Время в тумане - Евгений Жук

— Ладно, — сказал Жора. — Давай кухню. И готовить так, чтобы все окрестные собаки на запах сбегались и выли от горя… Пойдем дальше… Работа. Это за мной. И есть хар-р-рошая работа — жаль, много вас.

— Ты уже несколько раз повторяешь, что много. Больше сделаем — больше заработаем.

— Объясняю, — Жора посмотрел на Крашева. — Система оплаты — аккордно-премиальная. Премия — до сорока процентов. Это если работа хорошо сделана. От сметы на зарплату, ну и премию идет… — Жора помедлил. — Ну, для ровного счета пусть двадцать процентов. Это очень много, но допустим. Сколько ты хочешь заработать?

— Не знаю, — Крашев неопределенно пожал плечами. — Старшекурсники и по тысяче привозили. Так они говорят.

— Бывает, — сказал Жора. — Возьмем тысячу. То есть тебе надо тридцать тысяч зарплаты для отряда — ну и значит, брать работу со сметой сто пятьдесят тысяч. Ошибешься, возьмешь больше, в срок не сделаешь — премию не заплатят. Возьмешь меньше, протянешь, размажешь — тоже ни шиша не будет. Вот я и говорю — много вас, а есть хар-р-рошая работа, и материалы есть, и делать ее некому — ваши старшекурсники отмахнулись, сложна больно — им кирпичные коробки подавай, а лучше всего землю копать, ее не учтешь. Вот так вот. Но смета всего тысяч восемьдесят, не больше… Ну, что, берем?

— Берем, — махнул рукой Крашев. — Там поглядим.

— Берем, — решил и Жора. — И мусор больше ни под каким предлогом не убирать — мы свое отубирали, пусть «химики» убирают — им срок идет. А работа такая: устройство полов из мраморной крошки на втором этаже корпуса.

— Чего же тут сложного? — сказал Крашев. — Мешай да стели. Потом шлифуй аккуратно.

— Что сложного? — Жора достал из стола отсиненные чертежи. — Разбираешься? — Крашев кивнул. — Вот смотри в разрезе. Вначале делаем гидроизоляцию в пять слоев. Потом бетон стелем, и не аккуратненько, а сверхаккуратненько — вода сбегать должна. Потом шлифуем… Работа тонкая — недаром от нее старшекурсники отпрыгнули, а им предлагали, я знаю.

— Берем, — уже решительно сказал Крашев. — Не мусор же убирать.

— Хорошо, — Жора сложил чертежи. — С предложением к главному инженеру выйдешь ты, я — «химик», хотя и бывший… И последнее… — Жора внимательно посмотрел на Крашева. — Мы можем все сделать на «отлично», умереть на работе, но получить копейки. Хорошо и в срок сделанная работа — это полдела, а остальное — наряды. — Жора покачал головой. — Наряды, наряды и наряды… Ну, нарисую я их сам. Причем, нарисую без липы — работа дорогая, много ручной… Но есть нормировщица, есть начальник участка и вот тут… — Жора сделал упор. — Тут нужны неформальные отношения. Нужно, чтобы и начальник участка и нормировщица в тот момент, когда мы будем подписывать наряды, нас любили. Тебя вообще-то любят?

— Как сказать? — Крашев улыбнулся. — Мать любит, друг есть — хорошо относится, ну там соседка… — Крашеву неудобно было говорить про Анну. — Словом, соседка письма шлет… Мне кажется, любят.

— Это хорошо, — Жора был серьезен. — Вот и надо, чтобы и начальник участка и нормировщица тебя любили. Хотя бы в тот момент, когда ты им наряды на подпись понесешь. Любили бы тебя, как меньшого брата, как сына, не знаю еще как и за что, но любили. Но для этого, прямо с сегодняшнего дня, мы должны помнить об этом и что-то делать. Не знаю… Носить цветы нормировщице. Она, старая дура, это любит. Спрашивать о здоровье детей у начальника — он у нас вербованный, из Ленинграда — жена и дети там остались. Интеллигент, кстати… Так что думай, думай…

В то же утро Крашев встретился с главным инженером управления, строящего завод. Немного посомневавшись, с его предложением главный согласился: людей не было и деваться ему было некуда.

После обеда на маленьком собрании Крашев познакомил ребят с Жорой, а Жора — всех с предстоящей работой.

Оставшуюся часть дня потратили на переделку старой школьной печи, на которой давно никто не варил, но которая, по оценке Жоры, кое на что еще годилась.

Уже под вечер Жора достал где-то машину, и, поносившись часа два по поселку и близлежащим деревенькам, они закупили продукты. А на следующий день закипела работа…

За пять институтских лет Крашев руководил стройотрядами пять раз. Работали на Чукотке, в двухстах метрах от океана; в Якутии, рядом с драгами, день и ночь моющими золото; на Урале, в глухой башкирской деревушке. После четвертого курса были «лагеря» — полевая учеба военной кафедры в одной из подмосковных воинских частей. Он стрелял, бросал гранаты, бегал по полосе препятствий, но думал о том, где бы подзаработать и в этот раз.

