Везунчик - Виктор Бычков

– О! Да он обмочился! – голос сопровождающего партизана на какое-то мгновение вернул Антона к действительности, но ему тут же все стало безразлично, как он выглядит, что о нем говорят и думают. Даже мысли о спасении покинули его. Хотелось лечь и не подниматься. – Ну и герой! Вести такого стыдно, весь лагерь провоняет от него.

Они опять куда-то шли, кто-то их снова останавливал, говорили про пленника, и опять толкали его вперед. А он все спотыкался и спотыкался, полностью не владея своим телом.

Наконец, его спустили по какой-то лестнице.

– Так что, товарищ командир, – докладывал кому-то Кулешов, – задание ваше выполнили! Прошу, кума, любоваться!

– Ну, спасибо, Корней Гаврилович, ну, спасибо! Развяжите ему глаза.

Услышав голос соседа и друга детства Леньки Лосева, Антон без сознания рухнул на землю.

Этого человека Щербич боялся всю свою сознательную жизнь. Боялся потому, что он, Ленька Лосев, знал и понимал Антона как ни кто другой. Даже его собственная мать. И Антон это знал, что для соседа не существует тайны в его действиях, поступках, мыслях. Именно Леня заподозрил обман при прохождении им медицинской комиссии в военкомате. Именно он почувствовал причастие Антона к смерти деревенской знахарки тетки Сони Дроздовой. Антон знал, что Ленька его любит, любит как брата, как своего родного человека, искренне готов был помочь ему, переживал за него всегда. Не раз и не два подставлял себя вместо Антона, защищая его в ребячьих драках. А вот теперь ни кто так не знает, и не поймет Антона, его настоящих мыслей, как командир партизанского отряда Леонид Михайлович Лосев. Щербич чувствовал все это, ему было даже самому себе не всегда удобно признаваться в своих истинных мотивах, что побуждали его к тому или иному действию. А для Лени здесь секретов нет. Вот поэтому Антон и боялся его. И если кому-то желал скорейшей смерти, так это своему соседу и другу детства Леньке Лосеву.

Пленник уже пришел в себя, лежал на полу в землянке с развязанными руками и глазами, но все еще ни как не мог и не хотел подниматься, что бы встретиться взглядом со своим смертельным врагом, и все оттягивал время.

– Вы ни чего с ним не делали, не били по дороге, что он как неживой? – спросил у лесничего сидящий за столом Иван Дудин.

– Нет, Иван Трофимыч, – ответил за Корнея Лосев. – Это он от страха. Видишь, даже обделался. Ну, вставай, староста деревни Борки Антон Степанович Щербич!

Пленник сначала сел, потом неуклюже, с большим трудом поднялся, и замер перед партизанами, низко опустив голову. Все, чего он так боялся, случилось.

Смотрел на свои босые, избитые в кровь грязные ноги, мокрые штаны в болотной грязи, и в душе вдруг начала накапливаться злость, агрессия к этим довольным рожам, что собрались посмотреть, посмеяться над его позором.

– Что уставились? – гнев затмил глаза. – Радуетесь? Радуетесь, что я стою перед вами? Ну, так смейтесь, смейтесь! Сейчас ваш черед, но только рано вы решили надо мной смеяться! Еще поплачете, да еще как поплачете! Все равно моя возьмет, рано радуетесь!

– Вон как ты заговорил, – Лосев вылез из-за стола, вплотную подошел к Антону, стараясь заглянуть ему в глаза. – Ты с чего это вдруг так раздухорился? Иль силу свою почуял? Откуда она у тебя? Ее ни когда не было. Только корысть. Корысть и страх были в твоей подлой душонке!

– Тебе откуда это знать? – почти выкрикнул в ненавистное лицо Антон. – Ты чего в эту душу лезешь всю жизнь? Там нет для тебя места! Жалею, единственно в своей жизни жалею, что промахнулся тогда под Вишенками, рука дрогнула!

– Значит, я не ошибся: это был ты! Я рассказывал тебе, комиссар, – обратился уже к Дудину командир. Антона поразил его голос: он был спокойным, рассудительным. Этим всегда отличался Ленька. – В прошлом году, когда я выходил с окружения, тащил раненого командира полка Семена Петровича Зубарева.

– Это, которого переправили на Большую землю?

– Да, его, – продолжил Леня. – Так вот. До дома оставалось почти ничего, как повстречался в лесу нам вот этот недоумок. И представляешь, выстрелил мне в уже раненую левую руку!

– Жаль, промахнулся я, – Антон с ненавистью и презрением смотрел на Лосева.

– Я тогда еще заподозрил, что это мой сосед и друг детства Антоша Щербич. Но все время не хотел верить, хотя узнал его по фигуре, по тому, как убегал он, – не замечая пленника, продолжил рассказчик. – А потом с ним мы встретились дома у меня. Я пригласил его в гости. И еще больше уверовал, что это он стрелял. Но не до конца: еще где-то в душе теплилась надежда, что не мог поступить так мой друг детства! А, вишь, ошибся! Сейчас рука не движется, висит плетью. Скажи кому, что это сделал друг – не поверят! А это так!

