Идеология меча. Предистория рыцарства - Жан Флори

– В ответ на действия монахов, добивающихся все большего значения в глазах королей, притом, что престиж их у князей растет, они объявляют, как это делал уже Геласий, что ответственность за руководство миром делят две власти – короли и епископы. Pugnatores и oratores. Хорошо понятно, что первое слово относится здесь, как и в прошлом веке, к воинской деятельности королей, а не простых воинов.

Жерар Камбрейский

Аргументация Жерара Камбрейского, как показал Ж. Дюби, вся строится на этих посылках[549]. В трех торжественных речах – в Компьене, в Дуэ и, наконец, в своей аррасской проповеди – Жерар использует все идеологические ресурсы, чтобы оказать сопротивление шателену Готье Лансскому, который, опираясь на своих milites, оспаривает у него власть в Камбре; чтобы уменьшить авторитет графа Фландрского, поддерживающего Готье; чтобы возвеличить роль епископов – он подчеркивает ее сакральный характер и возложенную на них миссию давать советы королям; чтобы восславить миссию короля и отмести претензии князей, монахов, некоторых епископов на роль гарантов мира. Он (Жерар) хочет предстать истинным инициатором настоящего мира, такого, который запрещает вершить собственный суд и сражаться с вечера среды до утра понедельника – конечно, исключение делается для короля (отметим: но не для графа), который со своим войском идет умиротворять страну[550]. То есть. Жерар отвергает тот мир, который предлагают его соперники. Это мир кажется ему опасным как слишком эгалитарный. Он резко возражает Беро Суассонскому и Герену Бовезийскому, которые, prae imbecillitate regis (ослабляя короля), смешивают функции и опрокидывают право и иерархию, желая связать всех людей одной присягой. Мимоходом отметим, что Жерар здесь расширяет, искажает идею противников, требовавших этой присяги лишь от рыцарей[551]. По его мнению, это чересчур. Подобная нивелировка ценностей кажется ему демагогической, опасной, потому что ставит на одну доску управляющих и управляемых, вождей и массу. Поэтому он осуждает этот «ложный», слишком рискованный мир. Этот мир, по мнению Жерара, обращен к слишком большому числу людей, не все из которых кажутся ему «ответственными». Последовав этому дурному совету, можно поставить этих людей перед фатальной дилеммой: отказаться давать клятву и быть подвергнутыми анафеме или поклясться и стать клятвопреступниками[552]. У Жерара нет повышенной оценки воинов, как раз наоборот. «Когда Жерар Камбрейский говорит об oratores и pugnatores,он вовсе не имеет в виду всех клириков и всех воинов. Он имеете виду епископов и королей»[553]. Это не значит, что он принижает военную функцию – совсем наоборот. Он подчеркивает, что в ношении меча нет ничего дурного, и что сам Бог побудил Авраама, Иосифа Навина, Давида взять в руки оружие. Кроме того, напоминает он, sacerdotes actingunt reges.Но это не дает основания этим священникам самим браться за означенный меч. А вот короли должны поддерживать мир, умерять насилия рыцарей, которые нередко бывают грабителями; епископы также обязаны защищать pauperes от последних[555]. Нигде у Жерара Камбрейского milites не предстают в ином качестве, кроме как виновников смут и беспорядков. Так же как еретики, они смущают и потрясают общество. Общество, которое Жерар хочет изобразить стабильным, неизменным, твердо стоящим на трех опорах, обеспечивающих его устойчивость. На трех функциях. Он заявляет перед собравшимися епископами: такое разделение угодно Богу и им установлено: genus humanum ab initio trifariam divisum esse monstravit, in or atoribus, agriculoribus, pugnatoribus (и определил Он, чтобы род человеческий изначально имел троякое разделение – на людей молитвы, земледельцев и воинов)[556]. Каждая функция вносит свой вклад в ансамбль, каждая нуждается в других. Тем, кто молится, нужны покровительство со стороны pugnatores и пища, которой снабжают их agricultures. Последние, в свою очередь, пользуются молитвами oratores и защитой pugnatores, когда занимаются своими делами.

