Открытие мира - Василий Смирнов

- На гулянье пойдем? - спросила Катька.

- Ага. Я за тобой и зашел.

- У меня пятачок. Тятя дал, - похвасталась Катька.

Шурка вспомнил о рубле и потрогал напуск матроски.

- Слушай, - сказал он, волнуясь. - Если бы у тебя было много-много денег... рубль... ну, полтинник. Что бы ты купила себе на гулянье?

- Китайских орешков. Они ску-у-усные!

- А еще?

- Медовых пряников. Фунт.

- А еще?

Катька немного подумала.

- Куколку... знаешь, сахарную... Ей можно играть, а потом съесть. Катька тихонько вздохнула. - Только пятачка на все не хватит.

- Ну, я тебе все это куплю, - торжественно пообещал Шурка, любуясь золотой Катькиной головкой. - Хочешь, куплю?

- Ой, какой богач выискался! - расхохоталась Катька.

- А вот выискался! - настаивал Шурка. - Не веришь? Постой, у тебя в волосах, никак, соломинка...

Он протянул руку и прикоснулся к желанным Катькиным волосам, к косичкам и бантикам.

- Я тебе сейчас покажу фокус, - торопливо сказал он. - Закрой глаза.

Катька послушно зажмурилась.

Шурка намеревался достать полтинники, но почему-то сделал другое наклонился и поцеловал Катьку в губы.

- Дурак!

Катька толкнула его в грудь и соскочила со скамеечки.

- Мы с тобой жених и невеста, - сконфуженно пробормотал Шурка. - А женихи и невесты всегда целуются. Я видел.

- Дурак, дурак! Ничего ты не видел, - обиженно твердила Катька, а лицо ее горело и глаза сияли звездами. - Какой фокус придумал!..

- Ко я не тот фокус хотел тебе показать, - оправдывался Шурка. - Я сейчас покажу тебе другой.

- Не надо мне никаких фокусов! Я сама умею показывать фокусы.

- Ну, покажи!

- Не покажу.

- Значит, не умеешь.

- Умею, умею! Почище твоего.

- Тогда покажи.

- Не покажу...

- Ага! Бахвалишься. А фокуса показывать не умеешь.

- Я бахвалюсь?!

Подвижное лицо Катьки потемнело от возмущения.

- Закрой глаза, - приказала она сердито.

Шурка поежился, отступил на шаг.

- Да-а... ты меня ударишь... или плюнешь... Я знаю.

- Боишься, боишься! - закричала Катька и принялась скакать на одной ноге вокруг Шурки.

Это было среди ребят знаком высшего презрения, существующего на свете.

Шурка показал Катьке язык.

- Нет, не боюсь!

В смутном волнении он мужественно зажмурился, как и подобало мужчине. И в тот же миг почувствовал, как по его губам скользнули и пропали и опять скользнули два-три раза Катькины губы.

- Вот тебе... фо-о-кус! - воскликнула, смеясь, Катька и ударила его легонько по голове.

Шурка раскрыл глаза. Катьки под навесом не было. Он догнал ее на шоссейке и пошел рядом. Ему очень хотелось взять ее за руку, но он не решался. Они долго молчали и не смотрели друг на друга. Потом, запинаясь, Шурка сказал:

- Зажмурь глаза. Я покажу тебе... еще один фокус.

Катька оглянулась по сторонам и отрицательно покачала косичками.

- Нет, взаправдышно покажу фокус! - настаивал Шурка. - Ну, не надо жмуриться, отвернись.

Катька отвернулась, и Шурка живо достал из-под напуска матроски носовой платок, развязал его и выложил на горячую ладонь два полтинника.

- Смотри!

Катька взглянула и ахнула.

- Твои?!

- Один мой, и один Яшкин. У меня еще есть двенадцать копеек и три грошика.

Катька захлопала в ладошки и по-мальчишески свистнула. Шурка с шиком, как полагалось богачу, плюнул сквозь верхние зубы. Плевок вышел длинный, важнецкий. Катька тоже хотела плюнуть.

- Тебе плевать нельзя, - остановил Шурка.

- Почему?

- Потому что ты... в розовом платьице.

Катькина мордашка стала пунцовой. Быстро и лукаво стрельнули на Шурку зеленые мерцающие глаза. Катька тихо, счастливо рассмеялась, замурлыкала и тонкой лапкой пробежала по платью, оправила складочки на юбке.

- Ты взаправду... купишь мне... сахарную куколку? - спросила Катька и потупилась.

- Взаправду. И куколку. И медовых пряников. И китайских орешков... Пошли скорее!

Шурка взял ее за руку, и они засеменили по дороге.

Они не прочь бы лететь сломя голову - так хотелось поскорей отведать диковинных лакомств на гулянье. Но кругом было столько интересного, что ноги сами останавливались.

У избы глухого Антипа стояла пара вороных, в бантах и лентах, запряженная в высокий железный тарантас. Каждая шерстинка горела и светилась - такие кони были чистые. Гривы и челки - в косичках, хвосты подвязаны. Ребята узнали старого мерина, с лысиной на лбу, принадлежавшего Антипу. А кобылку, поджарую, молодую, которая нетерпеливо грызла удила и пряла острыми ушами, не могли признать, до того она была хороша.

