Пригоршня скорпионов - Марек Краевский

Анвальдт разлепил опухшие веки и сразу увидел стоящие на столике кувшинчик и стакан. Дрожащими руками он налил в него мятного отвара и поднес ко рту.

— Нож тебе не нужен, чтобы разделить губы? — Мок завязывал галстук, и от него исходил пряный запах дорогого одеколона. Улыбался он добродушно. — Знаешь, я даже не зол на тебя. Как можно быть злым на человека, которого чудом нашел? Щелк — был Анвальдт и нет Анвальдта. Щелк — и Анвальдт снова есть. — Улыбка сползла с лица. — Если у тебя был важный повод исчезнуть, кивни.

Анвальдт кивнул. В черепной коробке вспыхнул фейерверк. Он снова налил мяты. Мок, широко расставив ноги, стоял и смотрел на страдающего с похмелья Анвальдта. Стоял, сплетя руки на животе, и крутил большими пальцами.

— Хорошо. Вижу, тебе хочется пить. Это значит, рвать тебя не будет. Я приготовил тебе ванну. В ванной висит одна из моих рубашек и твой вычищенный и отглаженный костюм. Ты здорово уделал его вчера. Мне пришлось немало заплатить жене дворника за ее старания. Она полночи занималась им. Заодно начистила твои башмаки. Деньги отдашь мне, когда они у тебя будут. Вчера тебя кто-то обокрал. Побрейся, а то ты выглядишь как бродяга. Можешь воспользоваться моей бритвой. — Тон у Мока был жесткий и решительный. — А теперь внимательно слушай меня. Через сорок пять минут ты сядешь здесь, напротив меня и расскажешь про свои приключения. Кратко и конкретно. Потом мы пойдем в церковь Иоанна Крестителя. Там в девять пятнадцать меня будет ждать доктор Лео Гартнер.

Они сидели в прохладном полумраке. Натиск солнца замирал на цветных фильтрах витражей, стены из тесаного камня приглушали грохот и сумятицу потного города, силезские князья спали в тихих нишах, а латинские надписи на стенах навевали мысли о вечности. Часы Мока показывали двадцать минут десятого. Они сидели, как было уговорено, на первой скамье и высматривали Гартнера. Но вместо него к ним подошел невысокий, стриженный бобриком священник в очках в серебряной оправе. Он молча вручил Моку конверт и сразу же удалился. Анвальдт хотел пойти следом за ним, однако Мок его удержал. Он достал из конверта напечатанное на машинке письмо и подал Анвальдту:

— Прочти. Я здесь плохо вижу, а мы же не будем выходить на эту чертову жару.

Произнеся это, Мок вдруг сообразил, что обращается на «ты» к сыну барона фон дер Мальтена. (Уж коль я говорил «ты» Мариетте, значит, могу и ему.)

Анвальдт глянул на лист, украшенный золотым гербом университетской библиотеки, под которым шли строки, напечатанные щегольским шрифтом директорской пишущей машинки.

«Ваше превосходительство!

Прошу меня простить за то, что я не смог лично явиться на условленную встречу: в связи с семейными обстоятельствами вчера вечером я вынужден был срочно выехать из города. Я неоднократно звонил Вашему превосходительству, однако Вас не было дома. Так что пусть вместо меня говорит это письмо, а сообщить мне нужно несколько важных вещей. Все, что я сейчас поведаю, основано на превосходной книге Жана Буайе „Les Yesidie“,[37] вышедшей в свет в Париже десять лет назад. Автор, известный французский этнограф и путешественник, пробыл среди езидов четыре года. Они относились к нему с такой симпатией и таким уважением, что даже допустили его до участия в некоторых священных обрядах. Среди множества интереснейших описаний религиозного культа этой таинственной секты одно чрезвычайно знаменательно. Наш автор пребывал где-то в пустыне (он точно не указывает где) вместе с несколькими старейшинами езидов. Там они посетили некоего отшельника, проживающего в пещере. Древний этот пустынник часто пускался плясать и впадал в транс, подобно турецким дервишам. При этом он выкрикивал пророчества на непонятном языке. Буайе, как он пишет, долго пришлось упрашивать езидов растолковать ему эти профетические выкрики. В конце концов они согласились и перевели их. Отшельник возвещал, что настало время отомстить за убитых детей Аль-Шауси. Буайе, хорошо знающему историю езидов, было известно, что убийство это произошло на переломе XII и XIII веков. Но его удивило, что они, у которых месть почитается священным долгом, так долго ждали. И езиды объяснили ему, что месть почитается совершенной, только когда способ мести в точности соответствует преступлению. И потому если кому-то кинжалом выкололи глаз, то мститель должен точно так же лишить глаза преступника либо его потомка, причем не обычным ножом, а обязательно кинжалом и лучше, если тем же самым. Месть за убитых детей Аль-Шауси оказалась бы в соответствии с их законами только в том случае, если бы малолетние потомки убийцы погибли точно так же. Но в течение нескольких столетий это невозможно было сделать, и только сейчас пустыннику явилось божество Мелек-Тавуз и возвестило, что пришла долгожданная пора. Езиды очень чтут пустынников, они считаются в езидской общине хранителями традиции. А месть — часть их священной традиции. И вот когда отшельник возвещает, что настало время мести, из членов общины выбирают мстителя, на правой руке которого делают татуировку символа мести. Если мститель не исполнит задания, его публично вешают. Так пишет Буайе.

