Большая книга ужасов 2014 (сборник) - Ирина Щеглова

— Да нет…

— Он ведь даже не дышит!

Хм, а Груша наблюдательная. Мне вот в голову не пришло посмотреть — дышит странный зверь или нет.

— И что? — спросил я.

— А то. Ты же знаешь, я животных люблю. Я их всей душой люблю, даже вредных. А Колючку не люблю. Ничего не могу с собой поделать — не люблю и все.

Я промолчал. Нет, биомеханика запрещена. Но кто будет проверять всяких энтузиастов, которые с паяльниками по подвалам сидят и разных уродов стряпают? Колючка вполне мог быть роботом.

— Какая теперь разница, — тяжело вздохнул я.

— А вдруг и правда? — искорка страха проскочила в глазах Груши. Или даже паники.

— Пойдем наверх, на скалу, — предложил я. — Нечего тут внизу делать, Барков прав.

— У него кровь красная, я видела.

— Если он робот, то кровь может быть любого цвета.

— Я не о Колючке говорю, о Баркове. У него кровь красного цвета.

— Такое бывает… — пожал плечами я.

— Я точно знаю: такого не бывает! И кровезаменителей таких не бывает.

— И что, по-твоему, это означает?

Груша не ответила. Довольно редкий случай. Вместо ответа она сказала:

— Нас должны спасти. Нас обязательно должны спасти! Не может быть, чтобы нас не спасли… Тебе страшно?

— Не знаю.

Я на самом деле не знал. И никак не мог понять свое состояние. Наверное, у меня шок. Из-за него я ничего не чувствовал. Ничего.

— Холодно, — я выдохнул, и выдох мой стал паром.

На самом деле стало холодать. И мы отправились вслед за Барковым.

Он уже набрал камней и сложил костер, правда, не поджег еще. Сидел, смотрел задумчиво на свои дрова. Колючка стоял над могилой, негромко похихикивал — грустил, видимо.

Я решил, что просто тупо сидеть не стоит, надо запастись топливом на ночь. И принялся собирать камни. Барков мне не помогал, сидел с бластером на коленях, молчал. Потом все-таки поднялся, начал бродить туда-сюда.

Подошел ко мне и сообщил:

— Сто сорок шагов.

— Что?

— Сто сорок шагов. Периметр.

— Понятно… Как ты думаешь, что будет?

— Что-то будет. «Ворон» не станет ждать долго. Это на самом деле ловушка. Как стемнеет, так и начнется.

— Что?

— Не знаю… Помнишь видения Лины? Ей грезился красный человек.

— Да, помню.

— Те, кто погибал на «Вороне», перед смертью видели красного человека.

Я только рот сумел открыть.

— А некоторые вообще видели… Ладно, неважно. Долгая будет ночь.

Больше Барков ничего не сказал. Лучше бы он вообще ничего не говорил! У меня сразу заработало воображение, и я стал представлять, представлять…

Остановился с трудом.

Глава 15. Кукушка

Мы не спали. Не могли спать. Сидели вокруг костра. Я, Груша, Барков и Колючка. Стемнело, говорить не хотелось. Барков держал в руках бластер. Груша сжимала камень, я — нож.

Было совсем тихо, снизу не доносилось ни звука. Груша периодически оглядывалась в сторону могилы. Мне кажется, она боялась, что мертвый поднимется. В темноте все боятся мертвых, даже те, кто верит в электромагнитные волны.

Я чувствовал, что совсем не знаю мир. Видел его всегда с одной стороны и даже не знал, что бывает другая сторона. Оказывается, в нем может быть не все благополучно. Или это другой мир?

Мир, в котором умирают. В котором убивают. В котором плачут не только от боли. Где у подножия невысокой скалы лежит странный и страшный корабль «Ворон».

А еще я понимал, что все кончится плохо. Предчувствие плохого наполняло окружающее пространство, жуть стекала чуть ли не с неба, жуть была везде.

Мы ждали, когда все кончится.

— Послушайте! — встрепенулась вдруг Груша.

Мы прислушались.

Сначала я ничего не разобрал, но через минуту звук добрался до моего мозга. Звук, дикий для этого места. Домашний. Прекрасный. Земной. Далекий, будто прилетевший откуда-то.

Тикали часы.

Какие еще часы?

Я сел.

Тут могли тикать только одни часы. Часы с кукушкой. Привязанные веревкой к поясу Груши.

Груша повернулась к нам. На ее лице выражение крайнего удивления, растерянности. Испуга даже.

— Часы… — голос Груши стал жалким. — Они пошли…

Дура! Зачем она взяла часы?

Но мне не хотелось ругаться, ругаться уже поздно. Можно было ее побить, но тоже уже ни к чему. Хотя я и испытывал раздражение и сейчас, наверное, смог бы отлупить Грушу, даже несмотря на ее превосходство в росте и весе.

Барков протянул руку. Я понял, что он хочет, и передал ему нож. Груша вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Нет, определенно настоящая дура. Неужели она решила, что Барков ее будет резать? Единственное, что в Груше следовало бы подрезать, так это ее самомнение.

Барков просто срезал с ее пояса часы, приложил к уху и долго слушал. Затем протянул мне.

Часы тикали. И я успел заметить, что минутная стрелка чуть сдвинулась.

Да, стрелка сместилась. Изнутри раздавалась натужная работа механизмов, шуршало и попискивало, будто на самом деле внутри часов что-то жило. Мне представилось семейство мышей: мыши сидят в часах, и крутят там все, и дергают за все…

— Они идут… — пробормотала Груша сбоку. — Но они не могут идти!

— Попробуй их встряхнуть, — посоветовал я.

Барков осторожно потряс часами. Они не остановились.

— Три минуты уже идут… — Груша вытерла лоб. — Три минуты…

Она всхлипнула. И я подумал, что Груша — слабая. Весь ее гляциологический апломб — чушь, напускное. И ведь она все-таки девчонка. Значит, и должна быть слабой.

— Ничего не понимаю… — продолжала бормотать Груша. — Там же нет механизма… Такое ведь невозможно…

— Магнитные поля, — усмехнулся я. — Как ты назвала планету? Полина? У планеты Полина слишком мощные магнитные поля. От них и все незадачи. И в головах завихрения, и звездолеты падают, как гнилые яблоки, и часы сами по себе ходят.

— Никакие не поля, — попыталась отбиваться Груша. — А какая-то энергия, которая почему-то двигает стрелки…

— Ага, энергия глупости, — продолжал я в том же духе. — В тебе, Груша, столько глупости, что она даже сдвинула стрелки.

— Я не понимаю… — Груша была готова расплакаться. — Не понимаю…

— А что вообще часы означают?

Барков продолжал разглядывать часы.

— Кажется, они звонят — и кто-то умирает. — Петр постучал пальцем по корпусу и добавил: — Вообще-то они должны куковать. Думаю, все происходит как раз в тот момент, когда они кукуют…

Груша не выдержала и всхлипнула. А потом все-таки заплакала. Слезы потекли, и я заметил, что они оставляют классические светлые дорожки на ее чумазом лице.