Греческое сокровище - Ирвинг Стоун

Любовь моя, каждый день езди купаться в Пирей, а когда откроют железную дорогу—то в Фалерон. Я хочу, чтобы ты совсем поправилась. Напиши мне что-нибудь хорошее—тогда мне и солнце здесь посветит ярче».

Она в тот же день заказала каюту на пароходе, отплывавшем в начале мая в Константинополь.

За день до отъезда от Генри пришла рукопись статьи на пятнадцати страницах с просьбой показать ее грамотному родственнику, дабы тот поправил, где надо, а затем переслать в афинские «Полемические листы». Нужно было еще успеть отнести фотографу зарисовки их находок — креста и «свастики»: к статье нужны иллюстрации.

Перепоручив все эти заботы отцу, она перевезла родителей на улицу Муз, чтобы не отрывать Андромаху от дома, расцеловала всех на прощание, и Спирос отвез ее вместе с кофрами в Пирей.

Генри встречал ее на пристани в Чанаккале. У нес заныло сердце, когда она увидела его на самом краю сходней. Он так исхудал — костюм висел на нем, как на вешалке. Лицо желтое, в углах рта пролегли глубокие морщины — нет, даже в их худшие дни в Хыблаке он так не выглядел. И спал он, конечно, плохо все эти недели. Еще эти отчеты для газет и ученых обществ: без ее помощи он писал по-гречески в три раза медленнее.

«Бедный мой, бедный, — с любовью подумала она, — как ему было тяжело. Ну, уж теперь я не спущу с него глаз».

— Как ты красива, — прошептал он, обнимая ее.

Для дороги она, понятно, пренебрегла его советом относительно «одежды попроще», надев сшитые в последнюю неделю в Афинах шелковую блузку с кружевным воротником, широкую нежно-голубую юбку и синий саржевый жакет, который очень ей шел. В общем, она кое-что сделала для того, чтобы быть красивой в глазах мужа.

Слегка отстранившись, он взглянул ей в лицо.

— За всю свою разнесчастную жизнь я никого не встречал с такой радостью. Дай посмотреть на тебя. Я же тут ничего не видел, кроме мотыг, лопат и турецких греков. Ты стала полненькая. Это хорошо. Глазки сияют…

— Это потому, что я тебя вижу, Эррикаки. Еще бы не потолстеть: мама готовила мне три раза в день—слыханное ли дело? Зато теперь я позабочусь о тебе. Вот поцелуй от Андромахи.

— Какой сладкий поцелуй и какой чистый. Надеюсь, ее мама припасла парочку от себя?

— Не сомневайся. Готов наш дом?

— Да, и еще кухонька с пристройкой. Яннакис горит нетерпением получить наконец плиту. Стой! А ты не забыла плиту?

— Конечно, привезла, и столько продуктов, что полгода буду кормить тебя по-царски.

Они пошли посмотреть за погрузкой корзин в большую арбу.

— Вон Деметриу, — показал Генри. — Десятник, тот. что помоложе, ты помнишь. Отдай ему погрузочную опись, он сам проследит за всем.

Взявшись за руки, они стояли у кромки голубых Дарданелл и смотрели вдаль, на зеленые Галлиполийские холмы. День был теплый и ясный.

— Софидион, ты привезла нам хорошую погоду. В эти три недели мы потеряли семь дней: дожди, праздники. И все же в первой половине апреля мы выбрали одиннадцать тысяч кубических ярдов земли, а были страшные холода.

— Мне хочется скорее все это увидеть. Как идет работа у Лорана?

— Он уехал. Отработал свой месяц и уехал. Пьет! К нам на холм он выбирался только на час-другой.

— А как же его расчетные чертежи, рельефные карты?

— С этим все прекрасно. Я захватил их показать Фрэнку Калверту. Когда наша площадка прорежет холм, от его половины, боюсь, немного останется.

— Ему все же будет приятнее владеть частью Трои, чем лысым холмом, на котором пасутся чьи-то овцы.

У Калвертов им предстояло переночевать.

— Я подумал: поездка не из легких и лучше тебе отдохнуть перед дорогой в Гиссарлык.

Взявшись под руку, они пошли по узенькому тротуару главной улицы. Словно вернувшись домой, она умиротворенно взирала на караваны верблюдов, вереницы черных пони, нагруженных корзинами, на женщин в яшмаке — вуальках, прикрывавших лицо. В угоду традициям в общественных местах турчанки являли собой ходячий склад мануфактуры: шальвары, тесно схваченные в лодыжках, длинная юбка, яркой расцветки елек — халат, тесный сверху, с рядом пуговиц от пояса донизу, а поверх всего какой-то балахон с широкими рукавами. С головы до талии их покрывала паранджа.

— Только аллах да собственный муж знают, как вьпглядит турчанка под всеми этими одежками, — богохульствуя, заметила Софья.

