Август 1956 год. Кризис в Северной Корее - Андрей Ланьков

Однако, принимая во внимание ту ситуацию, что тогда существовала в советском посольстве, можно предложить и другую трактовку действий А. М. Петрова. Такое его поведение, скорее, объясняется карьерными соображениями, а не идеологическими и политическими симпатиями к оппозиции (хотя цитировавшийся выше венгерский документ не оставляет сомнений в том, что такие симпатии у А. М. Петрова действительно имелись). Возможно, после встречи с Ли Пхиль-гю Петров не хотел составлять традиционную «Запись беседы», так как опасался осложнений. Нападки Ли Пхиль-гю на Ким Ир Сена были очень резкими и документальное подтверждение столь взрывоопасной критики могло быть опасным для самого Петрова. В той обстановке неопределенности, что царила летом 1956 г., его могли обвинить, например, в том, что он не дал отпор Ли Пхиль-гю либо же, наоборот, не поддержал его с должной решительностью. В любом случае необычность разговора требовала принятия экстраординарных мер, которые по определению были рискованными. Поэтому представляется вероятным, что Петров решил подождать дальнейшего развития событий, возможно, надеясь на то, что в ближайшем будущем ситуация несколько прояснится. В конце концов, если верить рукописному документу, 14 июля Ли Пхиль-гю не упоминал о существовании организованной оппозиции Ким Ир Сену, так что его слова можно было воспринимать как частное мнение одного из корейских чиновников второго эшелона — мнение резкое, но политически относительно малозначимое. Поэтому у Петрова были некоторые основания для того, чтобы занять выжидательную позицию в надежде на то, что кризис разрешится сам собой. Когда неделю спустя ситуация приобрела драматический оборот и стало очевидным, что у беседы с Ли Пхиль-гю будут политические последствия, А. М. Петрову пришлось все-таки составить соответствующий документ. При этом он: а) изменил дату беседы (если наша реконструкция событий верна — для того, чтобы скрыть свое изначальное нежелание записывать беседу); б) вставил в текст беседы несколько замечаний о некоей организованной антикимовской оппозиции, о существовании и деятельности которой к тому времени ему уже стало известно; в) сгладил наиболее острые высказывания Ли Пхиль-гю. Мне кажется, что с наибольшей вероятностью действия Петрова могут быть объяснены сочетанием карьерных мотивов и политических симпатий, однако с уверенностью говорить об этом пока нельзя.

Как уже говорилось, в данный момент мы не можем с уверенностью судить об отношении Советского Союза к «августовскому заговору». Еще более важным (и еще менее ясным) является вопрос о том, какую роль в произошедших событиях играло руководство Китая. К сожалению, мы не располагаем документальными материалами, которые могли бы пролить свет на позицию Пекина. Вероятно, пройдет еще не одно десятилетие, прежде чем соответствующие документы из пекинских архивов станут доступны исследователям, поэтому сейчас мы можем дать только предварительный ответ на вопрос о роли Китая в событиях лета 1956 г.

Можно быть почти уверенным в том, что августовская оппозиция получала некоторую поддержку от китайского посольства еще до августовского пленума. Более того, нельзя исключать и того, что выступление оппозиции с самого начала спровоцировали китайцы. Ядро оппозиции составляло руководство яньаньской фракции, которое всегда поддерживало тесные отношения с китайским посольством. Как мы увидим, уже после разгрома оппозиции некоторым из ее лидеров удалось добраться до Китая, где они легко получили политическое убежище. Не вызывает сомнений и то, что даже если китайские руководители не были непосредственными инициаторами августовского выступления, они все равно заранее знали о подготовке к нему. Если уж оппозиционно настроенные члены яньаньской группировки (Чхве Чхан-ик, Ли Пхиль-гю, Юн Кон-хым и другие) сочли нужным проинформировать советское посольство о своих планах, то логично предположить, что они также встречались и с китайскими дипломатами. В конце концов их отношения с Китаем были куда более близкими, чем связи с СССР, а поддержка или благожелательный нейтралитет руководства КНР была ничуть не менее важна для успеха их мероприятия, чем активное или пассивное содействие Москвы (в конце концов в стране еще стояли китайские войска). Кан Сан-хо, занимавший в то время пост замминистра внутренних дел, а потому обладавший надежными источниками информации, сообщил автору о секретных контактах заговорщиков с китайским посольством[200]. Трудно представить, что оппозиция могла предпринять что-либо, не получив из Пекина, по меньшей мере, сдержанного одобрения своих планов. В противном случае у Китая было бы достаточно возможностей для предотвращения выступления (пожалуй, для этого вполне хватило бы «дружеского совета» Чхве Чхан-ику или иному оппозиционному лидеру).

