США — диктатор НАТО - Сергей Караганов

Тактика провокаций потерпела поражение. Но в Вашингтоне не унимались.

Борьба против движения миролюбивых сил и проталкивание новых военных программ занимали большую часть времени деятелей, официально отвечавших в республиканской администрации за ограничение вооружений. Но одновременно наиболее опытные из них стали понимать, что простыми наветами на движение не отделаться. Они стали опасаться, что если Вашингтон вообще откажется от переговоров, то может вызвать такую реакцию общественности, что западноевропейские правительства, и прежде всего руководство ФРГ, вынуждены будут отказаться от развертывания новых ракет. Государственный секретарь Хейг и помощник по европейским делам Иглбергер, оба бывшие сотрудники Белого дома в администрации Никсона, с большим трудом в конце февраля 1981 года заставили окружение президента вставить в его речь при встрече с премьер-министром Великобритании упоминание о том, что США придерживаются обеих частей «двойного решения».

Но когда в марте Иглбергер поехал в Европу, правые приставили к нему заместителя директора АКВР Майкла Пиллсбери, деятеля, настроенного более воинственно, чем даже его босс Ростоу. Задача Пиллсбери заключалась в том, чтобы «удержать более чем консервативного Иглбергера от того, чтобы он «продал Америку», конкретно — согласился на скорое возобновление переговоров», — писал известный американский журналист и специалист по ограничению вооружений Строуб Тэлбот.

С трибуны XXVI съезда КПСС Советский Союз предложил прекратить размещение новых и замену имеющихся в Европе ракетно-ядерных средств средней дальности, принадлежащих СССР и странам НАТО. Поскольку срок размещения американских ракет наступал через два года, а советские ракеты уже развертывались, предлагалась по сути дела мера односторонней сдержанности. Она была отвергнута НАТО. Американская администрация не пожелала расчищать дорогу для переговоров и облегчать достижение соглашения в случае их начала. Но давление на Вашингтон возрастало.

Из западноевропейских столиц поступали тревожные сигналы. Вот как описывал ситуацию, сложившуюся в первой половине 1981 года, известный американский специалист-международник Ричард Барнет: «К 1981 году все политики в Западной Европе были обеспокоены движением за мир. Еще до того, как Рейган вступил в должность, осенью 1980 года 250 тысяч человек провели демонстрацию в Бонне, протестуя против решения о размещении крылатых ракет и «Першингов-2» в Западной Европе. (Почти одновременно 200 тысяч человек вышло на улицы Флоренции, 150 тысяч — Лондона. — Авт.) В начале правления Рейгана вашингтонские чиновники отмахивались от этого движения как от собрания «вечно недовольных», подкупленных и оплачиваемых Москвой. Но политики в ФРГ, Голландии, Бельгии, Великобритании, Италии знали правду. Среди народов Западной Европы широко распространился и возрастал страх перед войной. США, а не СССР, представлялись теперь главной угрозой миру». И это несмотря на интенсификацию натовской пропаганды, пытавшейся доказать обратное.

Но правые не хотели уступать даже в мелочах. «Союз (НАТО. — Авт.) хочет или по крайней мере нуждается не в компромиссах, а в лидерстве», — заявлял министр обороны К. Уайнбергер. Мнения союзников по поводу того, в чем они нуждаются, и не спрашивали. Пентагон требовал дальнейшего «изучения проблемы», чтобы откладывать начало переговоров как можно дольше. Другой целью было «выдержать» союзников, чтобы сделать их более податливыми. И этой цели Вашингтон добился. Когда государственный секретарь США Хейг, получив, наконец, разрешение от Рейгана, объявил в мае 1981 года, что к концу года США могут начать переговоры, западноевропейские лидеры горячо благодарили Вашингтон за то, что он согласился выполнить обязательство, принятое им в коммюнике декабрьской (1979 г.) сессии Совета НАТО.

Между тем в бюрократических коридорах Вашингтона затевалась новая схватка, на этот раз по поводу американской позиции на будущих переговорах. Одни хотели выдвинуть предложение, которое, будучи неприемлемым для СССР, могло бы показаться конструктивным правительствам Западной Европы. Другие стояли за то, чтобы главным критерием была максимальная неприемлемость предложения для СССР и одновременно максимальная эффективность, с точки зрения обмана общественного мнения. Берт сформулировал цели переговоров предельно четко и цинично. «Смысл всего этого упражнения, — заявил он в выступлении перед сотрудниками госдепартамента, — получение максимальных политических выгод., Мы занимаемся не ограничением вооружений, а управлением «союзом» (атлантическим. — Авт.).

