Семь ангелов - Николай Усков

– У вас есть карта Рима? – Алехин посмотрел на продавца с мольбой и надеждой.

– Мосье, я уже говорить вам, мы не фродаем фуфофодителей. Вы будете фокюфать книгЮ?

– Нет, спасибо! – Алехин выскочил из книжного и получил в спину вполне заслуженное «Merde!».

Едва он оказался на улице, как налетел на жирного мужчину в майке с надписью Reebok.

– У, б…., куда прешь, педрило! – обратился тот к главному редактору на языке Пушкина.

– Извините, ради бога.

– Извините?! – возмутился мужик. тут Кен заметил, что в руках у мужчины был вафельный стаканчик, а розовый шарик мороженого растекся аккуратно в области левой сиськи. – Сука, майку мне испортил.

– В-а-аль! – к мужу подковыляла полуголая девица. – Ну, вечно ты чешешь, я же на каблуках.

– Во, посмотри на этого мудозвона. Че ебало разинул? Хуесос!

Алехин буркнул «сорри» и побежал от греха подальше. Про себя он зачем-то подумал: «Отчего русские бабы трахаются с жирными козлами и какого хера они оголяют ноги, плечи и живот одновременно?»

– Э, не понял?! – крикнул ему вдогонку мужик.

На этом приключения не закончились. Когда Кен добежал до перекрестка, он понял, что русский решил с ним разобраться по-мужски. За спиной явно гремели шаги командора, заляпанного мороженым. Алехин бросился к такси, из которого выходила ветхая старушка. Он нагло оттеснил пару веснушчатых американцев. Кен крикнул им: «I am very sorry!» – и плюхнулся на сиденье. Американцы застыли, разинув рот. В это самое мгновение Алехин увидел, что к такси бежит вовсе не русский жиртрест, а вполне благообразный мужчина в вельветовом пиджаке. Пока Кен пытался объяснить пакистанцу, что Вильфранш – это не улица, а городок к востоку от Ниццы, вельветовый рванул дверцу машины и объявил:

– Мосье Алехин, наконец-то!

– Вы кто?

– Так куда мы пудем въехать? – раздраженно вмешался пакистанец.

– В Вильфранш, козел! – заорал Кен.

– Не знаю никакого Пильсранша.

Вельветовый что-то объяснил ему по-французски и тот воскликнул:

– А Вьильпранш! Так бы и сказали!

– Меня зовут Бриен, – быстро заговорил вельветовый, – профессор Бриен! Из Сорбонны. Мы с вами знакомы. Господин Алехин, умоляю, выслушайте меня.

Авиньон, папский дворец

Первый камень в основание дворца был заложен в апреле 1335 года по приказу папы Бенедикта XII. В общих чертах ансамбль был завершен его преемником, Климентом VI к 1352 году. Представления о прекрасном у тогдашних правителей были банальными. Прекрасно – это прежде всего башня. Более чем прекрасно – это когда много башен, что не удивительно для фаллократической культуры. Эту матрицу воспроизводят по сей день в любом амбициозном центре земли: еще больше, толще, выше и причудливей. А если на полноценную башню денег нет, то надо хотя бы припечатать дом башенкой.

Папа Бенедикт XII начал строительство с 45-метровой папской башни: в цоколе – казна, наверху – личные апартаменты понтифика, ибо если башня – это прекрасно, то только там может жить самый прекрасный человек на земле. В финале башен стало двенадцать – некоторые достигали пятидесяти метров. Их соединили между собой корпуса разной протяженности и вместительности. Это был первый и долгое время единственный комфортабельный дворец в Западной Европе. Он вообще был первым порядочным дворцом со времен Древнего Рима.

Многие средневековые властители жили серо и убого, часто довольствуясь одной большой комнатой, где одновременно готовили пищу, принимали людей и спали вперемешку со слугами и пьяными гостями. Одна дырка вела в небо – туда уходил чад от жарившейся на вертеле дичи. Другая – вниз, напоминая современный водосток. Эта последняя предназначалась для возвращения в природу съеденной дичи. Сильные мира того испражнялись буквально на головы копошившихся внизу нищебродов. Авиньонский дворец стал первой попыткой архитектурного осмысления высшей власти в различных ее проявлениях – от отхожих мест до парадного окна для благословения толпы. И каждое из этих проявлений должно было выглядеть прекрасно, утонченно или хотя бы благообразно. Именно отсюда, с берегов Роны, начинается история всех Версалей и Петергофов.