Расфранченные девки под цветными зонтиками, парни в соломенных шляпах, клеенчатых, блестящих на солнце дождевиках и неизменных галошах, потные и веселые, усаживались, чтобы ехать на гулянье. Вот что значит праздник! Два шага не хотят пешком пройти. И правильно делают. Следовало бы и Шурке запрячь Лютика и прокатить свою невесту. Он так и сделает в другой раз. Только галош не будет надевать. И в башмаках ногам жарко, зря выдумал форсить, - Яшка-то ведь босиком гуляет, и Катька босиком. Хотя, положим, он теперь богач, и не пристало ему босым топать. Если бы Петух знал, что у него есть полтинник, он бы тоже достал спрятанные башмаки.

Гости у кабатчика обедали в палисаде, под черемухой. Шурке с Катькой непременно надо было знать, чем угощает сегодня родню Косоуриха. Завидного ничего не было: хлебали окрошку с квасом, потом ели яичницу и жареную картошку без мяса. Косоуриха на что-то жаловалась гостям, плакала, сморкаясь в фартук, а кабатчик ругал ее. Ребята постояли, послушали и пошли дальше.

Саша Пупа в новой кумачовой рубахе и стареньком бархатном жилете валялся в канаве. Он не то пел, не то сам себе рассказывал, как, вспахав пашенку, уходил гулять в зеленый сад, где завсегда ждала его красотка с распущенной косой и нарядная, как куколка. Ясное дело, не Марья Бубенец была этой куколкой, но кто же? Шурка с Катькой посовещались и решили, что дело было в Питере, когда Саша там жил, и, наверное, Марья Бубенец про красотку с распущенной косой не знает, а то бы выцарапала ей глаза, оторвала косу да и мужа до смерти ухватом отвозила.

Навстречу, со станции, попался незнакомый мужик с острой бородкой, в пыльных сапогах, с пиджаком под мышкой, в черной косоворотке, заправленной в брюки. Подпоясан, он был широким матерчатым поясом с необыкновенными кожаными кармашками. В руке прохожий держал городской саквояж и кепку.

Ребята уступили дорогу. Потом оглянулись. Уж больно интересны были кармашки на поясе. Шурка и Катька сроду такого пояса не видывали.

- Там деньги, в кармашках, - убежденно сказал Шурка.

- Копеечки в кошельках носят, - возразила Катька и добавила: - А кошельки прячут, чтобы воры не украли.

- Какая ты непонятливая! Это кошельки и есть. Пришиты к поясу.

- Зачем?

- Да все затем же: чтобы не украли воры.

Не смея спорить, Катька предложила:

- Давай еще разик посмотрим хорошенько?

Они догнали прохожего, забежали стороной ему навстречу и посмотрели.

- Нет, это кармашки, а не кошельки, - сказала Катька. - Ты все выдумал.

- Вот еще, выдумал! Говорю тебе - кошельки.

- А как же они запираются?

- На пуговки. Разве ты не заметила?

Катька снова оглянулась назад и толкнула Шурку.

- Гляди-ка, - шепнула она, - в проулок повернул, к Аладьиным!

Шурка подскочил как ужаленный.

Действительно, прохожий, одолев канаву, все так же, с пиджаком под мышкой и саквояжем и кепкой в руке, неторопливо шел к избе Никиты Аладьина, самого неинтересного мужика на селе, который даже не курил и не пил водки, на сходках молчал и только любил читать книжки. Прохожий уверенно обошел старый, засыпанный омяльем* колодец, точно знал его, и, подойдя к избе, остановился у окна. Может быть, он хотел попросить милостыню или воды напиться? Нет, он не постучал в окошко, просто постоял как бы в раздумье и пошел дальше. Куда же? За Аладьиной избой, у высохшего пруда, стоял всего-навсего последний в этом переулке заколоченный дом. Хозяин его жил в Питере. Кто там подаст?

Шурка даже почесался от любопытства. Он вспомнил, как вот так же к последней в поле, старой и кособокой избушке бабки Ольги катила недавно тройка, и никто из ребят не хотел верить этому, а вышла правда - приехал Миша Император.

Подойдя к заколоченному дому, прохожий поставил около крыльца саквояж, кинул на него пиджак, для чего-то нахлобучил на голову кепку и медленно обошел избу кругом. Затем он потрогал на окнах горбыли, крепко ли прибиты, целы ли за ними стекла в рамах, носком сапога ткнул трухлявое нижнее бревно, постоял, посмотрел на крапиву и лопухи, которые росли до самых наличников, вернулся к крыльцу и сел на ступени.

- А я знаю, кто это! - таинственно прошептал Шурка, озаренный догадкой.

- Кто? Кто? - пристала Катька.

- Это... дядя Афанасий Горев. Он приехал из Питера.

- Ври! - фыркнула Катька. - Опять выдумываешь. Из Питера на тройках приезжают, а он - пешком... И соломенной шляпы с черной ниточкой нет, и саквояж больно маленький.