Увидеть весь мир в крупице песка… - Юрий Андреевич Бацуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«…Просто видится взору,
Просто верится мне-
Невесомые горы
Пики тянут к луне,
Отражаясь в заливах
Самых ласковых глаз…
Рядом город счастливых,
Ожидающий нас…»
Коллеги:
(разговоры у костра)
Тема: «Кто как приходит домой пьяный?»
Поэт Бернадский:
– Мой хороший приятель Павел Петрович Косенко – писатель,
у него есть повести о Достоевском, о Павле Васильеве, он работает в журнале «Простор» зам. редактора. Меня поражало всегда то, что он очень интеллигентно приходил домой. Соберёт всю свою волю: идёт ровно, не качаясь, доходит до жены и говорит: «Прости, дорогая». После чего падает и совершенно отключается.
Н. Г. Болгов:
– У нас один буровой мастер в золоторудной экспедиции рассказывал: «Я когда прихожу домой сильно пьяный – падаю с порога на колени перед женой и с чувством произношу: – Королева моя! Любимая… – И на коленях иду, иду за ней, тянусь руками и губами к подолу её. И знаешь, проходит».
Баскарма (Виктор Васильевич Дурнев):
– А я однажды, чтоб не ворчала жена, купил с премии два торта, несу в обеих руках по торту. И чтоб нажать на звонок, поставил торты на ступеньки лестницы. Открывается дверь – жена как глянула на меня, я и забыл про торты. А утром на ступеньках их не оказалось.
А Бянкин Георгий Михайлович – нач. химлаборатории, когда мы сидели у его друга-корейца в Манкенте, с театральным пафосом исповедовался:
– Я не только скверный муж, я к тому же и лицедей. Иногда я притворяюсь сердитым, когда вхожу домой пьяный: «Всё надоело! До каких пор всё будет продолжаться?!»– кричу, а сам устремляюсь к кровати.
Назавтра мы у него спрашиваем:
– Ну, как дела, Георгий Михайлович? Как вы на этот раз «рассердились»?..
Отвечает:– Не успел я вчера рассердиться, как дочь всё поняла.
…Георгий Михайлович в тот раз удивил нас, сказал, что у корейца мы ели цыплят, но нам показалось, что всё-таки ели мы собаку – уж очень мясо было жёстким. Да разве можно разобраться в мясе после такого количества выпитой водки?..
В. И. Сташков:
– Да что там перед женой. Однорукого Федю Князева помните – старшего бурового мастера? Когда он в Алма-Атинской экспедиции работал, буровики рассказывают. Запил он «по-чёрному». Его буровая стояла в каком-то посёлке напротив магазина. Вот он тяпнет вина, поспит – и в магазин, снова тяпнет, поспит – и в магазин. Ну а дальше, как в анекдоте. Надо было переезжать на новую точку, а Федя пьяный «в дугу». Буровики видят, он «готовый», загрузили его в вагончик и переехали на новую точку. Станок поставили, забурились. Федя проснулся, встаёт и идёт, как всегда, в магазин напротив. Глядь, а магазина нет. И как говорят буровики, повертел головой из стороны в сторону и… закукарекал. ( Все смеются):
– Ну, ты, Ваха, даёшь?!
– А я что? – За что купил, за то продал.
– А где сейчас Федя Князев?
– Сейчас он работает завхозом в театре Лермонтова, иногда даже на сцену выходит в качестве однорукого статиста. Ему там нравится, артист – не халам-балам.
…У Фёдора Васильевича Князева мне, автору этих строк, довелось работать на заре своей геологической деятельности. В его буровом отряде я работал целое лето – документировал скважины, пробуренные ударно-канатным способом. Тогда уже у него не было левой руки по самое плечо. Говорили, трамваем отрезало. Когда он заполнял наряды, то обычно на край листа ставил гирю, чтобы не сдвигался лист с места, и писал.
Как-то я спросил у него: – А кем Вы были в армии?
– Боцманом,– буркнул он как-то так, что мне больше не захотелось ему задавать вопросов.
Да и с какой стати он бы стал исповедоваться передо мной? Я тогда был юным романтиком. Начитавшись Чернышевского о Рахметове, я усиленно закалял себя: спал в палатке на кровати с металлической сеткой без матраса и даже простыни, хотя по ночам было холодновато. Князев, видимо, считал меня ещё пацаном, не серьёзным малым. Да и в самом деле, съезжаясь на базу экспедиции в конце каждого месяца, мы – молодёжь (а тогда нас молодых в экспедиции было много – начинались съёмочные работы по всему Казахстану, требовалось много специалистов) обычно собирались в привокзальном ресторане, сдвигали столы и начинали хлестать пиво под звуки гитары, ни о чём серьёзном не думая. Причём соревновались: кто больше выпьет. Я выпивал кружек пять-шесть. Побеждал, как правило, Игорь Кочергин, выпивая не меньше десяти кружек. Веселились дня три, а потом снова разъезжались по отрядам.
А с Князевым действительно казус был. На ударном бурении сначала шурф роют, потом туда колонну сажают. Так вот, однажды Федя подошёл к буровой, зачем-то начал заглядывать в шурф, и упал прямо головой вниз. Я его еле за ноги вытащил. Оказывается, равновесие подвело – у него же руки по самое плечо не было, вот и развернуло. Я даже увидел на дне отпечаток его черепа. А когда я уезжал на отгулы, он вдруг попросил меня, чтобы я об этом никому не рассказывал.
Фёдор Васильевич, конечно, тогда выпивал в отряде, но не в такой степени, как о том рассказывал Сташков у костра. Хотя, в связи с этим, упомяну о казусе, который произошёл по моей наивности.
Начальником Тау-Кумской группы партий, куда мы все тогда относились, был Дмитрий Николаевич Гуков. Очень оригинальный человек. Будучи постоянно в тюбетейке и рубашке, с засученными рукавами, он смотрел на всех голубовато-стальным взглядом и производил очень странное впечатление. Во-первых, не поймёшь, какой он был национальности. Тем более что женат был на казашке, у которой было трое дочерей – не его. Поговаривали, что он где-то на золотых приисках отбывал срок (правда, кто тогда из образованных людей не побывал в лагерях?). Во-вторых, на базе у него была отдельная пристройка к бане специально для него, так как он весь был в татуировках и скрывал их от любопытствующих взоров.
Я помню, как первый раз после окончания техникума зашёл к нему в кабинет с направлением в его группу партий. Он меня, «зелёного салагу», встретил как министра: назвал по имени-отчеству, вывел из кабинета