Почему китайские лидеры могли быть недовольны Ким Ир Сеном? Хорошо известна та глубокая взаимная антипатия, которую испытывали Ким Ир Сен и Пэн Дэ-хуай, бывший командующий китайскими войсками в Корее в годы войны. Кроме того, опала Пак Ир-у, личного протеже Мао, вряд ли увеличила симпатии к Ким Ир Сену в пекинском руководстве. К тому же Мао Цзэдун не мог забыть забыть и то невнимание, которое Ким Ир Сен проявил к его инструкциям в годы Корейской войны[201]. В августе 1956 г. Ли Сан-чжо напомнил об этом, когда в Москве говорил о склонности Ким Ир Сена игнорировать «мудрые советы братских партий»[202]. Впоследствии такая же мысль прозвучала и в переговорах Мао Цзэдуна и Микояна в Пекине, о чем речь пойдет далее. Это пренебрежение, в свою очередь, отражало скрытое противоречие между северокорейскими и китайскими стратегическими интересами в регионе. Несмотря на то, что китайские войска спасли КНДР от неминуемого уничтожения и восстанавливали границу по 38-й параллели, Пекин не собирался жертвовать человеческими жизнями и материальными ресурсами ради достижения «внутренних» целей Ким Ир Сена, то есть ради объединения Кореи под главенством Севера. Тем не менее это недовольство не являлось достаточным основанием для принятия таких решительных мер, как отстранение Ким Ир Сена от власти.

Могла быть и еще одна причина, которая подвигла Пекин на активную или пассивную подержку решительных шагов пхеньянской оппозиции — на тот момент еще скрытая, но нарастающая напряженность в отношениях между Пекином и Москвой. В 1955–1956 гг. китайские лидеры предприняли ряд действий, направленных на ослабление советского доминирования в коммунистическом лагере. Инцидент в Северной Корее мог быть связан с теми тенденциями, которые в конечном итоге привели к разрыву китайско-советского союза в начале 1960-х гг.

Возможно, мотивы действий китайской стороны накануне «августовского инцидента» станут понятнее, если мы вспомним о польских событиях, происходивших почти в то же время. Летом и осенью 1956 г. Польша стала местом драматического противостояния между реформаторами, во главе которых стоял Владислав Гомулка, и консерваторами сталинистского толка. Программа и цели польских преобразователей были примерно такими же, как и у их северокорейских единомышленников: они стремились избавиться от наследия сталинизма и сделать польское общество менее репрессивным и более процветающим в экономическом плане, твердо оставаясь при этом в рамках политической и социальной системы советского типа. Москва была серьезно обеспокоена их действиями, причем не последнюю роль в этом играли националистические тенденции, которые в Польше неизбежно приобретали антироссийский и антисоветский характер. Более того, польских реформаторов активно поддерживал народ, причем лозунги, которые выдвигались массами, отличались большим радикализмом и открытой враждебностью Москве. С точки зрения Кремля, ситуация могла потребовать полномасштабного военного вмешательства, так что в середине октября советские войска в Польше были приведены в состояние повышенной боевой готовности. Однако до применения силы дело не дошло, поскольку реформаторы не только пользовались активной поддержкой почти всего населения, но и сумели договориться со своими противниками-консерваторами. Польские консерваторы, весьма умеренные по сталинистским стандартам, тоже не хотели кровопролития и вовсе не желали расплачиваться жизнями соотечественников за сохранение власти. В результате был достигнут компромисс, приведший к установлению в Польше реформаторского коммунистического правительства. Новые польские лидеры пообещали оставаться надежными союзниками СССР и сдерживать антисоветские настроения в стране, Москва же согласилась, хотя и неохотно, на выдвижение Гомулки на пост высшего партийного руководителя ПНР, и дала свое согласие на проведение в стране реформ, в том числе и достаточно радикальных (Польша, единственная в социалистическом лагере, провела фактическую деколлективизацию сельского хозяйства). Однако в середине октября 1956 г. советская военная интервенция казалась вполне вероятной, приготовления к ней шли полным ходом, о чем был проинформирован и Пекин — главный геополитический союзник Москвы[203].