ТВари - Andrew Лебедев

Так жалко себя. Так жалко, а что сделаешь?

Такое чувство у Натахи было только в детстве, в семь, что ли, лет, когда она представляла себе, как умрет. И все ее тогда станут жалеть. А потом както не было у нее ничего такого — жалостного.

Мать когда умерла? Ну да, Натаха в восьмом классе училась. Ну, плакала, конечно. Все-таки мать. Видно, недолгая жизнь фамилии Кораблевых по женской линии прописана. Мать-то вот хоть ребенка родила. А Натаха и этого не смогла.

Утром встала, включила радио «Эхо Москвы». За хлебом наружу, что ли, вылезти? По радио сказали, что у православных христиан нынче праздник.

Конец Петрова поста.

Матьто всегда в церковь ходила, свечку ставила. А толку? И сама померла, и дочь единственную не уберегла, и дочь лет через семь помрет.

Но решила все же в церковь сходить. В храм вошла уже к середине проповеди. Батюшка такой молодой, такой совсем не похожий на тех, что в кино показывают. Сними с него рясу да одень в цивильное и модное — с таким и в дискотеку запросто!

Однако прислушалась. Батюшка стоял на амвоне, держа в руках большой серебряный крест, и говорил простым русским языком, а не нараспев по церковнославянски, как Натаха видела по телевизору. Рассказывал про истинных христиан, про простых людей, про то, что в последние годы в нашей стране творится, про искушение деньгами и жизнью роскошной и безбедной… Натаха слушала, затаив дыхание.

Потом, когда батюшка кончил проповедь и еще раз поздравил всех с праздником, все стали подходить и целовать крест. Решила и Натаха подойти. Но внезапно подумала: а не передастся ли ее ВИЧинфекция тем, кто вслед за ней будет крест лобызать? И из очереди вышла.

– Ты на мне женишься? — спросила Агаша.

– Зачем? — спросил Дюрыгин.

– Чтобы вместе жить, потому что вместе веселее, — ответила Агаша.

– А что, надо обязательно жениться, чтобы вместе жить? — спросил Дюрыгин.

– Поженившись, лучше получается, а потом мы могли бы нашу свадьбу в нашем шоу показать. Представляешь, свадьба ведущей и продюсера?

– Да ну тебя!

– И я молодая, красивая, где ты лучше найдешь?

– Это точно.

– И зарабатываю много. Иной раз больше тебя.

– Это истинный факт, особенно когда тебя для рекламы зубной пасты сняли.

– И рекламы йогурта!

– Меня на рекламу сниматься не приглашают…

– Потому что ты старый и некрасивый.

– Так что же ты тогда за меня замуж просишься? Ты найдешь и помоложе, с твоими деньгами, твоей славой и красотой, все мужчины в Москве твои.

– А мне и предлагали!

– Кто?

– А Массарский из спонсорской группы канала.

– Игорь, что ли?

– Да, Игорь.

– Так он же с Ирмой… Постой-постой, он что с ней, разошелся, что ли?

– Валера, ты отстал от жизни, Массарский с Ирмой больше не живет, он ко мне клинья тут так подбивал, я едва отбилась…

– Агата, я ревнивый, ты мне про это не говорила!

– Он меня к себе в Жуковку звал.

– Ты мне ничего не говорила!

– А ты мне кто? Муж? Вот женись, тогда буду отчет давать, кто меня куда приглашает.

– Ладно, на Новый год решим…

– Жениться или нет?

– Ну, вроде типа того.

– Смотри, до Нового года далеко, увезут меня, украдут меня…

И оба понимали, что лгут.

И оба понимали в то же время, что эта ложь и есть их теперешняя истинная жизнь, которая называется словом «телевидение».

Истинная любовь в этой гламурной останкинской тусовке — только к себе. К своему рейтингу. К своей позиции в параде популярности звезд.

А любимый?

А избранник?

А сожитель?

А муж?

А это — как платья или авто. Вышел из моды, перестал быть лакированным и богатым — в корзину. В тренд-продажу.

И в этом честность жизни.

Они оба это понимали.

А если понимаешь, то зачем говорить об этом вслух?

Особенно когда голливудские правила приличия предписывают всегда улыбаться партнеру в глаза.

Натахе непреодолимо захотелось встретиться с этим молодым священником.

На неделе снова зашла в церковь. Подошла к свешнице, спросила:

– Где тот батюшка, что в воскресный день проповедь читал?

– Отец Николай? — переспросила свешница. — Он в шесть часов на вечерней службе будет.

Пришла на вечернюю службу. Оделась как полагается, беленький платочек, юбку длинную ниже колен. Молящихся в церкви мало — все на дачах, лето.

