Двое из будущего. 1904 -… - Максим Валерьевич Казакевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Живее, коровы беременные!
— Готово!
— Опускай!
Двое солдат бросили мину в жерло орудия и… выстрела не последовало, капсюль не сработал. Не оборачиваясь, капитан рявкнул:
— Чего возитесь?! Опускай!
— Осечка, вашбродь, — растерянно ответил ему солдат.
— Чего мелешь, какая осечка?
— Ну, так вот…, — бессильно развел руками ответивший, показывая на дымящийся медный ствол.
В самую пору было выматериться. Оставалось еще несколько мин и едва ли с десяток минут быстро сгущающихся сумерек. И это осечка лишала Водопроводный нашей помощи.
— Вытаскивай, …твоюбогадушумать!
Легко сказать, вытаскивай. А как? Чтобы сделать это, необходимо наклонить миномет и аккуратно взять мину в заботливые руки, то есть, образно говоря — принять роды. А вот попробуй наклонить медный ствол, который весит хрен знает сколько, да сделай это так, чтобы мина никуда не уткнулась взрывателем. Но для наших солдат нет невыполнимых заданий и вскоре миномет наклонили в восемь рук и приняли скользнувшую мину. Да только уже было поздно, вокруг стемнело окончательно и «роды» пришлось принимать при тусклом свете фонарика.
Бой за Водопроводный редут продолжался и с наступлением сумерек. Японцы заползли-таки на вершину и вступили в штыковую. И даже с нашего места были слышны редкие выстрелы, а воображение рисовало крики убиваемых и стоны раненых.
Я с Петром с позиции так и не ушел. Остался ночевать, слушать гомон темноты. Через час после захода солнца все стихло, японцы заняли высоту. Прекратилась стрельба, прекратились взрывы и ни один возглас не донесся до нашей стороны.
Рассвет открыл для нас страшную тайну — японская пехота вовсю хозяйничала на высоте, сбрасывая тела павших защитников с вершины. Те скатывались вниз, где их подбирала похоронная команда и увозила в ближайшую расщелину и забрасывала там камнями и землей. Со своими погибшими они обходились куда как почтительнее.
С рассветом узнали, что помимо Водопроводного редута пал и Кумиренский и оказалась занята вершина Длинной горы. Высокая выстояла без особых проблем, и там убитыми и раненными наши потеряли не более пятидесяти человек. Противник же положил там более тысячи, усеяв склоны кровавым ковром из истерзанных тел.
Ближе к обеду я вернулся домой. Меня встретила обеспокоенная Лизка, всплеснув руками и заплясав вокруг меня кругами:
— Ой, боженьки, с вами все порядке! Слава богу, вы живы! Я уж и думать устала разное, гадала, что с вами случилось. Ночь не спала, переживала. Где же вы были, Василий Иванович, где же вы пропадали?
— Не суетись, — грубо осадил я ее. Настроения не было никакого — после увиденного было не до веселья. Она меня поняла, заперла в себе квохтушу и убежала в дом греметь сковородками. Покормить меня для нее сейчас было первым делом.
Вскоре я позавтракал, не ощутив вкуса. Залил в глотку крепчайший кофе с тремя ложками сахара и только после этого заметил:
— А Егорыч где?
— В город подался вас искать. На Высокую поехал, да на склад хотел заскочить.
— Понятно… Лизка, баньку бы.
— Ой, да, конечно. Я сейчас…
Мурзин пришел только под вечер, принес неутешительные новости — Данил ранен и находится в Мариинской больнице при Красном Кресте. Но ранение не тяжелое — пуля лишь продырявила руку.
— Был уже у него? — спросил я, одеваясь.
— Да, был. Вроде неплохо себя чувствовал, но еще не оперировали. Там тяжелых сначала режут, а таких как он напоследок оставляют.
— Сам он что говорит?
— Ну как…, веселится. Лыбится как дурачок, хорохорится. Но рука болит, это видно, грабкой своей не шевелит лишний раз.
— Ладно, пошли еще раз навестим.
И мы вышли. Следом за нами выбежала Лизка и, услышав далекие разрывы снарядов, запричитала:
— Куда вы собираетесь, там же японцы опять стреляют. Слышно же, что в город кидают, куда вы? Вдруг убьет?
Но мы ее не слушали. Сели на технику и укатили в быстро накатывающие сумерки. Японец и вправду стрелял по городу, вслепую накрывал здания, пытался выбить как можно больше инфраструктуры. Но сейчас, под вечер они стали успокаиваться. И под затихающую частоту стрельбы, мы прикатили к больнице. А там… Честное слово столько увечных и столько крови я увидел впервые. Все что было до этого казалось детской шалостью. Солдаты и офицеры сидели, лежали, страдали и умирали даже во дворе больнице — внутри не хватало всем места. Вдоль них курсировали сестрички в замаранных кровью халатах, и словно из дешевых фильмов ужасов относили отпиленные конечности, стирали окровавленные бинты, ножницами кромсали одежду и обрабатывали раны. Кислый, с железным привкусом запах крови нависал над больницей удушливым облаком.
Данила мы нашли не сразу. Пришлось походить меж лежачих, поспрашивать. Он нашелся недалеко от ограды, сидел, прислонившись спиной к кирпичной кладке и морщась, терпеливо ждал своей очереди. Он нас не видел и когда я к нему обратился, от неожиданности вздрогнул:
— Ну что, болезный, отвоевался?
Он с легкой долей вины посмотрел на меня снизу-вверх, попытался встать. Но я махнул:
— Сиди уж… Как рука?
— Нормально.
— Кость цела?
— Да вроде бы цела. Мясо только продырявило.
— Что врачи говорят?
— Да ко мне еще даже и не подходили, — соизволил он пожаловаться. — У них других забот навалом. Вон, — кивнул он куда-то в сторону, — у того в пузе осколок сидит, а его только сестричка и посмотрела. Доктор не успел, отмаялся бедолага уже как с час. Отмучался. Царствие ему небесное, — и он перекрестился здоровой рукой.
— А что по ране говорят? Заживет или резать надо?
— Не знаю, Василь Иваныч. Может и заживет, а может и резать надо.
Я вздохнул.
— Блин, где ж я тебе врача-то сейчас найду? Все же при делах…
У первой попавшейся сестрички я выяснил все что надо — все врачи оказались заняты и работали в первую очередь с тяжелыми. Работы много, многие не отдыхали уже двое суток. Легкораненые оставлялись врачами на потом, но когда это потом случиться? Хорошо хоть что перевязали грамотно, не пожалели бинтов и ваты. Но все же если врач не сделает свою работу, то в ране начнется нагноение, а это в нынешние времена очень и очень плохо. Я ничего не мог сделать. Куда бы я ни обращался, куда бы не совался, везде мне
