заснув с этой мыслью, поутру он понял, что в принципе забивает себе голову ерундой. Хотя в перспективе тут есть над чем подумать.

Как бы там ни было, Дерябин поставил перед собой цель провести свою первую диверсионную операцию против тех, на чьей стороне воевал совсем недавно, и вернуться обратно в школу. Он всерьез намерился продвинуться вперед и вверх по своей новой служебной лестнице. И вынашивал замысел убедить сперва Дитриха, а если не получится – попробовать выйти на руководителей более высокого уровня: он больше пригодится в тылу. Как специалист по Советскому Союзу… давайте назовем это так. Николай чувствовал в себе намного больше возможностей, чем Абвер требовал от диверсанта.

Но возвращение возможно только при одном условии: если никакая мелочь не привлечет к себе внимание и если группа не засыплется.

Дерябину, избежавшему смерти за короткое время несколько раз, больше не хотелось, чтобы его судьба зависела от чьих-то не до конца продуманных и самоуверенных решений.

2

Район Курска, апрель 1943 года

Тяжелая, обитая железом дверь закрылась за его спиной.

С непривычки, как это случается со всеми, кто попадает с дневного света в тускло освещенное помещение, в глазах зарябило и потемнело. Но Дробот быстро освоился, обвыкся и огляделся. Первое, что увидел, – другой, помимо грязной лампочки, источник света и единственный источник воздуха: прямоугольное отверстие под потолком, окошко, забранное толстыми прутьями решетки. Оно находилось метрах в двух от пола, выходило на улицу. Прищурившись и приглядевшись, Роман увидел по краям небольшие острые остатки стекла. Зимний холод, от которого не уберегало разбитое стекло, вряд ли казался обитателям камеры обузой. Наоборот, только так в душное помещение мог проникнуть свежий воздух.

Все равно не перебивавший запах стоявшей в углу параши – оцинкованого ведра, накрытого ржавым обрезком железного листа.

Когда Дробота вели под арест, он успел разглядеть здание, в подвале которого оборудовали тюрьму. Это была старая помещичья усадьба, не иначе, в которой последних лет двадцать наверняка не жили, реквизировав хоромы у эксплуататора трудового народа и, как водится, обустроив в его стенах какое-то казенное помещение. Вряд ли помещик, кем бы он ни был, использовал подвал своего дома как узилище. Вероятнее всего, решетки на подвальном окне появились при новой власти. При какой, советской или немецкой, – тот еще вопрос. Однако Роман решил не сушить себе голову подобными глупостями: ему без того было о чем подумать.

…Через фронт остатки отряда «Смерть врагу!» перебрались накануне ночью. Пробирались на восток лесами, стараясь переходить шоссе в темное время суток, добывали продукты в селах по ходу следования, а в день проходили не меньше двадцати километров. Держались все, включая Полину. Девушка не роптала, шла наравне с мужчинами, но, как заметил Дробот, по возможности старалась держать дистанцию между собой и командиром. Если Родимцев и обратил на это внимание, то не подал виду. Хотя вряд ли Игорь Ильич фиксировал подобные пустяки. Перед ним стояла другая задача – добраться до своих и выйти на связь с Москвой.