Рисуя эту идиллическую картину идеального общества, направляемого епископами и управляемого королем, способным обеспечить мир и порядок с помощью своих воинов, в то время как клирики предаются молитве, а крестьяне заняты своим дающим пропитание трудом, Жерар возражает всем своим противникам. Готье Лансскому и других сеньорам-властителям, желающим присвоить королевские прерогативы. Герену Бовезийскому и его друзьям, которые хотят участвовать и в мирских делах. А также еретикам, которые отрицают существующую структуру общества, оспаривают необходимость клира, хотят заставить работать всех, отвергают военную функцию, отрицают полезность таинств, короче, уничтожают всякое понятие об ordo, презирают общественную иерархию и церковные обряды. В своем выступлении на синоде в Аррасе Жерар основывает всю свою аргументацию на этом понятии – необходимости различия между сословиями, функциями.[557]

Как и milites, не желающие более подчиняться и намеренные вести себя независимо, как и монахи, уже не остающиеся у себя в монастырях, чтобы молиться, еретики представляются ему опасностью не только для христианского учения, но и для установленного порядка. Они возмущают сторонников общества ordines, которое отстаивают Жерар и Адальберон.[558]

Адальберон Ланский

Действительно, в то же время, между 1025 и 1030 гг., Адальберон выражает очень похожие мысли. Он тоже критикует ересь, посягающую на социальные различия. Именно ради борьбы с нею он описывает дом Божий, считающийся единым, но имеющий троичную (как божество) форму с точки зрения функций и двоичную (как человечество) по юридическим статусам. Общество, каким бы оно ни было, не эгалитарно, как говорят еретики: по воле Божьей оно полностью неэгалитарно, в нем есть два состояния (conditions). Он называет их так: состояние nobilis'a и состояние servus'a. Последний тип он описывает как низкий, презренный, отягощенный бедами; эти люди не получают ничего без мучений и предоставляют первым все, что тем необходимо, как пищу, так и одежду. Зато знать – это bellatores. Их функция состоит в том, чтобы покровительствовать церквам, защищать народную массу, малых и великих, и защищаться самим.[559]

Знать. Bellatores – это она. Не следует видеть в них рыцарей, еще слишком опутанных, по мнению епископа Ланского, узами сервильной или, по крайней мере, какой-то зависимости, делающей их подчиненными. Bellatores – это не milites, а короли и князья, роль которых для Адальберона, как и для каролингских епископов, состоит в поддержании мира силой оружия, защите церквей и inerme vulgus (безоружного простонародья)[560]. Как и Жерар, он возлагает на короля миссию принуждать к соблюдению закона, а на епископов – миссию давать советы королю. Только при этом условии угодный Богу порядок будет восстановлен: когда обнажать меч будут bellatores либо milites по их приказу, но не епископы. Когда крестьяне станут работать в поте лица, не жалуясь, чтобы кормить остальное «тело» общества; крестьяне, но не клирики и не знать, как хотят некоторые монахи, а также еретики. Когда монахи будут молиться за спасение всех, но не миряне; когда они не будут вмешиваться в мирские дела, желая давать советы королям или подстрекая мирских milites стать milites christi, призывая, подобно еретикам, мирян жить целомудренно в подражание клирикам.

Тема поэмы Адальберона – прежде всего необходимость сохранения порядка. Пусть каждый остается на своем месте в земной иерархии, куда поместил его Бог, иерархия же эта – образ небесной иерархии: Distinctus disponitur ordo supernus, Cuius ad exemplar terrenus fertur haberi (Основа небесного порядка – неравенство, а земной, как сказано, создан по подобию небесного).[561]

Он черпает свои идеи из двух книг псевдоДионисия Ареопагита, посвященных небесной и церковной иерархии; а также из сочинений Григория Великого, которые, как мы видели, рассматривают тот же вопрос. Тема необходимости разделения функций видна и в «фантазии» Адальберона – причудливом описании перевернутого мира, где монахи в качестве milites christi сражаются с неверными и обращены ими в бегство[562]. В этом мире для milites почти нет места! И, тем не менее, реальность того времени, когда Адальберон пишет свою поэму, уже не соответствует создаваемому им образу. Князья укрепили свою власть и, по крайней мере на юге Франции, признают за королем лишь условное верховенство, о чем свидетельствует уже упоминавшееся письмо Фульберта Шартрского к герцогу Аквитанскому. В северной части королевства авторитет короля тоже ослаб. Капетингской династии не удалось объединить всех членов аристократии, и магнаты покинули ее «совет»; это известно по исследованию Ж. Ф. Лемаринье – среди подписей под королевскими грамотами после 1028 г. все меньше имен графов и епископов и все больше – шателенов и рыцарей.[563]