Стоя на площади перед махиной папского дворца, вы отчетливо видите два мира: слева эпоха Бенедикта, справа – Климента, старое и новое. Бенедикт XII был нудным монахом, в прошлом суровым инквизитором. Он полагал, что находится на передовой борьбы добра со злом – в своих белых ангельских одеждах против армии демонов, еретиков и неверных, ведущих постоянную осаду добродетели. Оттого задуманный Бенедиктом дворец походил на крепость. Основательные башни, громоздкие, массивные стены, узкие бойницы – все предельно просто и функционально. Окаменевшая сила, вертикаль добра посреди хаоса зла.

Будущий Климент VI тоже был монахом, но в силу недюжинного честолюбия и отличной памяти довольно быстро сделался советником французского короля. Большую часть времени он проводил не в монашеской келье, а в королевском дворце. В результате жить Климент предпочитал широко и помпезно, а на упреки в обмирщении обычно возражал: «Мои предшественники просто не знали, что такое быть папой». Бенедиктова «вертикаль добра» показалась Клименту несовременной – тесной, темной и не слишком комфортабельной. Новый дворец был выдержан в готическом стиле. Стрельчатые окна, арки и своды придавали ему легкость и даже некоторую «транспарентность», как выразился бы Дмитрий Анатольевич Медведев. Кое-где появились откровенные излишества – легкомысленные завитки, шишечки и финтифлюшки. Жизнь – ведь не только борьба.

Но это потом. Началось все с бытовых улучшений. Первым делом Климент пристроил к старому дворцу кухонную башню, увенчанную 18-метровым восьмигранным дымоходом. На нижнем этаже находилась печь, поверх нее, на нескольких уровнях, были установлены решетки и вертела для гриля, которые позволяли одновременно готовить еду для множества гостей. Папа любил шумные и обильные застолья. Вот меню одного из торжественных обедов Климента, рассчитанного на три тысячи гостей: 1023 овцы, 118 коров, 101 теленок, 914 козлят, 60 свиней, 10 471 курица, 1440 гусей, 300 щук, 69 центнеров бекона, 1500 каплунов, 3043 голубя, 6 центнеров миндаля, 2 центнера сахара, 46 856 сыров, 50 000 пирогов, 39 980 яиц, 95 000 буханок хлеба. Кроме того, за обедом было выпито 200 бочек вина.

После кухонной башни Климент возвел гардеробную. Папе надлежит одеваться только в лучшее. Блеск его одежд отражает сияние Царя Небесного. Например, в 1347 году на покупку сорока мер парчи из Дамаска было потрачено 1728 флоринов. Шелк заказывали в Тоскане, белую шерсть в Каркассоне, лен – в Париже или Реймсе. Из мехов Климент предпочитал горностая. Известно, что однажды он получил более тысячи шкурок горностая, которые пошли на утепление всевозможных мантий и пелерин.

Под гардероб викария Христа были отведены два из пяти этажей Гардеробной башни. Другое ее название – Башня омовений. Дело в том, что на первом этаже располагалась баня понтифика. Предпоследний ярус занимали личные апартаменты – Комната оленя, которую Климент использовал как кабинет и библиотеку. Стены были сплошь расписаны сценами охоты – основного развлечения средневековых государей. Когда папа уединялся, его окружали не лики святых и пророков, не откровения и страсти Христовы, а сцены беззаботной жизни на лоне природы: леса, полные диких плодов и птиц, белые борзые, преследующие оленя (отсюда название комнаты), серебристые щуки, вьющиеся в прозрачной воде, рыбаки, готовящие сачки и сети, соколиная охота, наконец, дети, резвящиеся на поляне под присмотром некоей дамы. Полагают, что на этой фреске Климент велел изобразить своих племянников или даже незаконных детей. А загадочная дама – не кто иная, как прекрасная Сесилия, графиня Туреннская, которая была замужем за племянником Климента. Судачили, будто она нередко наведывалась в личные покои папы. Неблагодарный Петрарка характеризовал их отношения пронзительным словом «инцест», хотя Сесилия была Клименту племянницей не по крови.

Гардеробная башня непосредственно примыкала к старой папской башне Бенедикта так, что их очень скоро стали воспринимать как единое целое. На последнем этаже гардеробной Климент устроил небольшую капеллу, которую освятил в честь архангела Михаила. Собственно, она и дала имя всему комплексу личных покоев папы – старой папской башне Бенедикта и пристроенной к ней гардеробной Климента. Их стали называть Ангельской башней.

Туда-то и вошел человек, которого Алехин заочно именовал лже-Гандоном. По осмысленным движениям и отсутствию аудиогида было понятно, что он не от мира сего, то есть не имеет никакого отношения к туристам, пасущимся в музее как овцы на лугу. Лже-Гандон шел уверенной походкой человека, прекрасно ориентирующегося в запутанных лабиринтах папского дворца. На лице его блуждала мечтательная улыбка: «Ах, люди, я бы с удовольствием уложил вас из пулемета, но у меня мало времени, живите пока».