Несмотря на общность целей, межбюрократические схватки приобретали подчас ожесточенный характер. Госдепартамент настаивал на американской позиции, напоминавшей ту, которая позже стала именоваться «промежуточным вариантом»: США размещают не все 572 ракеты, а СССР сокращает свои ракеты до уровня американских.

США должны были, таким образом, вооружаться и размещать ракеты, дестабилизируя европейскую обстановку и подрывая существующее соотношение сил, а Москва должна была не только дать свое «добро» на все это, но и разоружиться, еще более смещая баланс в пользу США. Американские средства передового базирования — самолеты — носители оружия средней дальности F-III, F-4, А-6 и А-7 (всего более 650 единиц), а также 64 английские ракеты «Поларис А-3» в расчет не брались. Между тем их дальность действия (от 1000 до 4500 километров) позволяет им достигать объектов на территории СССР вплоть до Урала. На этих средствах в полной готовности находится 3000 ядерных зарядов, способных поражать цели на территории СССР и его союзников.

Пентагон также считал, что ядерные системы передового базирования США и английские и французские средства средней дальности не должны учитываться. Но позиция госдепартамента казалась ему все равно слишком мягкой. Перл выдвинул «нулевой вариант», подразумевавший, что в обмен на неразмещение в Западной Европе новых американских ракет Советский Союз должен полностью уничтожить свои ракеты не только в своей европейской, но и в азиатской части, лишаясь, таким образом, средств для противодействия угрозе не только со стороны НАТО, но и со стороны американских ядерных систем на Дальнем Востоке, а также ядерных систем других стран.

Хейг выступал против этого предложения по двум причинам. Во-первых, из-за его слишком очевидной и ничем не прикрытой односторонности, что, как опасались (и не без основания) в госдепартаменте, затруднит руководству западноевропейских стран пропаганду в пользу американской позиции. Во-вторых же, потому, что такое предложение, хотя бы теоретическое, предполагало, что НАТО может вообще обойтись без ракет. А это могло, считал Хейг, подорвать аргументы в пользу того, что ракеты «нужны для укрепления ядерных гарантий» США Западной Европе.

Но в Пентагоне этот подход не приняли. Логика была проста: «нулевое решение» внешне привлекательно, ведь предлагается как будто разоружение. Пока западноевропейцы разберутся, что «ноль» ведет в тупик, время будет выиграно.

Последний аргумент в пользу «нулевого решения», которым Пентагон перетянул Белый дом на свою сторону, звучит как анекдот: министр обороны Уайнбергер, по сообщениям печати, уговорил Рейгана принять «нулевое решение», сказав, что за такое «решительное» предложение президент будет представлен к Нобелевской премии мира.

18 ноября 1981 года Рейган публично выдвинул «нулевое решение» как американскую позицию и согласился начать переговоры. Западноевропейские лидеры дружно зааплодировали, хотя и прекрасно понимали абсолютную неприемлемость для СССР этого предложения. Но политического мужества для того, чтобы заявить об этом вслух, у них не хватило. Бонн и другие столицы Западной Европы в хор, подпевавший Вашингтону, толкала привычка опираться на американские «гарантии», боязнь разгневать старшего партнера, который к тому времени в своей пропаганде сделал размещение ракет «лакмусовой бумажкой» на проверку верности союзу и постоянно обвинял западноевропейцев в стремлении к «нейтрализму», что в Вашингтоне является бранным словом. Дело доходило до курьезов. Стремясь успокоить западногерманскую общественность, канцлер ФРГ Шмидт назвал речь Рейгана «американской стратегией мира».

Но желаемое было крайне трудно выдать за действительное, тем более что в Европе к тому времени уже достаточно четко поняли, каковой является реальная американская стратегия для континента. В августе 1981 года Вашингтон объявил на этот раз уже без консультаций с союзниками о своем решении начать производство нейтронного оружия. 16 октября Рейган произнес речь перед редакторами американских провинциальных газет, которая чуть ли не на следующий день вызвала шок, но не в американской глубинке, а в Западной Европе. Американский президент заявил, что он представляет себе ситуацию, когда СССР и США смогут обменяться ударами «тактическим ядерным оружием» без того, чтобы этот конфликт перерос во всеобщую ядерную войну. Европейцы увидели в этом заявлении подтверждение того, что Вашингтон рассчитывает ограничить ядерную войну пределами Европы. Волна возмущения поднялась еще выше, когда через несколько недель Хейг заявил о возможности «демонстрационных» ядерных взрывов в Европе в случае конфликта. Эти заявления укрепили миллионы западноевропейцев в понимании того, что новые американские ракеты являются не чем иным, как средством ведения ограниченной ядерной войны в Европе.