Антон только теперь заметил, как безжизненно свисает левая рука у Лосева, и чувство злорадства наполнило его душу.

– Это тебе на память за все хорошее, что ты мне сделал, – глядя противнику в глаза, произнес пленный. – Извини, прихлопнуть не получилось.

– И ты извини, дорогой друг детства! – в тон ему ответил Лосев. – По всем данным, больше у тебя такой возможности не предвидится: судить мы тебя будем. Судить! Притом, всенародным судом, по законам военного времени. Там ты ответишь за все свои преступления, что успел натворить. А успел, к сожалению, очень много: не только руки, но и весь ты в крови.

– А ты как будто меньше? – с презрением и ненавистью ответил ему Антон.

– Ну-ка, ну-ка! – комиссар придвинулся на край стола, чтобы лучше разглядеть полицая. – Что ты хочешь этим сказать? Говори!

– А то и хочу, что вы все тоже в крови купаетесь, защитнички народные, – пленника прорвало: обида, злость, страх, ненависть выплеснулись из его уст. – Из-за кого столько людей сгорело в Слободе? По чьей прихоти они приняли такую жуткую смерть? А, молчите, сказать нечего? Вот то-то и оно. Не напади вы на комендатуру, не сожгли бы людей. Кто организовал это? Вы! Так что и вас со мной рядом ставить надо!

– О-о, как ты заговорил! – Иван Трофимович поднялся за столом. – Может и не след тебе все это говорить, все ровно песенка твоя спета, но я скажу. Пускай хоть на тот свет ты уйдешь с истиной, с нашей правдой. А вдруг там тебе это пригодиться?

– Себе оставь свою правду, – огрызнулся Антон. – Мне ваша правда не нужна, у меня своя есть. И она в корне отличается от вашей. Вы всю жизнь вдалбливали мне свою, не спрашивая, хочу я этого или нет.

– Тут, отцы-командиры, – вмешался в разговор доселе молчавший Корней, – судя по всему – темный лес. Он уже пытался откупиться золотишком, чтобы я его отпустил. Политграмоту я с ним тогда провел, но, видно, так ни чего он и не понял. Может, не стоит перед этой свиньей метать бисер, а, как думаете? Это как раз тот случай, когда горбатого могила исправит.

– Погодь, Корней Гаврилович! – Дудин уже расхаживал по землянке с побледневшим лицом, ноздри расширились, побелели от негодования. – Погодь, пускай говорит. По закону положено дать последнее слово перед смертью.

– Так какая же твоя правда, говори? – вмешался Лосев. – Власть над людьми, богатство?

– А хотя бы и так! Что в этом плохого? – вызывающе ответил Антон.

– А что хорошего, если для этого гибнут ни в чем не повинные люди? Петраковы, которых ты повесил? Дядя Гриша Скворцов, которого ты расстрелял? Другие жертвы, они при чем? – Леня сознательно не назвал своего отца, расстрелянного комендантом.

Пленник понурил голову, не зная, что ответить, рассматривал свои грязные ноги.

– Так и у вас гибнут невинные, – наконец, нашелся он.

– Когда мы придем в их вонючую Германию, – Иван Трофимович стоял перед Антоном, заложив руки за спину, – мирных жителей убивать не будем. Советский солдат не такой, как эти нелюди, звери, одним словом – фашисты. Мы воюем с врагом, у кого оружие в руках. И ты, немец, выйди один на один, в бою сразись с нами, если ты настоящий солдат. А они – мразь! Вот и воюют с нашими женами, детишками, стариками. Потому, как ничтожество они! Да только вместо страха порождают праведный гнев, ненависть народную. Понял, Иуда, или нет? И ты такой же, – закончил свою гневную речь комиссар.

– А теперь скажи, друг детства, к нам то зачем пожаловал? К чему это тебя твои хозяева снарядили так хорошо – и винтовка с оптическим прицелом, и паек не на один день? Прямо, как диверсант какой! – спросил Лосев.

– На тебе крест поставить отправили, – не стал отпираться пленник.

– Чем быстрее ты подохнешь, тем больше хорошим людям жизнь сохранится.

– Да-а! Жизнь, – тяжело вздохнул Корней. – Кто бы мог подумать еще год – другой назад, что такое может случиться между моими односельчанами?!

– Все! Нет о чем нам больше говорить, – Лосев обошел полицая, остановился на выходе. – Корней Гаврилович, пленного в отдельную землянку, охрану круглосуточную. Пригласите к нему нашего чекиста, пускай допросит о целях и задачах, возьмет показания по всем его злодеяниям. Пригодятся для суда истории. А я еще с ним побеседую один на один!