Окно в природу-2003 - Василий Песков

Малыши в инкубаторе появляются через шесть недель и весят 750 граммов. Растут скоро - через год их вес достигает 120 килограммов. Страусята пугливы. Держат их в отдельных помещениях и группируют по возрасту. Сейчас на ферме около ста сереньких страусят разного возраста, все удивительно походят на ежей-великанов с головой-«перископом». Воспитание страусят для фермы (знаю: и для зоопарков тоже) - дело тонкое, во многом малоизвестное. Отход молодняка - до 70 процентов. Это сильно снижает рентабельность фермы.

В природе несколько самок кладут яйца в одно гнездо, а семейная пара по очереди их насиживает. Тут, на ферме, при самце держат двух самок, лишая их родительской радости выведения и воспитанья птенцов, - технология этого требует.

Самцы соперничают из-за самок и дерутся при нарушении территорий. В брачную пору у самцов краснеют клювы, они становятся возбужденными и безрассудными. «Однажды страус буквально измочалил ручку метлы, оставленной зоотехником в щели ограды». В ритуале ухаживанья за самкой обязателен бег («Догони!»). Если симпатии обоюдны - самка присаживается, и совершается то, что происходит в природе без свидетельства человека.

Противоборство у самцов во избежание увечий стараются исключать, но врожденное поведение проявляется в их призывах: «Я тут! Я готов с кем угодно сразиться!» - страус присаживается, распускает угольно-черные перья, мельницей крутит длинную шею с головкой величиною с кулак.

Любопытно, что в природе самые жаркие схватки самцов бывают не в период борьбы за самку, а когда вылупятся цыплята. Независимо от того, кто сидел на гнезде, самцы сражаются за право водить и защищать малышей - очень ответственное дело уберечь и выходить молодняк.

Серпуховской страусиной ферме четыре года. На ней две сотни «товарных» птиц. Стоит ли игра свеч при хлопотах хозяйственного разведения страусов? Видимо, все-таки стоит, коль число ферм растет. Главный доход - от мяса, рестораны берут его по 600 рублей за килограмм. Яйца продаются по 500 рублей за штуку. Кое-что стоят перья, ценится очень крепкая, мягкая кожа птиц - идет на изготовление сумочек, ремешков для часов. Ну и кое-что дают экскурсии в страусятник. При мне в воскресный день сюда приехали три автобуса, полные любознательным людом.

Страусы признаны птицами глуповатыми. Люди у забора их не страшат, скорее возбуждают любопытство. Работники ферм особо предупреждают посетителей не кормить птиц. Из-за длинной шеи для них особо опасны пучки травы. Сами страусы щиплют ее мелкими порциями, а пучок в длинном пищеводе застрянет, и страус раньше времени попадет в ресторан.

Есть что-то грустное в судьбе вольных бегунов Африки, живущих на фермах, где судьба у всех одинакова. Но ведь и гуси, утки, куры, индюшки, лошади, свиньи когда-то тоже были вольными и свободными, а теперь мы знаем их как поставщиков мяса, яиц, молока, живой силы в хозяйстве людей. Вот уж верно: человек - царь природы.

25.09.2003 - Охота с Хемингуэем

Патрик Хемингуэй с егерем в то памятное утро.

Сразу, чтобы не было недоразумений, скажем: речь идет не о писателе Хемингуэе, на охоте мы были с сыном его - Патриком Хемингуэем. Познакомились в Кении, в тех местах, где были написаны отцом его знаменитые «Зеленые холмы Африки». В то время у нас не прошло еще увлеченье Стариком Хемом, и когда мы с другом узнали, что младший Хемингуэй преподает стрельбу в школе рейнджеров (охранников национальных парков), то заехали в школу хотя бы увидеться с ним.

Патрик нас встретил очень приветливо, пригласил в дом, где жил с маленькой дочуркой в одиночестве, как нам сказали, после какой-то семейной драмы. Фотографировались, обедали и много расспрашивали друг друга, мы - об Африке, а Патрика интересовала Россия и, конечно, охота у нас. Круглолицый, невысокого роста, мой примерно ровесник, сказал, что отец повлиял на него в выборе места для жизни. «И страсть к охоте - тоже его черта. Но о писательстве не спрашивайте, это не мое дело. Хватит одного Хемингуэя».

Расстались мы дружески. Было это, кажется, в феврале, а осенью в Москве открывался Всемирный конгресс биологов-охотоведов. В беседе с его организаторами мы, журналисты, посоветовали: «Если хотите, чтоб о конгрессе писали, пригласите на него хотя бы несколько людей с известными именами», - в числе их назвали и Патрика.

Его пригласили. И, желая отплатить Хемингуэю за радушие встречи в Африке, мы организовали охоту на лося, причем охоту с «вабой», то есть подзыванием зверя характерным для него звуком в пору осенних лосиных свадеб.

