Кровь королей - Юрген Торвальд

– Императрицу врачи совершенно не интересуют, – ответил фон Бреден. – Я это уже говорил. Но император знает о вашем приглашении и согласен… К вам будут обращаться только при кровотечениях, вы можете продолжать работать в больнице. Однако следует учесть, что при некоторых обстоятельствах вас могут вызвать в ставку императора в Могилев…

– Зачем?

– Желая ободрить солдат, император решил время от времени привозить царевича в Могилев. Он хочет, чтобы после всех слухов о неизлечимой болезни царевича, которые распространялись с его рождения, солдаты сами увидели мальчика. Конечно, это печально и опасно. Но в каждом случае будут спрашивать Распутина. Пока он всякий раз давал согласие, очевидно, потому, что знает, как такие вещи действуют на простых людей. Императрица твердо убеждена, что с мальчиком ничего не случится, если Распутин одобряет поездку. И… – Фон Бреден сделал жест, означавший, что он не исключает никаких вариантов, даже самых чудесных. – В течение того года, что я работаю при дворе, в Могилеве с царевичем, как ни странно, ничего не случалось, зато кое-что случалось в Царском Селе. Императрица и император видят в этом подтверждение чудесных способностей Распутина, тем более что в Могилеве царевич живет очень скромно и ему уделяют меньше внимания. Ставка располагается в доме губернатора. Царь и царевич спят в одной комнате. Алексей Николаевич носит детскую военную форму. Он несколько раз вместе с отцом ездил на фронт. Уже два года его постоянно сопровождает наставник-швейцарец Жильяр…

– Все к одному: они испытывают судьбу, – сказал я.

– Вы совершенно правы! – ответил фон Бреден. – Но здесь вы не сможете ничего изменить, как и я. Несмотря на это, вы согласны?..

Я кивнул.

– Для меня это большое облегчение, – проговорил он.

– Еще один вопрос, – сказал я. – Мне очень хотелось бы услышать ваше мнение о Распутине и его медицинском воздействии на царевича.

Фон Бреден отложил сигару в сторону.

– Мне известна ваша позиция, – начал он, – доктор Деревенко мне рассказывал. Сам я очень мало знаю о внушении. Но способностью к магическим заговорам, гипнозу – неважно, как это назвать, – владеют многие крестьяне в наших отдаленных деревнях. Такая способность есть и у Распутина, и если сначала он этого не осознавал, то тем яснее осознает теперь, на вершине своей долгой петербургской карьеры. Того, что я вам сейчас скажу, вы, возможно, еще не знаете. А мне это известно только потому, что генерал Спиридович, шеф тайной полиции, сообщил мне соответствующие сведения. В Петербурге Распутин тайно обучался гипнозу у одного французского гипнотизера. Впрочем, вскоре он понял, что его природная сила намного превосходит возможности его учителя.

17

Тогда я не предполагал, что скоро в третий раз окажусь у постели больного царевича.

Уже в половине двенадцатого дня 5 декабря мне позвонили из Царского Села. Я без труда узнал голос доктора Деревенко.

– Приезжайте немедленно, – сказал он, – охрана предупреждена, вас без задержки проведут ко мне.

Больше он ничего не добавил. Но любое дальнейшее слово было бы излишним.

Деревенко, которого я не видел больше трех лет, поздоровался с некоторым смущением. Однако исключительный характер произошедшего позволил ему быстро преодолеть смущение. Он сказал:

– На этот раз болезнь поразила царевича в особенно чувствительную точку. Кровь идет носом… Нужно попытаться наложить новые, усиленные тампоны снаружи и из полости рта…

– Как это произошло? – спросил я.

Деревенко ответил

– 24 ноября император после длительной паузы снова привез царевича в Могилев. 3 декабря он намеревался совершить поездку на южный фронт. Царевича он взял с собой. Во время отправления поезда мальчик стоял в проходе вагона и смотрел через закрытое окно. Когда поезд тронулся, он ударился лицом о стекло окна, и сразу после этого из носа потекла кровь. Я был в поезде и поставил легкий тампон. Император не прервал поездку. Но около полудня кровотечение усилилось. Поднялась высокая температура, и я настоятельно советовал вернуться в Могилев. Вечером мы снова были в ставке. За ночь кровотечение не прекратилось, и наутро царевич настолько ослабел, что я рекомендовал возвратиться в Царское Село. В прошлую ночь состояние Алексея Николаевича стало критическим. Он несколько раз терял сознание. Мы приехали примерно полчаса назад. Я велел чрезвычайно осторожно отнести царевича в его комнату.

У кровати больного сидела полная женщина. Когда она взглянула на меня, я узнал Вырубову. Она снисходительно кивнула мне и тотчас удалилась.