Он улыбнулся, чувствуя, как весь теплеет, согревается любовью, ее присутствием. Он даже порозовел. Казалось, не мешай жилет и золотая цепочка, он бы дышал еще вольнее, и как тогда, в их первую встречу в Колоне, он словно сбросил с плеч лишние двадцать лет и опять был молодым. Воровато оглянувшись, он порывисто обнял ее и поцеловал.

— Я задолжал тебе сына, — шепнул он.

И она поняла, что прошлое отпустило их.

Калверты встретили их как старых друзей. Миссис Калверт по-матерински расцеловала Софью в обе щеки. Все четверо детей были в сборе: Эдит, Алиса, Лаура и младшенький. Девочек отец время от времени брал на раскопки могильных курганов, которых в Троаде великое множество. После обеда взрослые перешли в библиотеку и устроились в покойных кожаных креслах. На круглом столике Генри расстелил чертежи и планы Лорана.

— Сначала я покажу, где мы готовим нашу рабочую площадку. Вот здесь, от буквы «А», в прошлом году мы вели нашу четырнадцатифутовую траншею. Когда мы достигли вершины, она была длиной в шестьдесят футов. По пути я надеялся открыть величественные сооружения, а удовольствоваться пришлось залом для собраний, относящимся примерно к Ш веку до рождества Христова. В этом году мы будем копать ближе к северо-западному мысу — вот, где буква «В». Здесь я рассчитываю найти и крепостные стены, и дворец Приама.

На чертежах была ясно видна вся стратегия Генри: с пологого северного склона идти к югу, перерезая холм пополам, и уже с этой площадки копать во всех направлениях, реагируя на каждый сюрприз в рельефе холма. Вглядевшись в линии и цифры, Фрэнк Калверт присвистнул и растерянно потеребил усы.

— Дело грандиозное, Генри. И какая дерзкая мысль! Сколько же земли вы предполагаете выбрать?

— По расчетам Лорана, сто тысяч кубических ярдов. На глубине сорока шести футов я встану на материк. Сердцевина холма будет вскрыта полностью, и мы сможем освободить великие сооружения из трехтысячелетнего плена.

Взглянув на Калверта, Софья вспомнила, какое потрясение испытала она сама, когда Генри впервые открыл ей свой радикальный план раскопок.

— Я бы так не смог… Мне бы и мысль такая не пришла… Я люблю небольшие раскопки: холм Аякса или храмик в Фимбре, в поместье моего брата Фредерика. Чтобы управиться самому и за несколько дней… ну, от силы с двумя помощниками.

Генри не нашелся что ответить, и Софья поспешила на выручку:

— Я вас понимаю, мистер Калверт. Будь вы писателем, вы бы охотнее писали рассказы, а не романы. А Генри—он как Достоевский…

— И еще напишет свое «Преступление и наказание», — сощурился ее собеседник. — Рекомендую себя в герои романа…

Повисло неловкое молчание.

— Фрэнк, — нарушил тишину Генри, — может так получиться, что я залезу на вашу половину холма. Вы не возражаете?

— Да сделайте милость! — мгновенно откликнулся тот. — Зачем же тогда я торопил вас несколько лет назад, в нашу первую встречу, зачем хлопотал о фирмане?! Я бы только попросил поровну разделить находки на моей половине.

— Это справедливо, Фрэнк. Как мы скрепим наш договор — рукопожатием или составим бумагу?

— Вашего слова достаточно.

После крепкого рукопожатия Фрэнк достал из скрытого в стене бара бутылку бренди.

— За гомеровскую Трою! Как только отроете что-нибудь великое — напишите, я сразу приеду.

В честь Трои даже Софья осушила бокал.

Перемены на Гиссарлыке поразили ее: расползшийся лабиринт траншей, новые террасы, обнажившиеся каменные кладки, а главное — маленький поселок из трех домиков на северозападном краю холма, у самого начала раскопок, и еще несколько строений теснилось на равнине, под восточным склоном. Генри с гордостью писал ей, что их три дома обошлись ему в двести долларов, и она ожидала увидеть более или менее приличные бараки, а это оказались крепкие постройки, с надежными крышами, с хорошими окнами и дверьми.

В их доме было три комнаты: спальня, просторная столовая и рабочий кабинет с полками на две стены. Новые находки

Генри все пронумеровал, но еще не очистил. Здесь же стоял видавший виды письменный стол, по случаю купленный им в Чанаккале. Этот изрытый оспинами ветеран пришелся Софье по душе: такой большой — можно работать вдвоем. В окна на левой стене было видно Эгейское море, острова Имброс и Самофракию.

Она поставила любимую икону в киот, кое-как сбитый Яннакисом, платья повесила в угол, отгороженный занавеской— как в ее девичьей спальне в Колоне. Гардероб она подобрала соответствующий: три давно отставленных платья с широкой юбкой—удобно будет лазить по насыпям, платье с короткими рукавами и узкой талией, для этих мест, может, чересчур элегантное, но оно никогда ей не нравилось, удобная юбка, блуза. Забраковав шарф, не спасавший от палящего летнего солнца, она привезла пару шляп — широкополую соломенную и фетровую. Само собой, не были забыты и две пары кожаных ботинок.