Случится же с человеком такое!… (сборник) - Виктор Колупаев

— Но ведь никто и не признается, что живет ради этого, — успел вставить директор.

— Никто, — подтвердил Перекурин. — Никто, но многие так и живут.

— С таким настроением нельзя работать, — сказал представитель.

— Нельзя. Я знаю. Я уйду с этой работы.

— Нет уж, милый! — вспылил директор. — Развалил и сразу: уйду. Ты сначала наладь как следует в своем секторе, а потом будем говорить.

— Закрыть надо мой сектор. Бесполезен он. Вреден даже. Только в хор электролампового завода и можем набирать людей. Да и там поют только: «Ох, миленок…» — Этот хор известен по всей Сибири, — возвысил голос директор. — А ты его хаешь.

— Я его не хаю. Не тем мы занимаемся. Не открывать таланты надо. Что их открывать. Талант сам откроется. Делать нужно так, чтобы в людях исчезал покой. Тогда и таланты будут. Хотя, наверное, не у всех… Все равно не у всех.

— Времени у вас много свободного, вот вы и мечетесь, — сказал представитель. — Я буду в главке ставить вопрос. У станка бы постояли, меньше глупых мыслей лезло бы в голову.

— Неправда, — тихо сказал Перекурин.

— У тебя у самого в душе покой или как? — спросил директор.

— Нет в моей душе покоя.

— Что же ты стихи не пишешь?

— Вполне могу обходиться и без этого, потому и не пишу.

— А что же тогда нам, серым, делать? — съехидничал директор. — У меня вот тоже одни волнения, а что-то петь не хочется.

— Вы прекрасный организатор. В этом ваш талант.

— Ну будет, будет, — заскромничал директор. — Говорить хорошо. Что с планом делать?

— Ничего. Раз сама система неправильная, техника нам не поможет. На юг люди едут. Не до нас им.

Перекурин вышел. А когда дверь за ним захлопнулась, директор сказал:

— Ишь ты. Волновать сердца людей ему надо! Влюбился, что ли, мужик?

— Надо серьезно подумать… — начал представитель.

— Нет, я его в обиду не дам, — не дослушав, предупредил директор.

8

А Перекурин снова пошел к Управлению главного архитектора. Надо было ему увидеть Миру. Чтобы не думала она, что он просто поволочиться хотел. Чтобы знала она, что любит он ее. Любит! Чтобы успокоилась она, не боялась встретить его на улице, не боялась выходить на балкон.

В управлении уже начался обед, когда он зашел в комнату, где работала Мира. Там никого не было, кроме одной незнакомой женщины. Перекурин ничего не спросил и вышел. Он пересек улицу и стал ходить напротив окон здания. Еще раз зайти он не решался. Ведь какой стыд он испытывал при этом! И уйти отсюда он не мог. Не мог уйти, не увидев ее.

И вдруг за его спиной раздались шаги. Это была она. Он не видел ее, но уже почувствовал это. Обернулся. Ну, конечно же, это была она.

— Мира, — сказал он.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Мира, здравствуйте.

— А я случайно посмотрела в окно, вижу, знакомый человек ходит. Я подумала, что вы пришли ко мне.

— Да, да. Я даже заходил в комнату, где вы работаете. Но вас там не оказалось.

Она стояла перед ним в легоньком в синих цветочках платье. Стояла и улыбалась. И снова добродушно, словно говоря: «Нет, Саша, я не обиделась на тебя».

Знала бы она, что делает своей улыбкой! А он стоял и смотрел на нее, и казалась она ему чудесным незнакомым ритмом, странной и прекрасной мелодией и словами, нежными и красивыми. Вся она была как песня. Далекая песня. Песня, без которой и жить-то, наверное, не стоит.

Она чуть-чуть кивнула ему, как бы говоря: «Ну что же вы?» Перекурин представил себе, что с ним будет, если он больше не увидит ее, как и писал он в своем письме. Сейчас можно было просто постоять рядом с ней и помолчать. И не говорить глупых слов, потому что неглупые куда-то пропали. Но Перекурин решил быть честным. Ведь он хотел передать письмо. И только.

— Хотите еще одно стихотворение? — спросил он.

— Хочу! — ответила она. Это было сказано таким тоном, что Перекурин писал бы ей каждый день, лишь бы слышать это «Хочу!» Он протянул ей сложенный: вчетверо лист бумаги и сказал:

— Вот и все. Я не буду задерживать вас. До свиданья, Мира.

— До свиданья, — сказала она, и теперь в ее голосе ему почудилась растерянность. Может быть, она хотела услышать еще что-нибудь от него. Или у нее просто есть несколько свободных минут времени, которые все равно пропадут зря.

— Ну я пошел, — сказал Перекурин.

Она кивнула ему и улыбнулась. Он повернулся и ушел не оборачиваясь.

В его секторе все шло размеренно. Приходили люди, заполняли анкеты, садились в кресла, вставали, получали свидетельства. Одни уходили молча, ничуть не расстроенные, другие все-таки протестовали.

— Вот у меня рассказ, — напирал на Гордецова один упитанный молодой человек. — Я на конкурсе первое место занял. Проверьте свою машину!

— Что за конкурс? — поинтересовался Гордецов.

— Во второй пекарне. Хлеб-то наш едите. Что я, зря писал, что ли?

— Бросьте писать, — сказал Перекурин. — Если для конкурса да для нашей машины, то не стоит. Кроме этого рассказа что-нибудь еще писали?

— Нет.

— А хочется?

— Хлопот много, а толку мало. Может, действительно бросить?

— Бросьте. Не пожалеете потом. Зачем писать, если можно без этого?

Недовольный толстячок успокоился.

— Здорово это у тебя получается! — сказал Гордецов. — От некоторых ведь никак не отвяжешься. Прут как на буфет.

— Тут дело не в том, чтобы отвязаться. Не надо прельщать людей надеждой на то, что они могут стать талантливыми. Надо сделать так, чтобы они становились ими. Халтурой занимаемся.

До вечера Перекурин успокоил еще многих, а некоторых отговаривал прямо в небольшом зале ожидания.

План за день едва выполнили на двадцать процентов.

После работы Перекурин пошел на сквер возле здания, где работала Мира. Сел на скамейку. Он не знал, когда она кончает работу, да и не хотел попадаться ей на глаза. Он видел, как она вышла из подъезда, как шла по улице в пятидесяти метрах от него. С этого дня он каждый вечер садился на привычную скамейку. И ждал ее. Ждал, хотя дал ведь себе слово не искать встреч. Он их и не искал. Да и к чему они были? Ведь, кажется, выяснено все. Каждый день он говорил себе, что больше не пойдет, что это смешно, нелепо, глупо, что нужно же иметь гордость, наконец. Но только все было напрасно.

Так прошло три недели. Три мучительные недели. Но как радовалось его сердце, как он бывал счастлив, когда видел ее хотя бы издали. А ведь он видел ее еще и со своего балкона. Она тоже выходила на балкон, обычно сразу же после захода солнца. Ее профиль четко выделялся на фоне медленно темнеющего неба. Она почти всегда была одна. Раза два, правда, выходил ее муж Сергей. И тогда Перекурин с удивлением обнаруживал, что он радуется. Пусть хоть у них в семье все будет хорошо.