Старухи все с внуками по Киевской да по Савеловской дорогам на своих десяти сотках клубнику полют.

Отстояла службу. Потом дождалась, покуда отец Николай из алтаря выйдет.

Уже в цивильном. Смешной такой, в темном костюме, в белой рубахе без галстука.

– Отец Николай, — робко пискнула Натаха.

– Что вам? — вежливо и сухо спросил батюшка, остановился и склонив голову приготовился слушать.

Как она говорила в потоке речи и мыслей и что говорила, она уже и не помнила. Помнила только, что плакала, а потом вроде как и успокоилась.

Отец Николай вывел ее на улицу, спросил:

– Ела сегодня?

– Аппетита нет, — ответила Натаха.

– Тебе надо питаться, ВИЧ — такая болезнь, при ней организм требует хорошего питания…

И пригласил ее вместе потрапезничать.

– Мои все на даче, детки, матушка наша, я один тут теперь рядом, пойдем, чаем тебя напою.

– А не боитесь, я ведь заразная? — спросила Натаха.

– ВИЧ только со шприцем и при супружеских отношениях передается, а так можно и ко кресту и к чаше с ВИЧ подходить…

Так Натаха переехала в семью священника отца Николая. Работала по дому, помогала матушке, его жене, по хозяйству и с детьми. Много читала, пела в церковном хоре. Через полгода стала получать зарплату, как певчая… Денег хватало. А на что надо? На книги, да на мечты…

ГЛАВА 6

Депутат, олигарх и богиня праймтайма

Джон наконецто был вынужден признать, что с большой настоящей работой, какой ожидал от него Махновский, он вероятнее всего не справится. Одно дело копеечные по столичным масштабам поганки прокручивать, да на все готовых провинциальных шлюшек на даче у друзей скрытыми камерами снимать, и совсем другое — организовать съемки настоящего многомиллионного телешоу в большой студии, когда от сумм спонсорских и рекламных денег запахи идут такие, что у всех присутствующих кружатся головы и у сопричастных к делу непроизвольно прорывается какой-то неконтролируемый сознанием смешок, как от чистого кислорода или от хорошей марихуаны.

– Я один такое дело да еще в такие сжатые сроки не потяну, — прямо признался Махновскому Джон. — Я тут подумал: а неплохо бы Мотю Зарайского притянуть, пусть нам поможет в Останкино в большой студии. Он как раз хотел с Ирмой работать, так и пусть поработает, а я сконцентрируюсь на спецпостановочной части на даче.

– Давай-давай, — Махновский с ходу одобрил идею Джона и протянул ему палец с перстнем для поцелуя, — этот Мотя все так же на ту твою Розочку душонкой своей заточен? Так ты и простимулируй его, пусть за девочку постарается, а денег я ему дам…

Зарайский вернулся из круиза загорелым и окрепшим. Рассматривание себя в зеркале теперь доставляло ему большое удовольствие, впервые в своей жизни Мотя перестал стесняться своего тела. За четыре месяца тяжелой работы палубным матросом по совместительству с работенкой трюмного машиниста, которую Моте ежедневно по двенадцать часов в сутки приходилось выполнять на паруснике «Дункан», тело его, за которое ни один уважающий себя тренер по фитнесу еще полгода назад не дал бы и трех рублей за его бесперспективностью, вдруг удивительным образом оформилось и налилось. И если Мотя принимал теперь перед зеркалом позы, подсмотренные им когдато у культуристов, то позы эти теперь не выглядели карикатурными, как это было еще четыре месяца назад. Теперь в зеркале Мотя видел симпатичного молодого загорелого и даже спортивного мужчину средних лет. Теперь и костюмы на нем сидели совсем по-другому. Брюки в талии ему были потребны теперь на два размера меньше, а вот пиджак, наоборот, нужен был пошире в плечах.

Лай человеку другое тело, и душа его станет петь совершенно иные песни!

Песни о Розе. О ней Мотя не переставая думал на протяжении всего круиза. И проходя по каналам Голландии и Германии, вспоминал Розу, раскачиваясь и нещадно травя на волнах штормящего Северного моря, мечтал о Розе, идя по красивейшему в своем солнечном спокойствии Бискаю, душою летел к Розе, проходя Гибралтар, тосковал о ней, и любуясь несравненными красотами Адриатики, не забывал Розу.

В нечастые минуты отдыха, свободные от сна, вахты и бесконечных дополнительных работ, которыми то и дело награждали его кэп и старший помощник, Мотя читал найденного им на судне Джека Лондона. «Морского волка».