Кочубей - Аркадий Первенцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что радость победы, когда погиб комиссар! Наваливались грозные шквалы, выхватывали лучших, заполнялись ряды такими же смелыми и доблестными. Ничто не могло сломить бригаду, но весть, полыхнувшая в этот вьюжный день, ударила болью по сердцам кочубеевцев.
— Товарищи, убит комиссар.
— Седьмая сотня, отрадненцы, убит комиссар на Алексеевской круче!
Кочубей повернул и мчался, припав к жесткой гриве. Ветер бил снова в лицо, и буран прорезался кочубеевским галопом, словно пикой, брошенной сильной рукой. Кочубей подбежал к комиссару, скользя и падая, и, бросившись на колени, приподнял тело своего друга:
— Васька… комиссар… як же так?
В грозное каре строились спешившие со всех сторон бойцы. Противник бежал, а бригада не могла зарываться в тылы.
— Снарядом. Конь убит, — перелетали слова к задним. — Хочет говорить комбриг!..
Кочубей встал и закричал молодо и торжествующе:
— Бригада! Жив комиссар!
То ли буря, то ли крики.
— Тачанку, бурки, докторов! Карьером в Курсавку, — распорядился Кочубей.
Ушла тачанка с комиссаром. Комбриг сунул дуло маузера в ухо еще живого Абрека и пристрелил его. Туго затянул башлык и, повернувшись, увидел плотную стену кочубеевцев.
— Чего нужно сотням? — коротко бросил он. — Шо нужно товариству?
Выдвинулся тогда вперед седой, уважаемый всеми Петро Редкодуб, казак с далекой линии из-под Тихорецка, и сказал от имени всего товариства:
— Мы ценим своих командиров, знаем их храбрость и воинские достоинства. Избрали мы командиров давно и ни в ком почти не ошиблись. Никто не продался кадету, никто не струсил в бою, никто не запятнал изменой или черной корыстью имя красного бойца. Но плохо одно, товарищ командир бригады: что ни бой — роняют острые клинки лучшие из лучших. Под Невинкой — Михайлов, сейчас — комиссар, да и десятки других под Суркулями, Пашинкой, на Кубани, Урупе. Что ж, не верит бойцам комсостав, кидаясь всегда вперед? Что же, не хватит нам, бойцам, своей доблести и силы? Так зачем командиры обижают нас? Требует бригада: руководите нами, не кидайтесь впереди всех. Нас много, а вас, командиров любимых, немного осталось к этой зиме…
Хотел мало сказать седой Редкодуб, а сказал много. Кричал уже надрывно последние упреки он, чтобы переорать бурю. Внимали ему бойцы, и передние передавали слова его другим, и перекатывалась рокочущей волною речь Редкодуба как нерушимая присяга.
Кочубей был растроган. Приблизился к Редкодубу, нагнул его голову, расцеловал. Ничего больше не добавил. Прыгнул на коня, и прозвенела крылатая кочубеевская команда:
— Вдогон за кадетом, хлопцы! Напоим коней в родной Кубани, быть может, в последний раз!
— Вдогон! — пролетело по сотням.
— Напоим коней в родной Кубани!
Сотни развернулись в лаву. Попутный порывистый ветер как будто нес их вперед и вперед. С гребня зарокотали пулеметы. Возле Пелипенко рухнул казак и покатился, гремя винтовкой и шашкой. Сотенный завернул крыло лавы в лощину.
— Сбоку ударим, — решил он, — без хитрости не избежать великих потерь.
Кочубеевцы нырнули в мерзлую падину, промяли бугристые сугробы и вырвались по ледяному склону.
У трехногих пулеметов острели башлыки. Пелипенко увидал, как от пулеметов отлетали черные гильзы, моментально заметаемые снегом.
— Ура! — рявкнул он.
Сотня обрушилась на пулеметчиков, встретивших их, огнем из наганов.
С фланга появился приземистый всадник: это был Рой на своем низкорослом иноходце.
— Выбивайте офицерскую роту из того вон леска, — приказал Рой, сблизившись с Пелипенко и скача с ним рядом. — Никак не сломит их пятая сотня. Гнать до самой Кубани. Приказ комбрига…
Рой пропал. Пелипенко ударил по леску…
…К вечеру по холодной реке поплыли фуражки с кокардами, плыли и офицеры, хрипя и окунаясь. Перерезали течение лошади, ошалело прядая ушами. Мало кто ушел на ту сторону в тот памятный день.
Проваливая кромку прибрежного льда, прыгая от укусов ледяной водоворотной струи, жадно глотали кубанскую воду моренные боем кони кочубеевской конницы.
* * *Кочубей позвал Батышева. Хмурясь и словно стесняясь, грубовато приказал:
— Ты, Батыш, кажись, в курсе Комиссаровых выдумок, якие-то там групповоды, политруки. Может, кого убило. Погляди, поставь другого, подобного на то место… Шоб было то же, як и при Ваське. Не ломай его обычая, товарищ Батыш. Тяжкий путь впереди. Может, кто нюни распустит, цицьку запросит. Хай комиссарцы, для примеру… А посля мне доклад сделаешь.
