Пушкин - Леонид Гроссман

Широкую деятельность по пропаганде «эмансипации» крепостных проявил новый приятель Пушкина Николай Тургенев.

В своих беседах и статьях он смело выдвинул положение о неправомерности крепостничества. Никогда закон не водворял в России рабства. Приписка крестьян к земле не предоставляла их в собственность помещику. До XVII века они сохраняли право выбирать себе хозяина в Юрьев день. Но царские вотчинники, пользуясь своей силой, обратили свободных землепашцев в рабов. Барин получил возможность проиграть своего «холопа» в карты, отдать в рекруты, сослать на каторгу, засечь до смерти. Народная свобода была захвачена и похищена дворянами. И все это оставалось неизвестным русскому обществу, потому что «историю пишут не крестьяне, а помещики».

Такие речи доходили до сердца поэта. И вскоре Пушкин выступит со своей запиской о крепостном состоянии, которая прозвучит на всю Россию и сохранит навсегда свое высокое значение декларации народной свободы.

Незадолго перед тем, летом 1818 года, Николай Тургенев гостил в имении под Москвой. Ему чрезвычайно понравились «горы, деревья, зелень», «прелестные рощи». Но «наслаждение парализуется этим нечестивым рабством, которому я не предвижу скорого уничтожения», записывает он в своем дневнике. «Своеволие грубых вельмож» — вот главная тема его экономических разысканий.

Пушкин запомнил эти высказывания своего старшего друга. В свой первый приезд в Михайловское поэт работал только над «Русланом», теперь же непосредственное соприкосновение с крепостной действительностью вызывает в нем творческую реакцию. Контраст чудесной природы и «нечестивого рабства» становится темой для негодующего воззвания.

Пушкин пишет свою «Деревню».

В округе Михайловского хранилось немало преданий о нравах крепостнического барства XVIII века, отчасти переживших его и еще бытовавших в «кроткое царствование» Александра I. В 1774 году произошло восстание крепостных в соседней вотчине графа Ягужинского, беспощадно подавленное картечью, кнутом и плетьми. Владелец ближнего села Алтун — Львов держал в раболепии и страхе всех уездных чиновников и славился жестоким обращением с крестьянами. Новоржевский землевладелец Философов был обладателем гарема из крепостных девушек, сопровождавшего его во всех разъездах. Пушкин лично знал одного самодура-помещика, прикрывавшего филантропическими фразами свою циническую жестокость.

«Этот помещик был род маленького Людовика XI», — вспоминал впоследствии историк «Села Горюхина». Деспот был убит своими крестьянами во время пожара.

Все это давало поэту обширный материал для его гневного обличения.

Стихотворение Пушкина «Деревня» четко разделено на две части, контрастно восполняющие одна другую: мирный сельский пейзаж, вызывающий мысли о счастье и труде «в уединеньи величавом», и ужасающая картина «измученных рабов», бессмысленно погибающих по воле «неумолимого владельца». Великая родина и бесправный народ! Оба плана как бы смыкаются в торжественной концовке, озаренной мгновенным и отдаленным видением освобожденной страны.

Влияние Николая Тургенева, считавшего, что «освобождение крестьян в России может быть с успехом проведено только властью самодержца», чувствуется в известном заключении стихотворения («рабство, падшее по манию царя»). Ряд других выражений напоминает здесь, как и в оде «Вольность», общее учение о легальных путях общественного переустройства («свободною душой закон боготворить»). Но некоторая «конституционность» таких формул восполняется исключительной силой обличающих описаний («Не видя слез, не внемля стона», «Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам» и пр.). Подъем в заключении также необычайно усиливает общий размах гневного обвинения. Стиль «грозного витийства», подготовленный предшествующими восклицательными интонациями («Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!»), приближает поэтический язык к подлинному красноречию и сообщает стиху ораторскую мощь. Сочетание гнева и протеста придало этому стихотворению значение одного из лучших образцов нашей гражданской лирики.

С небывалой силой выразил Пушкин в своей «Деревне» чувство обиды передовых русских людей за родину, клейменную рабством. Легальная концовка стихотворения утрачивала свое значение перед этим глубоким выражением общей готовности «молодой России» на величайшее самопожертвование во имя освобождения закрепощенных масс. Это был голос нации, выраженный могучими стихами ее первого поэта. В этом смысле «Деревня» уже раскрывает в Пушкине великого национального трибуна, выразителя глубокой и человечной мысли целого общества, готового вступить в бой с угнетателями народа. Это был первый манифест декабризма, неизмеримо более действенный по своему влиянию и отзвукам, чем уставы и программы тайных обществ. Среди знаменитых исторических документов, как «Зеленая книга» или «Русская правда», «Деревня» Пушкина до сих пор звучит живым голосом героической эпохи, дошедшим до нас во всей непосредственности его гражданского гнева.

5

В первые же годы своей литературной деятельности Пушкин становится любимцем русского общества. «От великолепнейшего салона вельмож до самой нецеремонной пирушки офицеров везде принимали Пушкина с восхищением, — свидетельствует П. А. Плетнев. — Он сделался идолом преимущественно молодых людей, которые в столице претендовали на отличный ум и отличное воспитание». Он дружески принят и в культурнейших кругах политических заговорщиков, преклоняющихся перед остротой его памфлетов и жаром его поэтических обличений. Передовая интеллигенция признает его выразителем своего протеста. По поводу угоднических посвящений Аракчееву Вяземский заявляет: «Пушкин при каждом таком бесчинстве должен крикнуть эпиграмму».

Этот короткий и острый жанр вскоре действительно стал его разящим оружием. Позднейшее воззвание Пушкина к «музе пламенной сатиры» могло бы относиться и к первому периоду его деятельности. Уже в Петербурге он показал свою неотразимую меткость в поражении противников «язвой эпиграмм». Уже здесь сложилась его боевая формула о необходимости «мучить казнию стыда» своих политических врагов. И уже в первые годы своей литературной борьбы он сумел заклеймить «неизгладимой печатью» целую реакционную клику, навалившуюся всей своей тяжестью на многострадальные плечи русского народа.

Одним из виднейших руководителей бесславного финала александровской эпохи был личный друг царя, порочный ханжа — князь Голицын. Приятель и последователь вождя европейской реакции Жозефа де Местра, он выступает в эпиграммах Пушкина как «просвещения губитель». Несколько позже поэт назовет его и «апостолом Крюднерши», клеймя попутно и эту вдохновительницу мистической политики Александра I — баронессу Крюднер, проповедницу и предсказательницу политических катастроф, предотвратимых якобы лишь религией. Резкими сатирическими чертами изобразит Пушкин эти беспросветные годы голицынского руководства русским образованием и науками,