Клан Мёртвого Кота (Dead Cats Clan) - Window Dark

Ириска закашлялась. Ей казалось, что и воздух пропитался цементом, что прямо сейчас цемент забьётся в нос, в уши, в горло и глаза, а потом застынет, превратив девочку в неподвижную статую.

Ветер дул всё сильнее. Цемент из прорванных мешков стелился по двору серой пургой, изредка сбиваясь в невысокие пылевые смерчи. Заслонив глаза от колючего порошка, Ириска стала пробираться вдоль забора. Ещё жила надежда, что, изничтожив первый и второй переулки, злобные строители пощадили остальные. Что третий переулок продолжает заманивать переливами, а дома четвёртого не утратили способность оборачиваться колонками, извергающими оригиналы, а не ворованные перепевки.

Однако за стройкой расстилался другой двор, тоже усыпанный цементом. Цементные брызги покрывали лавочки и качели. Грязными каплями висели на запорошенных окнах. Пупырчатыми кляксами растекались по давно не штукатуренным стенам. Строительство было грандиозным, вот и не жалели цемента. Пятиэтажки угрюмо щурились, стараясь забыться в серой дрёме, а над крышами расстилалась сплошная серая пелена, словно жестокий ветер зацементировал и само небо.

Ириска догадалась, что пятиэтажки стояли здесь всегда.

И сразу вспомнила, что именно эти крыши она видит, проезжая на трамвае к бабушке. Видит часто, просто никогда не задумывалась об этом и никогда не подходила к ним со стороны двора. Значит, пятиэтажки были самыми настоящими. Значит, дорога к Пятому Переулку пролегает не здесь. Цена не заплачена, и никто не пустит бедную, разуверившуюся во всех и во всём Ириску к синеве. Кто заслужил жить в цементе, тот в нём и живёт.

— Болела, тобою я болела, я так тебя хотела, я так ждала, — песня содрогала улицу, и девочка свернула в парк.

Над аллеями тоже тянулись серые облака, но противный привкус во рту постепенно растворился. Парк был далеко от арки, через которую можно пройти к синеве, где навсегда забыть о проблемах и невзгодах. В парке продолжалась обычная жизнь. Какой-то урод читал Ириске тоскливый монолог. Урод сидел на той же лавочке и печально поглядывал на Ириску. Уроду было уже за тридцать. Щёки его покрывала двухдневная щетина, а уши не мешало бы хорошенько вычистить. Вывод: дядя получался неинтересным, с какой стороны на него ни посмотри. Но Ириска смотрела, потому что идти было некуда.

Заметив Ирискино внимание, урод благодарно улыбнулся и продолжил.

— Ведь праздник же? Праздник! — волосатая рука призывно взмахнула, словно принадлежала оратору с высокой трибуны.

Ириска чуть заметно кивнула. Голос урода был противный. Вознамерься её парень читать любовные стихи таким вот голосочком, Ириску вырвало бы наверняка. Но сейчас голос не диссонировал с общим тошнотворным состоянием.

— И они обе пили вино. Ты представь, обе! На каждую две бутылки. А я ни-ни. Я только "Нарзан" и то по чуть-чуть. Они пьют, а я ни капли.

Ириска снова кивнула. Слова влетали и вылетали, не оставляя в памяти ни малейшего следа. На душе было до отвращения погано. И ничего не меняло, удался у кого там праздник или не удался.

— Ни капли! — рука рубанула воздух, подводя итоговую черту. — А почему?

Голос стал хитрый, но прежней противности не потерял.

— Почему?

Ириска пожала плечами. Она не знала.

— Потому что мне уже было до охренения плохо, — голова урода заметно приблизилась и закивала, чтобы Ириска даже не думала усомниться.

— Они пьют! — урод снова принял почти вертикальное положение. — Обе! А я не могу! А на что, спрашивается, пьют? На мои деньги!

