До того как - Анна Тодд

– Нет. Мы пытаемся смотреть фильм, – отвечает Тесса. Меня передергивает, когда Ной в темноте берет ее за руку. Я даже без света вижу, что ей неудобно.

– Жаль. Ладно, пойду тогда… – Встаю, а напряжение в груди слегка отпускает. – Ах да, Ной… – Обращаюсь к парню Тессы и смотрю, как она ерзает. – Симпатичный кардиган.

Тесса явно ждала, что я устрою сцену.

– Спасибо. Он из «Гэп», – отвечает Ной, даже не распознав стеба.

– Вижу. Развлекайтесь.

Покидаю комнату. В груди жжет. Паренек у Тессы просто дебил.

19

Стоило обрести подобие смысла в жизни, как все вновь перевернулось. Он-то думал, что контролирует себя, ее – все. Он успешно сопротивлялся сладкому зову горького пойла. Он ни разу так не хотел выпить, как в момент, когда отец по телефону начал подробно отчитываться о новой – и лучшей – жизни. После звонка он уже не мог удержаться, потому что остался наедине с единственным другом. Бутылка скотча почти опустела – как и он сам.

Подъехав к дому Скотта, останавливаюсь прямо посреди подъездной дорожки. Ненавижу этот сраный дом. Огромный, и стоит на идеальной зеленой лужайке. Кен и Карен, наверное, платят приличные бабки садовнику; не меньше, наверное, оставляют деньжат и в салоне красоты. Будущей жене Кена жить здесь нравится, она обожает тратить его денежки на себя.

Я просто офигенно зол и недостаточно пьян, чтобы смириться: не успел я хорошенько узнать Кена, а он сообщает, что женится на другой женщине. Ну что он за отец такой говенный? Поэтому я и не желал иметь с ним ничего общего. Дьявол, в шкафу оказалось всего лишь четверть бутылки вискаря. В голове пульсирует, в горле пересохло, и мне страшно хочется выпить еще. У Кена Скотта шикарная коллекция бутылок скотча, подаренных коллегами в вязаных жилетках, съездивших на отдых в Шотландию. Папаша мой намерен второй раз жениться и сообщает об этом так:

– Мы с Карен сочетаемся узами брака. Скоро, очень скоро.

Узами брака? Кто ж так говорит-то сегодня? Да еще по телефону?

– Мы сочетаемся узами брака, – повторяю, в два шага поднимаясь по крыльцу. Перед домом так много фигурно подстриженных растений, что я чувствую себя словно в джунглях Вонки или на фабрике Вонки. А, м-мать, какая разница? Главное, что вид просто ужасен.

Сейчас главное – выпить.

– Ну вот он я! – кричу в темноту.

Я готов. Пьян, но не в кондиции. Мне нужно больше.

Стучу в дверь, но мне не открывают. Уж больно огромный у папани дом. Идиотский огромный кирпичный дом.

– Эй! – ору в бездну окутанного тьмой двора. В ответ – только стрекот сверчков. У всех соседей веранды и крылечки освещены, перед каждым домом – внедорожник, на бамперах – корпоративные стикеры нашего универа. На этой улице живут сплошь зажравшиеся умники, наши преподы. Я для фасону, чтобы показаться соседям опаснее, надел серую пидорку.

Дверь открывает Лэндон.

– Хардин? – сонно произносит он.

– Нет, – говорю, протискиваюсь в прихожую и иду в кухню. Взгляд задерживается на диване в цветочек. Фу, аж блевать тянет. – Это его двойник, который, кстати, считает тебя еще бо́льшим говнюком.

Зарываюсь в шкафчик и принимаюсь искать. Спермодонор – так я называю Кена, – когда ушел в завязку, повыбрасывал запасы алкоголя, но бутылочку дорого скотча приберег, я уверен. Как напоминание, или искушение, или даже как сокровище, которое втайне лелеет. Он упоминал ее при мне; говорил с любовью, даже с большим чувством, чем о родном сыне. Кен ее постоянно перепрятывает; хранит то ли как знак воздержания, то ли скрывает от самого себя. Короче, бутылка теперь моя.

– Их нет дома, – объясняет Лэндон то, что я и так знаю. – Мама и Кен уехали на выходные.

Разговаривать с будущим сводным братом не хочется. От мысли, что мы породнимся, тошнит. Семья не для меня; за мной не приглядывают братья-сестры, и я не забочусь о них. Предпочитаю сам собой заниматься.

Перемещаюсь в спальню Кена и Карен. Она такая огромная, что в ней уместилось бы сразу четыре огромные кровати о четырех столбиках вроде той, что стоит в середине. Комод, прикроватные столики и сама кровать – все выполнено из темного вишневого дерева, как и стол в кабинете у Кена.

Вот ведь маньяки…

Комната просто ужасна и выглядит дерьмово. Надеюсь, Кен с Карен в ней счастливы и радуются безмятежной жизни в окружении одинаковой мебели. Открываю дверцу шкафа и, дернув за шнурок, зажигаю в нем свет. Пошарив рукой по полкам, натыкаюсь среди пыли и картона на стекло. Джекпот!

Бережно достаю бутылку, покрытую тонким слоем пыли. Давненько Кен ее припрятал. Откручиваю крышку. Ах, какой сладостный звук…

Скотч обжигает язык, щиплет ранку внутри на щеке, плавно скользит вниз по пищеводу. Кен Скотт всегда любил скотч, он истинный ценитель этого напитка. Вкус просто невероятный – мягкий и в то же время насыщенный. Лично я считаю, что скотч слегка переоценивают, и был разочарован, узнав, что это тот же виски, только шотландский. Выпендреж, в общем. И все же вкус мне нравится – вот одна из немногих черт, доставшихся мне от папани.

Приговорив полбутылки, чувствую, как кружится голова. Допить, что ли? Почему нет? Папаня этого скотча не заслужил, он ведь даже больше не пьет. Порвав с зеленым змеем, он утратил и право на владение столь изысканным угощением.

К тому же у Кена и так полно драгоценностей, идеальных вещиц. Например, пасынок, который решил, что может удержать меня от выполнения миссии: заставить папаню чувствовать себя столь же паршиво, как и я сейчас. У него идеальная невеста, которая умеет под завязку набить кладовую и желудок Кена. Ей-то не приходится вкалывать по восемь часов на работе, прибегать домой и лететь уже на другую работу, а потом раскладывать счета на колченогом столе и думать, на оплату какого из них в этом месяце не хватит денег. Когда я беседую с Кеном, он рассуждает так, будто в Хэмпстеде нам жилось неплохо, и часть вины за это я возлагаю на мать – гордости у нее было больше, чем мозгов.

В доме чистенько и даже на холодильнике ни следа. Облизав пальцы, я провожу ими по дверце из нержавеющей стали.

Лэндон стоит у меня за спиной.

– Ты что, все высосал? – спрашивает он, во все глаза глядя на бутылку у меня в руке.

– Нет, половина осталась. Хочешь?

Вскинув руки, он пятится в столовую. Иду за ним.

– Нет.

Идеальный сыночек не пьет. Как мило.

– Я думал, ты завязал, – говорит он, и я оборачиваюсь. Чтобы не упасть, хватаюсь за большой шкаф, набитый дорогой сверкающей посудой. Да хрена ли он знает о моей привычке?

Впиваюсь ногтями в дерево.

– С чего это ты вспомнил?

До Лэндона доходит, что в присутствии бедного ущербного ребенка говорить о таком не стоило, и глаза у него округляются.