Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Александр Дюма

Бонапарт»[41].

Скверное пассажирское судно, на котором Жюно возвращался во Францию, попало в руки англичан, и с тех пор Бонапарт не имел никаких известий о своем адъютанте. Неудивительно поэтому, что его внезапное появление доставило первому консулу столько радости.

— А, вот наконец и ты! — воскликнул консул, увидев Жюно. — Стало быть, ты оказался так глуп, что позволил англичанам взять тебя в плен?.. Но почему же ты на пять месяцев задержался с выездом? Ведь я тебе говорил, чтобы ты уезжал как можно быстрее!

— Черт возьми, да потому что меня задержал Клебер! Вы даже представить себе не можете, сколько он мне причинил неудобств.

— Вероятно, он опасался, как бы возле меня не собралось слишком много друзей. Я знал, что он не любит меня, но даже не предполагал, что он пустится на такие низости, выказывая свою неприязнь. А ты знаешь о его письме правительству Директории[42]? Впрочем, — добавил Бонапарт, возводя глаза к небу, — его трагический конец закрыл все наши счеты. Мы, и я, и Франция, понесли огромную потерю. Но поистине невосполнимая потеря — это Дезе. Ах, Дезе! Это еще одно из тех несчастий, что обрушились на мою родину.

Некоторое время Бонапарт прохаживался молча, совершенно погрузившись в печальные мысли. Вдруг, остановившись перед Жюно, он спросил его:

— Ну, и что ты теперь собираешься делать? Я всегда говорил, что докажу тебе свою дружбу, когда буду в состоянии сделать это. Каковы твои планы? Ты хочешь служить?

И, благодушно взглянув на него снизу вверх, продолжал:

— Хочешь, я оправлю тебя в Рейнскую армию?

Щеки Жюно залились краской.

— Вы уже хотите избавиться от меня? — спросил он и, помолчав, добавил: — Впрочем, если вы прикажете, я докажу генералу Моро, что в Египте офицеры Итальянской армии не разучились воевать.

— Ладно, ладно, — рассмеялся первый консул. — Вижу, что ты и разозлился. Нет, господин Жюно, нет, вы меня не покидаете. Я очень люблю генерала Моро, но не настолько, чтобы дарить ему моих лучших друзей.

Посерьезнев и нахмурившись, он продолжал:

— Жюно, я назначу тебя командующим парижским гарнизоном. Это место для человека, которому я могу полностью доверять, особенно сейчас, и я не мог бы сделать лучший выбор. Но, — он оглянулся, словно опасался быть услышанным, — ты должен хорошенько подумать, прежде чем согласиться. Ты должен постареть на десять лет, потому что командующий парижским гарнизоном — это особо приближенный ко мне человек. Кроме того, этот человек должен быть необыкновенно осторожен и особо заботиться о моей безопасности.

— О, генерал, — воскликнул Жюно, — что касается этого…

— Замолчи или говори тише, — сказал ему Бонапарт. — Да, о моей безопасности нужно заботиться. Я окружен опасностями. Если бы я по-прежнему был генералом Бонапартом, прозябающим в Париже, до и даже после 13 вандемьера, я бы и пальцем не пошевельнул, чтобы избежать их. Тогда моя жизнь принадлежала только мне, и я ценил ее не больше того, что она стоила, то есть невысоко. Теперь я уже не принадлежу себе. Жюно, только другу я могу сказать — мне открылось мое предназначение, моя судьба связана с судьбой великой нации. Именно поэтому моя жизнь под угрозой. Силы, которые хотят захватить и поделить между собой Францию, не желают, чтобы я стоял у них на пути.

Он задумался и провел рукой по лицу, словно отгоняя какую-то неотвязную мысль. Затем, по обыкновению стремительно переходя от одного предмета к другому, что позволяло ему за несколько минут обсудить двадцать различных вопросов, продолжал:

— Итак, я назначаю тебя командующим парижским гарнизоном. Но ты должен жениться. Этого требует не только тот высокий пост, который ты теперь будешь занимать, но это и в твоих интересах. Кстати, будь осторожен, женись только на богатой.

— Да, но она должна мнё нравиться. Что же делать? Все богатые наследницы уродливы, как гусеницы.

— Ну, так принимайся за дело сегодня же, потому что с сегодняшнего дня ты — комендант Парижа. Найди подходящий дом, недалеко от Тюильри, чтобы я мог за тобой послать, когда ты понадобишься. Присмотрись к окружению Жозефины и Гортензии. Я бы предложил тебе Гортензию, но она, кажется, влюблена в Дюрока, а я бы не хотел принуждать ее к другому выбору.

— Кушать подано! — провозгласил дворецкий, внося поднос с завтраком.

— Пойдем же за стол, — сказал Бонапарт, — и чтобы через неделю дом был снят и женщина выбрана!

— Генерал, — ответил Жюно, — на выбор дома мне хватит недели, но на поиск женщины я прошу две.

— Согласен, — ответил Бонапарт.

X

ДВЕ ЖЕНСКИЕ ГОЛОВКИ

В ту самую минуту, когда боевые товарищи садились за стол, г-же Бонапарт доложили о визите графини де Сурди и ее дочери, м-ль Клер де Сурди.

Дамы расцеловались, образовав посреди гостиной очаровательную группу, и задали друг другу ту тысячу вопросов о здоровье и погоде, которые принято задавать в высшем свете. Г-жа Бонапарт усадила графиню на кушетку рядом с собой, Гортензия увела Клер, оказавшуюся почти одних с ней лет, чтобы показать ей дворец, в котором та никогда не бывала прежде.

Девушки составляли очаровательную противоположность друг другу. Гортензия была свежей, как цветок, блондинкой, с кожей бархатной, как персик. Ее золотые волосы, если их распустить, падали ниже колен. Руки и ноги у нее были довольно худы, как у любой юной девушки, ожидающей, чтобы расцвести, последнего прикосновения природы. Французская живость сочеталась в ней с креольской morbidezza[43]. Ее прелестный облик дополняли голубые глаза, смотревшие с бесконечной нежностью.

Ее спутница ни в чем не уступала ей ни в изяществе, ни в красоте. В ней была та же грация, что и в Гортензии, обе были креолками, но красота ее была иного свойства. Клер была выше своей новой подруги, ее кожа была того матового оттенка, каким природа наделяет южных красавиц, к которым особенно благоволит. У нее были ярко-синие глаза, черные, как смоль, волосы, талия, которую можно было обхватить двумя пальцами, и маленькие, как у ребенка, руки и ноги.

Обе они получили превосходное воспитание. Гортензия была вынуждена прервать свое образование ради обучения ремеслу, но после освобождения своей матери из тюрьмы[44] она продолжила занятия под столь умелым руководством и так прилежно, что невозможно было догадаться об этом перерыве. Она очень мило рисовала, великолепно музицировала, сама сочиняла музыку и писала стихи к романсам — некоторые из них дошли до нас, что объясняется не высоким положением автора, а их истинной ценностью.