Изо рта урода вываливался бодяжно-скисший запах. Ириска уже почти привыкла, чувствуя его в переполненных трамваях и автобусах. Запах означал, что праздники или то, что ими казалось, снова остались в прошлом, а люди возвращались в нормальную жизнь.

Ириска встала и пошла прочь, вдыхая сырой воздух осеннего парка.

"Мёртвый", — подумала она, растирая озябшую шею. Хотелось кинуть в лицо эти жестокие слова, но капля жалости ещё не успела иссохнуть или зацементироваться. Ничего. Очень скоро и она тоже будет сидеть на лавочке и рассказывать чистенькому мальчику, спрятавшемуся от проблем, о подробностях несостоявшегося праздника. Выпученные глаза. Морщины. Размазанная тушь. Подкрашенные волосы, которым уже не помогает никакая химия. А изо рта — невидимый, но очень ощутимый — запах блевотины. Скоро, очень скоро.

Но не сейчас!

И если будет хоть малейший шанс ускользнуть от этого колеса, то Ириска непременно им воспользуется.

В принципе, шанс был. Надо просто подойти к квартире Рауля и позвонить. Позвонить и дождаться, когда откроется дверь. Но Ириска так не хотела. Вернуться, значит — признать себя виноватой. Мол, прости меня, дуру, сглупила, ошиблась, больше не буду. Давай мне топорик там или ломик. Веди, показывай, где прячется третий министр. А я уж буду стараться, я всегда готова.

Нет, не устраивало Ириску такое возвращение. Вернуться следовало гордой. Чтобы встретили не с прощением, а с восхищением. А если не примут, хлопнуть дверью так, чтобы оставить память на всю жизнь. Но квартира Рауля с таинственными тенями не подходила для показательного хлопанья дверями.

Депрессуха сменялась лихорадочным поиском вариантов. А перед глазами стояло холодно-насмешливое лицо Рауля. Ведь он просто играл с ней. Играл, как с женщиной, посчитавшей свою собачку безнадёжно больной.

Как он сказал тогда?

"Угол Советской и Маршала Тихомирова. Там табличка. Увидите".

Ириска взглянула на угол дома, мимо которого её тащили уставшие ноги.

"Проспект им. маршала Тихомирова". Белые буквы на синем фоне. А рядом квадрат с числом "48".

"А ведь это же рядом", — ошарашено подумала Ириска.

Но даже, если бы проспект пролегал в другом конце города, стоило туда выбраться. Потому что это и было шансом снова влезть в жизнь Рауля. Но влезть без спросу и с неожиданной стороны. И если со стороны сердца ничего не получилось, то стоило попробовать со стороны угла Советской и маршала Тихомирова.

Дом по указанному адресу ничем не выделялся. Стандартным его, конечно, не назовёшь. Но это особенность старинных домов — иметь собственного архитектора со своим видением мира. А так — совершенно неказистое двухэтажное здание, выкрашенное бурой, местами полинявшей извёсткой. По проспекту маршала Тихомирова тянулись огроменные витрины, закрытые изнутри жалюзями. Сквозь щели пробивалось бледное свечение ламп дневного света. По Советской не наблюдалось никаких витрин. Только два зарешеченных окна, да дверь у дальнего конца дома. К ней Ириска и подошла.

Рядом с дверью ютился приплющенный коробок урны. Из комков смятых газет выскальзывала узенькая ленточка. "Поводок", — испуганно ухнуло в душе. Девочка пригляделась. Через край урны, действительно, перевешивался поводок. С тёмной кожи радостно подмигивали знакомые звёзды о восьми углах. Кое-где изукрашенная полоска была обёрнута рваной газетой, измазанной кровью так сильно, словно бедного пёсика разорвали пополам. Женщина приходила сюда. Нельзя же сказать, что пуделёк самостоятельно решил навестить незнакомого ветеринара. Но теперь ни женщины, ни пуделька. Только поводок. Что же пряталось за железной дверью? Ириска метнула быстрый взгляд в поисках таблички, которая могла хоть как-то прояснить ситуацию.