Возвращаясь из недальнего похода, их взвод отдыхал на окраине небольшой деревни — отделения местного совхоза. Он разговорился с управляющим — тот жаловался на отсутствие рабочих рук. Крашев предложил помощь, и уже на следующий день, после того как они сняли форму, с маленькой бригадкой он был опять в совхозе.

За эти пять сезонов он зарабатывал по-разному. И очень много, как в глухой, но совсем не бедной башкирской деревушке, и мало, как в золотоносной Якутии, но в его память навсегда, навечно, до мельчайших подробностей врезалась именно его первая «целина» — в Коми…

Почему? Может, именно там он стал меняться и забывать мать, Анну, доброго Водолаза, могилу, своего отца? И именно там его удивляло и обратное — то, что было в Жоре Гробовском — подкидыше, не помнящем своего родства и цепляющемся всеми своими чувствами за то, чего не было у него…

А вначале они подружились. Жора «съехал» из бараков, где жили «химики», и в школе, в маленькой комнатке, их кровати стояли рядом.

Крашева трудно было чем удивить, и он всегда внутренне сопротивлялся обнаружившемуся в себе удивлению, но в общении с Жорой скрыть этого он частенько не умел.

А удивляться и в самом деле было чему. У Жоры была куча прав и удостоверений: водителя, крановщика, экскаваторщика, электрика, сварщика. Как оказалось, он и владел этими профессиями прекрасно. На долгих техникумовских практиках он работал каменщиком и монтажником.

Однажды вечером Жора прочитал статью в журнале. Летчик-ветеран рассказывал, как, находясь в плену у немцев и работая на аэродроме, он угнал фашистский самолет.

— И я бы смог, — загорелся Жора. — Я чувствую. Вот сел бы в кабину и — газу… Штурвал на себя и… — он сидел на кровати и махал руками. — Я бы улетел…

— Как ты все это сумел? — показывал Крашев на его многочисленные права и удостоверения.

— Знаешь, когда из детдома и вообще… Хочется что-то доказать. Чувствуешь себя недоделанным. Ну и доказывал. Да и жизнь заставляла. Вот на «химии» экскаваторщиком работал, а уж потом мастером.

Он брал красненькую книжицу и смеялся:

— А вот эту купил. За пятерик на Дерибасовской.

Говорил Жора обычно просто, без одесских словечек и шуток, но иногда увлекался.

— Подваливают два кента. «Пацан… — я еще в техникуме учился — пацан купи ксиву — червонец просим». Посмотрел — чин чинарем: печать, подписи, а специальность не указана. «Че надо, — говорят кенты, — то и впишем». Прикинул — прав на тракториста нет. Но вот беда — в кармане только пять рублей. «Ладно, — говорят кенты. — Давай свой казначейский билет — будешь трактористом…» Да умею я и на тракторе… — Жора опять смеялся.

— Почему ты Гробовский и почему Жора? — спрашивал Крашев.

— А почему? — спрашивал и Жора.

Он подходил к небольшому зеркалу на стене и вглядывался в свое отражение.

— Кто я вообще? По документам — русский. Да какой я русский? Поляк? И поляк такой же…

— Ты — еврей, — смеялся Крашев.

— Может, и еврей, — Жора был серьезен. — Хотя нет, не еврей. Говорю слишком просто, да и уши… Нет, скорее всего, я грузин.

— Какой ты грузин? Грузины высокие. Ты — цыган. У тебя все повадки цыганские. — Крашев уже от души смеялся.

— Может, и цыган. Хотя цыганят не бросают. Да и лошадей боюсь. На самой тихой кобыле не поеду… Или армян, или грек, а, может, и русский, — заключал он, приглаживая свои жесткие черные волосы.

Он садился на кровать и печально усмехался:

— Ну, а Жора, да еще и Гробовский… Безымянных, безродных детей в приюты мало попадает. Мать в роддоме оставит или потом принесет, умрут родители, прав отца с матерью лишат или что там еще, но дети уже и с фамилией и с нацией. А такие, как я, — раз в год, а то и меньше. Бабка, что меня нашла, — злыдня, мне ее потом показали — часов десять марьяжила, еле живого в приют отдала. А в комиссии по таким делам чудак был. Большой ученый по именам и фамилиям. И вот, чтобы сглазу не было, чтобы раньше времени в гробу не оказался, и придумал такую фамилию. А Жорами всех безымянных называли — из Одессы потому что. Ну, и русский, само собой…

…Работу Жора организовал великолепно. Он мгновенно, поговорив с бойцом, определял, чего тот стоит, и ставил именно на нужное место в довольно сложной технологической цепочке.