Караван дурмана - Сергей Донской

В ожидании Громова его спутники, расположившиеся за допотопным дюралевым столиком с пластмассовым верхом, пытались освоиться в довольно-таки неуютной обстановке. На столешнице были выцарапаны всякие гадости, стулья на разъезжающихся ножках нещадно скрипели, от стен тянуло сыростью. С потолка свисали пыльные шары светильников, по углам колыхались лохмотья паутины. Прямо в обеденном зале находился умывальник на три раковины, в кранах которого воды не было, хотя на полу растеклась приличная лужа. Лакавшая из нее кошка смерила вошедших долгим пристальным взглядом и, брезгливо подергивая лапками, удалилась за кадку с фикусом.

– Что-то мне совершенно перехотелось есть, – признался Корольков, втянув ноздрями воздух.

В большом холодном помещении пахло не съестным, а хлоркой, тараканами и еще чем-то таким, отчего к горлу подступала тоска, кислая, как желудочный сок. В похожем на амбразуру окошке возникла то ли буфетчица, то ли подавальщица в джинсовой куртке, надетой поверх вязаного платья интенсивного фиолетового цвета. Стоило Ленке подумать, что это, по всей видимости, лучший наряд женщины, как ей сделалось тоскливо. Словно она сама простояла за этим прилавком всю свою жизнь. С поджатыми губами, выкрашенными сизой помадой, в фиолетовом платье, под которым угадываются застиранные до дыр безразмерные трусы.

Заметив, что посетители не торопятся с заказами, буфетчица отступила в глубь своей каморки и принялась молча наблюдать за ними своими жгучими глазищами, в которых не было ни единой искорки приветливости.

– За что она нас так ненавидит? – спросила Ленка, хотя прекрасно знала ответ. – За то, что мы посидим немного и поедем дальше, а она останется. Навсегда останется здесь, в этой глуши. В этой самой столовой, за этим самым прилавком, обитым поцарапанной жестью. В этом дурацком кокошничке, криво сидящем на ее иссиня-черной шевелюре несостоявшейся Клеопатры. Она никогда никуда не уедет. Ей некуда.

– Как только вернемся, – трещал Корольков, – первым делом сходим в ресторан, в самый лучший. Это даже хорошо, что мы повидали изнанку жизни. Будет с чем сравнивать.

– Да, хорошо, – без энтузиазма соглашалась Наталья.

– Я вижу, ты не понимаешь. Но ведь это так просто. Не замерзнув как следует, не оценишь все достоинства тепла. Не переболев, не поймешь, как хорошо быть здоровым. Если существует свет, то обязательно должна быть тень…

– Угу, тень… У меня кожа на руках потрескалась, а под ногтями грязь.

– Зато как приятно будет потом сделать маникюр, представляешь?

– Представляю. Ногти придется под корень срезать…

Пропуская мимо ушей болтовню спутников, Ленка перевела глаза на единственного постороннего посетителя, который, казалось, просидел тут со дня открытия столовой. Бледный, как смерть, со вздыбленными волосами, в драном ватнике, он перехватил направленный на него взгляд и с вызовом крикнул:

– Я был бригадиром мелиораторов!.. И оператором насосной станции тоже был!.. Мне переходящее знамя ударника социалистического труда вручали…

Сообщив эти подробности своей биографии, мужчина выпил водки, вцепился зубами в явно черствую буханку серого хлеба и опять замкнулся в себе. На его столе, усыпанном крошками и луковой шелухой, стояла жестянка из-под бычков в томате, в которой тлел окурок папиросы. Прежде чем вторично приложиться к стакану, мужчина чокнулся с этой дымящейся банкой и что-то угрожающе пробормотал.

«Русский народ – очень хороший народ, – подумалось Ленке. – Просто замечательный народ. Но почему тогда отдельно взятые люди такие плохие?»

– Таких бы горлопанов сразу на лесоповал, – хмуро сказал Корольков, притронувшись к пистолету, выпирающему под свитером. – Изолировать отбросы общества где-нибудь в тайге, и пусть себе варятся в собственном соку. Остальные сразу вздохнут свободно.

– А ты не боишься, что тебя туда тоже определят? – спросила Ленка.

– С какой стати?

– Должен же кто-то заниматься снабжением изолированных подонков. Станешь поставлять в зону оружие, наркотики, маленьких детей. Все, на что существует спрос.

Корольков развел руками:

– Нет, ты совершенно невыносимый человек! Злопамятная, как старая дева.

– Зато ты у нас человек приятный во всех отношениях. Коммерсант без страха и упрека.

– Да хватит вам собачиться, – вмешалась Наталья.

