Любовь и жизнь как сестры - Ольга Кучкина

Александр Ширвиндт. Стоит произнести имя – и рот до ушей. Производитель веселья – его амплуа. В «Книге воспоминаний» он объясняет, почему не празднует юбилеев: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин». Читала книгу – слезы наворачивались на глаза от смеха.

В разговоре – неожиданный Ширвиндт. В противофазе к облику, который сложился, вышел такой грустный человек…

– Как ты себя чувствуешь, как здоровье? Жалуешься на что-нибудь?

– Здоровье у меня плохое, потому что очень много лет неожиданно настало. В секунду почему-то. Я не ощущаю себя на эти годы в голове, а коленки не ходят. Был на рыбалке, привезли друзья, друзья тоже не самые свежие, но все-таки лет десять-пятнадцать разницы. Там сход вниз к озеру. Такой обрывчик. Они туда-сюда, а я туда ссыпался, а назад не могу подняться.

– Это с курением связано, с сосудами?

– Это связано с 1934 годом рождения. А так ничего. День на день не приходится.

– О прошедшей молодости не сожалеешь?

– Не просрал ли я ее? Или что?

– Что ушла.

– Нет.

– А не просрал?

– Наверное, просрал.

Из книги: «В разгар веселья я стал тихонько пробираться на выход. А в тот момент как раз уводили Олега. Он уже не мог долго без кислородной машины. Мы столкнулись в холле. Он подошел, обнял меня, буквально повис на плечах и говорит: “Мы просрали нашу с тобой биографию, Шура”. И ревет. И я реву. Так вдвоем и стоим. Через месяц его не стало».

Олег – Ефремов. Стало быть, реально можно состояться на триста процентов, а то, что у человека внутри…

– С годами приходишь к выводу, что люди, упертые во что-то одно, в какую-то одну глобальность, профессиональную, идеологическую, любую, зашоренные на своем деле, выигрывают. Если говорить о нашей шершавой профессии, взять того же Эфроса, или Плучека, который не знал даже, с какой стороны ставится камера, настолько они были углублены в свое…

– Ты считаешь, они оказались в более выигрышной позиции, чем…

– …чем те люди, которые мечутся. Не мечутся, а которым все интересно. Мне все интересно.

– Мне кажется, наоборот, когда видишь, сколько упущено – не пропутешествовано в ту сторону, не рассмотрена картина, книги не прочитаны, которые уже не будут прочитаны…

– Ты говоришь о житейских делах. А я – о профессиональных. На телевидении работал, передачи делал, на эстраде работал, ученики были, в училище работаю, в театре работаю, в кино снимаюсь. А если тупо капать в одну точку – уходишь дальше, наверное. Сейчас я так думаю.

– Есть состояние неудовлетворенности?

– Некоторой умозрительной итожности, что ли.

– Мысль: что я после себя оставлю?

– Нет. Ни в коем случае. Сейчас, в этом дыму, разве можно что-то оставить? Чихнешь – и неизвестно, где кто. У вас в «Комсомолке» был анекдот: работник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Сейчас эпоха так чихнула на наше поколение, что где кто, совершенно неизвестно. У многих такая старческая агония, погоня за старческой творческой эрекцией. Я наблюдаю это повсеместно, даже у своих друзей. Дико боятся исчезнуть. Некоторые смирились, сидят, удят рыбу, растят кабачки. Может быть, они внутренне содрогаются. А есть люди нашего возраста и постарше, которые просто, как у Есенина, «задрав штаны, бегут за комсомолом». А с другой стороны, был тезис, что «коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым». Если вместе составить – получается сегодняшнее. Я к этому отношусь спокойно, но констатировать должен.

– Что пришло на смену молодому ощущению жизни?

– Ощущение, что я не вписываюсь. Я прикидываюсь иногда, что вписываюсь. Иногда я пыхчу, что ай-яй-яй. Но мне интереснее было бы вписаться. Не получается.

– По каким параметрам не получается?

– Очевидно, по тем же – мировоззренческо-возрастным.

– Чего-то не принимаешь?

– Я, например, совершенно не ханжа, я славлюсь как очень опытный, крупный и классический матерщинник. Говорят: если материтесь, то как Ширвиндт, потому что он делает это артистично. Я всегда говорю, что не ругаюсь, а разговариваю на родном языке. Поэтому где бы я ни был, если чужая компания, я присматриваюсь, начну тихонечко с жопы, проскочило – потом пошло. Везде, вне зависимости от возраста и ранга. Но когда я смотрю моего жанра телевизор под фамилией «Комеди Клаб» и вижу этих настырных, нахальных, совершенно раскрепощенных балаболов, с патологически подвязанным языком, где бесконечно анал-орал, омлет… я тебе сейчас сделаю омлет из двух яичек… И баба – переодетый мужик. Все это необаятельно, противно, нахально и безнадзорно!..

– Как различить, что это не от зависти к ним? Когда мы были молодые, нам тоже казалось, мало ли что там старики говорят, вот мы скажем, а они уже отработанный материал. Как ты в этом смысле распоряжаешься собой?

– Нравится – не нравится. Я не могу это анализировать с точки зрения этики, эстетики, театроведения или сегодняшней телевизионной конъюнктуры. Я смотрю абсолютно обывательски: нравится – не нравится. Я сегодня летел из Питера в семь утра. Сидел в «виповском» зале в Пулково в шесть утра. Кроме меня сидела компания бизнес-класса, человек пять. Крепкие ребята с кейсами, с четырьмя одновременно рассованными в разные карманы телефонами. Там стоит телевизор и идет повтор «Комеди Клаба». Ужас какой-то. Этот грязный понос они несут, и эти все пять человек уссываются!..

– Значит, не вписываешься…

– Нет. Хотя я совершенно не классная дама. Я понимаю, что дух времени, вкусы времени. А что делать, непонятно. Это ужасно. Катится дальше и дальше. Ах, свобода! Вот она. Все-таки в цензуре есть корень – ценз. Ценза сегодня нет. Помимо, как ты помнишь, цензоров были редакторы, которые кроме всякой антисоветчины смотрели уровень…

– Иные еще старались пропустить антисоветчину, следя только, чтобы был достаточно эзопов язык…

– Даже если взять чистую юмористику или сериалы – где редакторы?

– Потрясающе услышать это от тебя. Я понимаю, какой-нибудь пуританин по природе… но ты, веселый мужик, и ты это воспринимаешь трагично!..

– Я очень трагично воспринимаю. Я всю жизнь был на всех этих юмористических делах, «капустниках» наших знаменитых, всегда на грани фола, и по линии каких-то социальных дел, и по линии пикантностей. Но есть же рамки. И потом, все зависит от обаяния и от таланта. Без обаяния невозможно это делать… Думаю, что я выражаю не только свое настроение. Многие делают вид, что этого нет. Но чего прикидываться-то? Когда отторгает многое. Когда по телевидению милый ведущий говорит: «Совершен очередной теракт. К счастью, погибло всего три человека». К счастью!