Моление о Мирелле - Эушен Шульгин

…А потом…

Вечером, или уже ночью, чужие, бесцеремонные пальцы впились мне в запястье. Меня посадили, стащили через голову рубаху, постучали по спине и уронили обратно. Волосатые руки. Dottore Берци! Я думал спросить, настал ли мой черед, но это было так безразлично. Я только зажмурился, чтоб не видеть ангелов смерти, и как раз в эту секунду они вошли в дверь, я услышал свой крик, и пришла мама. И опять:

— Ну успокойся, Фредрик, это все просто тебе приснилось.

Плохой сон.

Все? «Это все» — это что?

Мне все приснилось. Вот так-то! Я сижу в кровати и рисую гору. И дороги, перерастающие в мосты и прячущиеся в туннели, зеленые пенистые речки, крохотные деревушки и маленькие машинки на узеньких тропках, крестьян, пашущих плугом, запряженным белыми быками, и дымящий поезд.

Дотошно добавляю деталь за деталью. Испещряю весь лист полностью. А за окном парк, я знаю его назубок, и в нем кричат ребята, их я тоже знаю. Я здесь — здесь! Если распахивается дверь, то входит Лаура, неся полный поднос, или отец с кипой книг и бумаг, или мама с неизменным «Федерико, ну как ты?», или малышка Нина. Они говорят о самых обычных вещах. Я слышу каждое слово и все понимаю. А если они молчат, значит, им нечего сказать или они думают о том же, о чем и я: дни идут, и с каждым днем Малыш идет на поправку, и крепнет надежда.

Мама все объяснила. Менингит — это никакая не порча, это просто воспаление — как ангина, только хуже, — и теперь врачи, храни их Бог, нашли действенное лекарство, поэтому Малыш с каждым днем все больше дружит с собственным телом. И мама объяснила, как важно, чтобы и я пил лекарство, я же сам вижу, как замечательно оно помогает, и скоро все поправятся — и будет Рождество!

Но вот по ночам… Ночами я тихо замираю в кровати и слышу, как со всех сторон сползаются мысли. Несколько раз мне снилось, что я проснулся и вижу: я выхожу с тетей из дверей, она кричит: «Вот и мы!» Но ведь все это просто сны? А иногда какая-то невидимая тяжесть прижимала меня к кровати, и тогда страх медленно вкручивал мне в пузо свою алебарду, наматывая на нее все мои внутренности. В другой раз я обнаруживал на своей подушке голову Малыша, или я играл на Мозге, а весь пансионат плясал под эту музыку. Тогда я смеялся во сне, хотя на самом деле хотелось скулить, потому что я видел: la patrone Зингони стоит у меня за спиной… Я просыпался и впивался зубами в подушку. Это все только снится, — шептал я. — А Малыш скоро уже будет дома.

И этот день пришел. Возвращение триумфатора! Когда такси подрулило к бассейну, на Малыша выплеснулся восторг всего пансионата… Пришли Лаура и Рикардо, даже Джуглио, никогда не казавший носа из своей коптилки, выглянул из дверей. Я с отцом, Ниной, тетей и Миреллой оказался в самой гуще, когда мама вытащила из машины Малыша и встала с ним на руках, укутанным в серое шерстяное одеяло, точно гигантский грудной младенец, чтобы он мог насладиться приветствиями ликующей толпы. Глаза Миреллы сияли, щеки расцветились пунцовыми пятнами, она переминалась с ноги на ногу и поглаживала мои пальцы. Сам я только и мог, что взмахивать свободной рукой.

Каждый должен был подойти и поздравить — потрогать — погладить — пожать маме руку — удостовериться. Я мельком увидел лицо Малыша. Тоненькая улыбка снова нарисовалась на его рожице, и я услышал, как мама просит отца поассистировать ей. Отец проложил дорогу, и они исчезли наверху, с тетей и Ниной в кильватере. За ними потянулись остальные. Они пихали друг дружку, смеялись и вытирали слезы.

— Вечером пир в честь такого случая! — пророкотал бас синьора Браццаоло.

И вдруг все куда-то делись. Мирелла и я стояли одни в полной тишине. Мы переглянулись. Я, конечно, покраснел.