Помню дорогу в сторону Ленинграда. У края Москвы остановились возле знакомых «ежей», обозначавших место, где были остановлены немцы в 41-м году. Патрик, выйдя из машины, с волнением огляделся: «Неужели так близко все было?..»

В Безбородовское охотничье хозяйство приехали к вечеру, и сразу егерь повел нас в лес. Я понимал состояние гостя, гладившего ладонью березы, мявшего в пальцах колючую хвою елок: «Рашен форест...» (русский лес). Егерь показал, как будет изображать он страстный стон влюбленного лося. Сложив ладони лодочкой и приставив указательные пальцы к ноздрям, он исторгал негромкий, но выразительный горловой звук зверя, искавшего соперника, чтобы сразиться. Я знал об этой старинной охоте, но, как и Патрик, участвовал в ней впервые. Вчетвером мы тихо шли по лесу. Егерь «вабил», я наготове держал фотокамеру, а Патрик ружье - право выстрела было за ним.

Лосей в те годы в лесах было много, и егерь нас уверял, что какого-нибудь обязательно дозовемся. Нечаянно мы спугнули молодую лосиху, возможно, ждавшую поединка. Нам же был нужен рогатый боец. Но лес молчал, лишь сойка истошным криком обозначила наше присутствие. Возможно, она и испортила дело. Спустились сумерки, и мы вернулись к жилью, когда в окнах уже горели огни, а по стенам внутри дома бегали отсветы от камина. «Ничего, ничего, - утешал егерь, - будет еще и утро. Обязательно зверя докличемся».

За ужином вспоминали разные охоты в Африке и в здешних местах. Патрик с фонариком обошел наш приют, рассматривая на стенах рога лосей и оленей, чучела кабанов, глухарей и гусей. Спать легли уже за полночь. А в четыре часа нас разбудил вежливый стук в окно. Это был егерь: «Пора...»

Зарею светилось чудесное утро «бабьего лета». Мы ехали в темноту леса на двухколесных тележках. Резиновые шины гасили все звуки, лишь фырканье лошади нарушало покой еще спавшего леса.

Но вот заря осветила пожелтевшие верхушки берез, вот лучи восходящего солнца пронизали туман между елок. Вблизи какой-то поляны егерь сделал нам знак соблюдать тишину и быть наготове. Прислонившись спиной к стволу старой сосны, он огласил лес обманным призывным стоном. Еще раз... И тут мы услышали стон ответный. Вызов был принят. Мы замерли, не зная, куда глядеть. Егерь осторожно указал направление, и мы увидели в молочном, подсвеченном солнцем тумане фигуру лося. Ноги и низ живота были туманом скрыты, но спина с горбиною в холке и голова, увенчанная рогами, видны были ясно. До зверя не больше двухсот шагов. Егерь рукою подал сигнал, и гость из Африки, подняв ружье, стал старательно целиться... Гром выстрела был поглощен сыростью леса. Глухарь, хлопая крыльями, сорвался с дерева сзади нас, а лося мощная сила дернула с места, и он растворился в затуманенном мелколесье...

Промах. Егерь понял это сразу. А Патрик, на что-то надеясь, побежал к месту, где только что темнела фигура большого зверя, и убедился: промах. На росной желтой траве не было крови, следы лося ясно говорили, что пуля счастливо его миновала.

Лицо Патрика было озабоченно-виноватым: «Как же так? Я ведь неплохо стреляю...» Дружески-ласково ему были сказаны все подобающие слова утешенья: «Охота есть охота... Незнакомая обстановка, бессонная ночь. Волненье... Чужое оружие...» Но младший Хемингуэй знал цену таких утешений. Он хлопнул ладонью повыше колена и тоже сказал подобающие слова. Он понимал: в охоте бывают удачи и неудачи. Об этом хорошо писал старший Хемингуэй.

На полянке мы потоптались, прошли по росному следу на травах - убедиться, что нет подранка, и тронулись к дому. Лес приветствовал неудачный наш выстрел. Пировали на рябинах дрозды, перебежала, оглядываясь, дорогу белка, потом лошадь остановилась, увидев лениво переползавшего колею, озябшего за ночь ужа. Желтые кроны берез были пронизаны утренним солнцем, на траве стекляшками светились капли росы, остро пахло грибами и палыми листьями. «Хорошо...» - сказал Патрик, уже как бы и радуясь, что промахнулся.

В девять часов егерь провел нас к лодке. Доплыли до середины Волги и тут согрелись содержимым бутылочки, неизбежной при удачной охоте и неудачной тоже.

Течение снесло нас к другому берегу, в аккурат к дому, где егерь жил. Тут ждал нас завтрак. Под березами на некрашенном длинном столе со скамейками на врытых в землю пеньках появились сковородки с жареной рыбой, тарелки с солеными груздями и кастрюля горячей картошки. Но я увидел, как растерялся вдруг гость из Африки. Он стал поспешно класть себе на тарелку жареного леща, с испугом поглядывая, как мы набросились на грибы.