* * *Кочубей последним оставлял штаб — горницу суркульского дома. По пути приказал Левшакову захватить попавшуюся ему на глаза большую сковородку. На ней застыл белый жир и кусочки недоеденной колбасы. Адъютант пучком соломы смахнул жир, оглядевшись, сорвал с печки пеструю занавеску и завернул в нее сковороду. Хозяйка кинулась к Левшакову, браня его за самовольство. Левшаков отступил, погрозил ей пальцем, вытащил николаевскую десятирублевку и, вздохнув, протянул ее хозяйке. Хозяйка не брала деньги. Похрустывая в руках этой радужной соблазнительной кредиткой, Левшаков сказал:
— Бьют — бежи, дают — бери.
— Все одно ж бросите сковородку, — сетовала хозяйка.
— Вернем, ей-бо, вернем, — уверял Левшаков. — Ожидай днями обратно. Какая ж у меня будет кухня без сковородки!
Адъютант, величественно сунув деньги, направился к выходу. Кочубея не отпускали ребятишки, хозяйский сынок и его сверстник, ребенок убитого шкуринцами сухорукого хуторянина. Дети вцепились в Кочубея, и тот тщетно пытался оторвать их цепкие ручки от своей шеи и колен.
— Не пустим, не пустим! — повторяли ребята.
— Да пустите вы, шпингалеты, — смущался комбриг.
— Не пустим!..
— Я ж вам гостинцы привезу, — уговаривал он, гладя их спины.
— Ты обманешь, ты совсем уедешь, — не сдавались ребятишки и один из них, тот что был на руках Кочубея, пытался скинуть с него папаху, очевидно считая, что тогда он не сможет покинуть их.
— Гляди, Левшаков, — подморгнул Кочубей, — мабуть, и в самом деле надо вернуться сюда, хоть из-за этих парасюков?
Хозяйка, всегда недовольная и бранчливая, утирала передником слезы.
* * *Бригада постепенно выходила из боя.
На тавричанской тачанке, расписанной цветами, везли Горбачева. Старшину ежеминутно поил из пузатого синего чайника фуражир Прокламация, впервые попавший на фронт.
— Миллиен кадетов обходит со всех сторон! — поднимая чайник, выкрикивал фуражир.
Он уже не гордился своим боксовым картузом. Голова фуражира была повязана серым башлыком, обшитым красной тесьмой. На руках его были квадратные брезентовые варежки, из которых торчали клочки шерсти.
Володька протиснулся к тачанке. На ней сидело столько бойцов, что колеса скрежетали по крыльям.
— Горбачев, как же тебя? — спросил Володька, наклоняясь к нему.
Горбачев скривился, отхаркнулся кровью:
— Видать, слепую кишку продырявило. Пуля там сидит, Володька. Чую — катается, как в порожней бутылке…
Горбачев откинулся, привлекая к себе Володьку.
— Попросю у доктора вытягнуть пулю, — захрипел он, — на шо-сь сменяю.
Это были последние слова старшины. Не дотянув до Курсавки, отошел старшина третьей кочубеевской сотни.
* * *Пелипенко, командуя седьмой сотней отрадненцев, сдерживал напор белых там, где пылали соломенные Суркули, подожженные снарядами противника.
Бригада отступала в звеньевых походных колоннах.
Засвистали казаченькиВ поход с полуночи…
Кочубей, чувствовавший последнее время недомогание, поднимался в стременах, оборачивался, вслушивался в шум арьергардного боя, зябко кутался в башлык и, подворачивая распахиваемые ветром полы бекеши, шептал:
— Заболел, чи шо? Шо-сь спина стынет. Громко приказывал:
— Ахмет, поколоти меня по спине кулаками.
Ахмет колотил по спине командира, и в глазах его была заметна тревога.
Не плачь, не плачь,Моя Марусенька,Не плачь, не журися,А за свово казаченькаБогу помолися…
— Добре поют, — шептал Кочубей, — добрые казаки. Мутузят, мутузят их, як коноплю об трепальницу, а они все распевают. Добрые казаки!
Усиленно стегая лошадей, к голове колонны добрался хмурый подводчик. Дроги-пароконки подпрыгивали на кочковатой, мерзлой обочине. На повозке лежали тифозные и раненые, укрытые плотным войлоком. Рядом с подводчиком, спустив ноги на дышло и на барки, сидела женщина в белой овчинной шубе, закутанная махровым полушалком. Полушалок был стянут, для удобства, по лбу ситцевым платком. Когда дроги поравнялись с группой комсостава, ехавшего в голове колонны, женщина, привстав, громко окликнула комбрига. Начальник штаба узнал голос Натальи, толкнул комбрига, и они оба оставили строй.