Метагалактика 1995 № 3 - Б Липов

Беспардоннов присвистнул — премиленькое дело.

— Потрясающе! — Усомнился он. — Это каким же макаром ты, Володька, в боссы выбился? Там, — Веньямин закатил глаза, — вроде ничего выдающегося не создал… А стоило кануть в Лету — он отпрыска самого князя тьмы в адъютанты заполучил. Про Эльвирочку я и не говорю. Будто для тебя цвела…

— Как-нибудь потом, Веня. Потом. Лучше веди в свой клуб, а то от этих лозунгов да выражений в защиту самовыражения голова не на месте. Кстати, на Земле подобный кильдим взашей разогнали бы…

— Так то на Земле, дорогой ты мой однокашник. А у нас — демократия! Хоть на ушах ходи… Не жизнь, а малина, если бы не процедуры… А что рай? — Краснобайствовал Беспардоннов. — Там, по рассказам, кисло, никуда ни плюнь, не матюкнись, не спорь — все по режиму. А чуть перегнул палку — согрешил — такое удумают, что любой ангел хуже черта обернется… Мы сейчас новую кампанию проворачиваем. Проталкиваем законопроект о замене телесно-касательных процедур на душещипательные. Вот на этом шабаше и тиснем, через надежных чертей, тезисы о необходимости перехода на новый вид терапии. По всем кругам, а не только — как это прижилось в Богеме. Да и метод проще пареной репы: килограмм селедки, килограмм гороха, литр парного молока и тройная доза левомицетина. Понятно, есть определенная закавыка и в этой новации, но — терпимо. У нас — прижилось! А кое-кто даже клизмы нелегально приобрел…

Перед мысленным взором Владимира Ивановича моментально нарисовались кряхтящие от натуги грешники и грешницы с набрякшими, в палец толщиной, жилами на лбу, и его замутило.

— Веня! Прошу тебя, пожалуйста, о другом…

— Да-да, Володь! Извини. Но, у кого что болит, тот о том и говорит. — Сценарист, незаметно от Ахенэева подмигнул Якову.

Компания подошла к зданию Мегаполиса.

Мегаполис Богемы имел множество ходов и выходов, и впервые очутившийся здесь грешник с ужасом думал:

— Катакомбы, похлеще Аджимушскайских…

Хотя, все без исключения коридоры, тропки и прочие всевозможные коммуникации вели во всеадовски известный клуб «Встреча». Так объяснил Беспардоннов и охотно подтвердили Яков и Эльвирочка.

— А где же тогда шабаш? — Спросил любознательный фантаст. Ответом послужил мощный, заставивший закачаться бронзовые люстры подземный толчок. По штукатурке расползлась паутина трещин.

— Черти то где? — Переспросил Владимир Иванович, стряхивая с лысины шматки известки.

— В цокольном этаже шабашат. Ишь, как стены ходят, не иначе не поделили что-то… Оно всегда так: паны дерутся… Да ты, Вовка, не боись, — утешил Ахенэева Веньямин. — Бог не выдаст, свинья не съест. Мегаполис — сейсмоустойчив. Его даже концерты хард-рокеров и металлистов не берут. Где уж чертям… Да и фестиваль вовремя приспел: мы этих громовержцев от музыки на открытую эстраду выпихнули. Иначе — беда: два таких события под одной крышей… Но и рокеры, и металлисты у чертей в почете. В счет шабаша отстегнули тонн двести новейшей аппаратуры, кинули, как собаке кость. А волосатики, в виде подхалимажа, в ознаменование чертовых гуляний отбухали рок-оперу «Вельзевул — супер стар, наплевал на божий дар», в стиле панк. Покажут, на что способны… Вообще, молодцы, ребятки! Любую туфту за чистую монету толкают. А черти им потворствуют… Эх, молодость, молодость, — Веня грустно вздохнул. — Скинуть, эдак, лет 15–20, не иначе, как в хиппи подался бы… А что? Только и забот, что в носу ковыряться, да вселенскую любовь проповедовать. Красотища!

Беспардоннов говорил без умолку и попытки других знакомых Ахенэева вставить хотя бы слово пресекались категорично и безжалостно. Магическими словами «заткнись», «отвали», «не встревай», он беспрепятственно обрел монополию на диалог. И, как ни странно, и отваливали, и не встревали, признавая в запойном пьянице, бабнике по земной жизни Веньке Беспардоннове — здесь, в Богеме — литературного форварда, пользующегося авторитетом.

…Общий зал клуба «Встреча» огорошил ввалившуюся компанию демонстрантов и Ахенэева со спутниками гвалтом, дребезжанием стеклянной посуды и песней, для которой весь этот шум служил фонограммой.

За столами, установленными пивом и фруктами, сидели не только похоже одетые, но и причесанные под одну гребенку, почти не различимые внешне богемки и богемцы.

— Птица счастья завтрашнего дняПрилетела крыльями звеня,Выбери меня,выбери меня,Птица счастья завтрашнего дня.

Бодрячески-идиотская песенка оралась истово, под аккомпанемент двух слабосильных электрогитарок, электроорганчика на тонких телевизионных ножках и ударной установки-тройника. Судя по их скорбным лицам, становилось понятно, что и завтрашнюю, и послезавтрашнюю, и даже пролежавшую в морозилке энное количество дней птицу счастья отведать поющим не придется.

— Веня! — Ахенэев приостановил журчащий поток красноречия Беспардоннова. — Это что — близнецы?

— Ха! Точно, Вовчик. Они самые. — У тебя, как и прежде, вдохновение прорывается спонтанно. И, что самое страшное, выдаешь перлы — и не пользуешься. Разбазариваешь…

Беспардоннов что-то быстро черканул в записной книжке и обратился к Эльвирочке.

— Мисс! Если Вам хоть немножко дорог этот увалень и если у Вас появится желание иметь норковое манто и гарнитур из якутских алмазов, то — берите с меня пример. Обзаведитесь блокнотом и не ленитесь записывать его выражения. — И, полуобняв Ахенэева. — Нет, каков?! Близнецы… Тонко подметил! И мать у них одна — эстрада, и бабушка — халтура под одну колодку. В этой семейке главы не хватает. Но она-то, точно в четвертом круге куролесит, по министерско-культурной принадлежности.

И Ахенэеву почему-то вспомнилось первое интервью…

А Беспардоннов продолжал распинаться.

— И старые протежеры нет-нет, да наведываются. Встретятся, попоют, золотое времечко вокально-инструментальщиков вспомнят. Это — когда рокеров поблизости нет. Ох, и ненавидят жестянщики этих зацикленных. У молодежи на них прямо аллергия какая-то… Ну, да, пусть пока потешутся…

Желающих вспрыснуть столь волнующее событие, как встречу двух соавторов-собутыльников, набралось немало и к сдвинутым столам присовокупили еще один, но не столовый: извлеченный из соседнего зала, письменный. Это вполне соответствовало моменту и воспринималось, как своего рода символ еще не набравшей обороты вечеринки.

— Старик, в этот зал сходятся все, кому не лень. Пожрать, да по-людски кирнуть. Можно, конечно, и в отдельный прошвырнуться, но извини, Володька, — Беспардоннов поморщился, — духовной пищей, пусть даже современными шедеврами, сыт по горло! Не знаю, кто как, а мне не до хорошего: коньячка, балычка и… — он не договорил и, увидев парящего над соседним столиком халдея, заорал. — Официант!