Тетя ошарашила меня, привезя Миреллу; радость еще была свежей, и я смутился. К тому же в последнее время я злоупотреблял Миреллой. Она стала не только моей половинкой, но какой-то магической формулой, заклятием. И что у нее за выражение лица, я такого не знаю? Это наверняка значит, что она ждет от меня Поступков. Решений, которые все изменят. Честно сказать, я не представлял, как мне быть.

— Догоняй! — крикнул я и сиганул в парк. Я слышал ее шаги у себя за спиной, и хотя я все увеличивал скорость, они не отставали, все так же топали в такт моим. Наконец я, запыхавшись, приземлился на каменной скамье недалеко от стены, Мирелла плюхнулась рядом. Щеки пунцовые, зубы все напоказ — хохочет. Смех высыпался из нее, как пузыри из бутылки, сунутой в воду.

— Надо же, получилось! — сияла Мирелла.

Я кивнул, не поняв, о чем речь.

— По правде сказать, я сомневалась, что у меня получится, и теперь, когда все уже позади, самой не верится.

Я искоса взглянул на нее. О чем это она, что такого героического эта женщина натворила?

Вдруг она посмотрела на меня грустно-прегрустно.

— Так жалко, тебе больше нельзя меня целовать.

Я почувствовал, что залился краской.

— Вот, — вздохнула она и прикусила губу. — Надеюсь, придет день — и ты поймешь меня…

Я нервно хохотнул и стряхнул сор со скамейки.

— Я спросила il preto, надо ли мне заодно бросить танцы, но он сказал, что еще немного можно потанцевать… Конечно, я не призналась ему, что я наделала, — пока еще нет. Сначала нужно дождаться, чтобы Лео совсем выздоровел.

Ii preto, Леня. Да что все это значит?

— Что ты несешь? — заорал я так, что сам испугался этого дикого крика.

Широкая, блаженная улыбка залила ее лицо.

— Это я спасла Леню, — заявила улыбка.

— Что? Ты…

— Да, — призналась она, потупив голову. — Я совершила свое первое чудесное деяние.

Я только таращил глаза. Она подняла голову. Улыбка все сияла.

— Конечно, я совершила чудо не сама. И она похлопала меня по руке. — Просто чудо явилось через меня.

Я встал. Не в силах усидеть. И стал кругами ходить вокруг скамьи. Мирелла крутилась в такт моим перемещениям. Что ей сказать? И чего она от меня хочет? Верю ли я ей — нет, вопрос стоит не так. В какой степени я верю? И что произошло там на самом деле? И сколько еще событий, о которых я даже не подозреваю? Меня тошнило, кружилась голова, я был опустошен — и предан! Как же я ненавидел ее в эту минуту. У меня руки чесались ее задушить, избить, запустить каменюгой в эту благочестивую улыбочку…

— Ты что, думаешь, я поверю в эту твою чушь с чудесами! — Я перешел на петушиный крик.

— Это врачи спасли Леню, если хочешь знать! — кричал я прямо в этот оскал. — Его вылечили доктора и лекарства. Менингит — это всего-навсего воспаление — только чуть серьезнее — сначала… Ты чокнутая! — заключил я, измотанный ее сочувствием.

— Бедный, и верить не умеешь, и не знаешь, что такое вера, — пожалела она меня.

Я застыл на месте. Разве можно проиграть, когда прав? Может быть, я не знаю, что такое вера, и понятия не имею, откуда берутся чудеса?

— Я знаю больше, чем ты думаешь, — тихо ответил я. И тут мне показалось, что я нащупал нить, но Мирелла поняла все превратно.

— Ты знаешь только то, что всем известно, что всем видно, — заявила она. И голосок стал тоненький, колючий. — А я-то думала, ты не такой, как все, — вздохнула она.

— А я и есть не такой. Цели хочешь знать, я такое знаю, чего тебе даже не представить!

И откуда вдруг слезы? Я повернулся к ней спиной.

Спустя какое-то время ее пальцы легонько потрепали меня по плечу.

— Если хочешь, — шепнула она, — можешь поцеловать меня. Но только один разочек. Один раз не считается.

Я стоял, обнимал ее, но все было так странно, нереально, одновременно и близко, и далеко…

— Чур, это наша тайна! — сказала Мирелла.

— Ты не скажешь об этом il preto? — хотел удостовериться я.

— Нет! — Она покачала головой. — Это наше чудо!