Закинув ногу на ногу, она горестно созерцала треснувшую подошву своего сапожка и жалела о том, что ввязалась в это путешествие за тридевять земель. И зачем только пожалела Игорька, поддавшись минутному порыву? Не зря говорят: прислушайся к голосу совести и поступи наоборот. Жалость – глупое, вредное чувство. Связав свою судьбу с Игорьком, она многое потеряла, но пока что ничего не получила взамен. Одни только обещания, которыми сыт не будешь.

– Мы не собачимся, мы дискутируем, – натянуто улыбнулся Корольков, накрывая ладонь Натальи своей. – Наша Елена Премудрая считает меня исчадием ада, а сама она, разумеется, чуть ли не ангел. Но тщеславие – это такой же грех. Один из маленьких бесенят, готовых служить большому боссу, – дьяволу.

– Когда у людей заканчиваются внятные аргументы, они ударяются в мистику, – сказала Ленка. – Натворят что-нибудь, а потом оправдываются: черт попутал.

– Но ведь так оно и есть!

– Враки! Чертей придумали специально для того, чтобы было на кого сваливать свою вину.

– А может, и бога придумали?

– Может быть. Так удобнее. Мол, раз бог есть, то душа у меня бессмертная, ее всегда можно будет отстирать. Когда-нибудь потом. Накануне Страшного суда.

– Заколебали меня ваши дискуссии, – заявила Наталья, обнаружившая, что подошва второго сапожка тоже дышит на ладан. Ей припомнилось, что все жаркие споры между мужчинами и женщинами заканчиваются в постели, и это не могло способствовать улучшению ее настроения. – Заколебали! – убежденно повторила она, притопнув ногой, опущенной на пол.

Это получилось у нее так громко, что задремавший было бледный пьяница встрепенулся, поглядел в их сторону и погрозил кулаком:

– Веселитесь? Зюганов вам еще наши слезы припомнит, буржуины проклятые!.. Я всю жизнь пахал!.. Чего ради?.. Где в этой долбаной стране хоть что-нибудь мое?

Пьяница вновь уронил голову на грудь, продолжая бурчать что-то нечленораздельное.

– Утихомирить его? – спросил у дам Корольков, схватившись правой рукой за спинку стула, на котором сидел.

– Расслабься, герой, – фыркнула Ленка. – Чтобы выглядеть настоящим мужчиной, совсем не обязательно сверкать глазами на всяких доходяг. Выпячивать грудь любой индюк умеет.

– Кто индюк? – спросил Корольков, уши которого начали стремительно наливаться малиновым цветом.

– Некоторые, конечно, любят изображать крутых, – продолжала Ленка, не глядя на него. – Пыжатся, надувают щеки, без нужды оглаживают рукоять пистолета, из которого с трех шагов в горшок не попадут… Мужское достоинство таких – пф-ф, мыльный пузырь. Картофелина в плавках.

– Кар… Картофелина?

– Или огурец.

Корольков открыл рот, чтобы дать этой наглой особе достойную отповедь, но так ничего и не придумал. А когда подошедший Громов поинтересовался, что творится с его ушами, дерзко заявил:

– Вы лучше за языком своей дочери следите. Мои уши вас не касаются.

– Все отношения выясняете, – понимающе кивнул Громов. – Что ж, не смею мешать. Вы оставайтесь здесь, а я устроюсь вон там, – он указал подбородком на одинокий столик, придвинутый к стене подле окошка для выдачи пищи.

– Что-то должно случиться? – догадалась Ленка, и ее сердцу стало тесно в груди. – Ты собираешься стрелять?

– В кого? – пискнула Наталья, голова которой по-птичьи завертелась по сторонам.

– Ничего не понимаю, – пожаловался Корольков, уши которого мгновенно охладились до нормальной температуры. – Что происходит?

– Принимаются меры предосторожности, чтобы нас нечаянно не задело шальной пулей, – процедила Ленка, не сводя глаз с отца. – Так, папа? Тебе удалось что-то выяснить?

– Ничего конкретного, – пожал плечами Громов. – Но если мои предположения верны, то скоро тут могут появиться люди, которые могут располагать полезной информацией.

«И оружием, – добавил про себя Корольков. – Вот оно, началось. Ты этого хотел, Игорек? Тебе не терпелось найти приключения на свою голову? Считай, что твоя мечта осуществилась».

– Может быть, нам подождать в машине? – тревожно спросила Наталья. Прохудившаяся обувь перестала казаться ей такой уж большой проблемой.

– Не лучший вариант, – спокойно ответил Громов. – Я хочу, чтобы вы находились у меня на виду и вместе с тем не путались под ногами.

– Что с Андреем? – хрипло спросила Ленка.

– Понятия не имею.

– Ложь! Я спрашиваю: что с Андреем?

Отец положил руку на плечо дочери:

– Скоро узнаем. Только, ради бога, не вставай с места, когда здесь начнется заваруха.