Царевич, которому в то время уже исполнилось одиннадцать лет, лежал на высоко взбитых подушках. Лицо его казалось маленьким и бледным как воск. Из ноздрей торчали ватные тампоны, промокшие от крови. Ребенок бросил на меня неприязненный взгляд.

Я, насколько мог осторожно, удалил тампоны. Через полость рта тампоны были вставлены очень неумело. Но ведь доктор Деревенко не хирург. Ребенок не издавал ни звука, хотя я причинял ему боль.

После этого мы ждали в комнате Деревенко. Я сказал:

– Несколько дней назад в одном английском медицинском журнале я прочитал о попытке лечения случаев гемофилии. Больным дают экстракт телячьей селезенки…

Сегодня мы знаем, что те эксперименты, как и бесчисленное множество других, представляли собой не что иное, как поиски вслепую.

– Вы верите в успех этого метода? – спросил Деревенко.

– В тяжелых ситуациях мы, конечно, вправе решиться на любую попытку…

– Конечно, – сказал Деревенко. – Но если тампоны не принесут успеха, то действовать все равно поручат Распутину. Я уверен, что его уже давно известили.

Мне вспомнились слова профессора фон Бредена.

– Фон Бреден говорил мне, – сказал я, – что перед каждой поездкой царевича на фронт Распутина спрашивают, может ли что-нибудь случиться с Алексеем Николаевичем…

Деревенко посмотрел на меня со странным выражением.

– Вы полагаете, – сказал он с ноткой сарказма, – что в данном случае Распутин ошибся? Знаете ли, это как раз и удивительно… Именно от этой поездки в Могилев Распутин предостерегал царевича. Поэтому Александра Федоровна тоже воспротивилась тому, чтобы отец взял ребенка с собой. Между императором и императрицей даже возникла напряженность, что бывает очень редко… Думаю, больше не нужно ничего говорить…

Я молчал. Через полчаса мы отправились в комнату царевича и проверили тампоны. Ватные шарики над губами ребенка, который терпеливо дышал через рот, снова покраснели. Мы опять установили новые тампоны, насколько могли плотнее, и снова ждали. На этот раз наши усилия задержали кровотечение чуть дольше. Но вскоре снова показались первые розовые нити.

– Теперь слово за Распутиным! – сказал Деревенко. – Он в Петербурге, его можно вызвать в любое время, если он сейчас не пьян в стельку.

Я покинул дворец, чтобы отправиться в больницу и вернуться позднее. Около восьми часов вечера я закончил работу и собирался ехать в Царское Село, когда меня позвали к телефону.

– Доктор Деревенко, – прошептал санитар, который дежурил у аппарата.

– Думаю, – сказал Деревенко, – что сегодня вечером не стоит вас больше беспокоить. Но я буду рад, если мы сможем увидеться завтра утром в девять часов…

Он знал, что тайная полиция прослушивает все телефонные разговоры, которые ведутся из Царского Села. Поэтому больше он ничего не сказал. Но чтобы понять, что произошло за прошедшее время, много слов и не требовалось.

На следующее утро в девять часов я прибыл в Царское Село. По лицу Деревенко стало ясно, что произошло.

– Вчера вечером в десять минут седьмого Распутин был у постели царевича, – сказал он. – Присутствовали император и императрица. Он наклонился над кроватью, благословил ребенка и сказал, что кровотечение незначительное и скоро прекратится.

– А потом? – спросил я.

– Вскоре после этого я заменил тампоны, чтобы проверить это утверждение. В восемь часов, незадолго перед тем, как я вам позвонил, не было ни единого следа кровотечения. Только в десять часов появился очень незначительный след. За ночь ничего не изменилось…

– А сегодня утром?

– Сегодня утром я заменил тампоны, – сказал Деревенко. – Кровотечения нет – я вам покажу…

18

Мой визит к царевичу утром 6 декабря 1915 года оказался для меня последним посещением Царского Села. Я стал свидетелем «третьего чуда», совершенного Распутиным над царевичем. Оно объясняется тем, что маленькие кровеносные сосуды, сужение которых регулируется нервами, а не волей человека и которые после травмы блокируются лишь на некоторое время, благодаря внушению Распутина сузились надолго. В результате кровь царевича, которой для свертывания необходимо долгое время, успела свернуться.

В середине 1916 года я уехал из Петербурга и стал начальником больницы на Кавказе. Оказавшись там, позднее я смог скрыться от вихрей революции и бежать сначала в Белград, а затем в Париж. Со мной остались воспоминания о тех трех решающих моментах в жизни царевича, которые превратили Распутина, крестьянина из села Покровское, в того, кем он был во время моего отъезда из Петербурга и кем оставался до смерти в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года: другом царя и царицы, которым они восхищались и которому безгранично верили, их наставником в человеческих и духовных делах и, наконец, их советником в политических вопросах, что и сыграло роковую роль. Я был свидетелем того, как болезнь царевича привела к этому невероятному взлету необразованного человека.