Ваше превосходительство, я тоже, к сожалению, не способен ответить на вопрос, который так интересовал Жана Буайе. Я просмотрел всю генеалогию рода фон дер Мальтенов, и мне кажется, что я знаю, почему езиды столько веков не могли отомстить. В XIV веке род фон дер Мальтенов разделился на три ветви: силезскую, баварскую и нидерландскую. В XVIII веке две последние угасли. Силезская же ветвь давала не слишком много побегов — в этом прославленном юнкерском роду чаще всего рождалось по одному-единственному сыну, а месть, позволю себе напомнить, могла считаться совершенной, только если рукой мстителя были бы убиты сын и дочь. В истории этого семейства только пять раз рождались сын и дочь. В двух случаях один из детей умер в младенчестве, в двух других мальчики погибли при невыясненных обстоятельствах. В последнем же случае тетя Оливера фон дер Мальтена, сестра его отца Рупперта, практически всю жизнь провела в закрытом для мирян монастыре со строгим, буквально схимническим, уставом, так что совершить месть в отношении ее было чрезвычайно затруднительно.

Ваше превосходительство, я написал, что знаю, почему месть так и не была совершена. Но, к сожалению, я не знаю, почему на святого старца низошло озарение и он торжественно возвестил, что настало время свершить месть. У единственного живущего ныне мужского потомка Годфрида фон дер Мальтена Оливера в момент озарения пустынника не было других детей, кроме несчастной Мариетты. Потому ужасная ее смерть является трагической ошибкой, помешательством старого шамана, вызванным, вполне возможно, столь популярным в тех краях гашишем.

Заканчивая свое затянувшееся письмо, прошу меня простить за то, что я не проверил перевод Мааса двух последних пророчеств Фридлендера. Причина в том, что я много времени потратил на исследование проклятия езидов, а кроме того, неотложные семейные дела неожиданно ускорили мой отъезд.

С глубочайшим уважением

Мок и Анвальдт взглянули друг на друга. Они-то знали, что пророчество святого отшельника вовсе не было наркотическим бредом спятившего шамана. Они молча вышли из собора и сели в черный «адлер», стоящий в тени огромного каштана, каких много росло на Соборной площади.

— Не тревожься, сынок. — Мок с сочувствием глянул на Анвальдта. На сей раз он не оговорился. Слово «сынок» он произнес совершенно сознательно. Ему припомнился барон, который, уцепившись за вагонное окно, крикнул: «Он — мой сын!» — Сейчас я отвезу тебя к себе. У тебя дома, боюсь, небезопасно. Я пошлю туда Смолора за твоими вещами. А ты посиди у меня, как следует выспись, не бери телефонную трубку и никому не открывай. Вечером я отвезу тебя куда-нибудь, где ты забудешь и о своем папочке, и о всякой летающей и ползающей нечисти.

XV

По средам в салоне мадам Ле Гёф игрища были выдержаны в античном стиле. Вечером нагой невольник, крашенный в цвет красного дерева, ударял в большой гонг; занавес поднимался, и глазам зрителей представала декорация фронтона древнеримского храма, а на его фоне под сыплющимися розовыми лепестками танцевали обнаженные мужчины и женщины. Вакханалия эта, во время которой танцоры и танцовщицы лишь имитировали совокупления, продолжалась минут двадцать, после чего наступал антракт, длившийся примерно столько же. Во время него некоторые гости, стараясь не привлекать к себе внимания, удалялись в отдельные кабинеты, а остальные выпивали и закусывали. Затем невольник вновь ударял в гонг, и на сцене появлялись несколько «римлян» и «римлянок» в воздушных туниках, которые они, впрочем, быстро сбрасывали. Сыпались розовые лепестки, в зале становилось как-то душно, начиналась уже непритворная вакханалия. После получаса подобных забав актеры и актрисы сходили, усталые, со сцены, зал пустел, зато заполнялись отдельные кабинеты.