Истребивший магию - Юрий Никитин

Олег бросил быстрый взгляд через его плечо. Водяное колесо вращается все медленнее, да и то дивно, что такая тонкая струйка воды крутила такую махину. Но это разве что красотка с ее кукольным личиком не обращает внимания на такие мелочи, но он заметил еще вчера, когда подходили к дому.

– Доброе утро, – сказал он вежливо. – Нигде так хорошо не спалось, как под вашей крышей!.. Счастливые вы люди, как говорит моя женщина.

Барвинок снова зло зашипела, даже попыталась наступить ему побольнее на ногу, какая она ему женщина, она ничья женщина, но Олег даже не заметил, тяжелый и бесчувственный, как мельничные жернова.

Мельник ответил, не отрывая от жены взгляда:

– Да-да… Но сейчас у нас неожиданная напасть… Вас не обидит, если я вам дам на дорогу сыра и хлеба? А то мы не скоро сядем за стол.

Барвинок закусила губу, а Олег ответил степенно:

– Премного благодарствуем. Я и моя женщина.

Она стиснула зубы и, сладенько улыбнувшись, попыталась хотя бы ущипнуть этого нахала за бок, но проще ущипнуть валун. Она вспомнила, какие у него тугие мышцы, нахохлилась.

В комнате хозяин быстро собрал им в чистый платок две ковриги хлеба и круг сыра, Олег снова поблагодарил, а Барвинок поулыбалась и пощебетала, как им было у них приятно, как приятно, как восхитительно….

Когда они, оседлав коней, начали отдаляться от мельницы, Барвинок украдкой оглянулась. Колесо перестало вращаться, вода все еще бежит по нему, но лопасти уже не сдвигаются с места. Дом разом постарел, одряхлел, Барвинок вообще показалось, что вот-вот рухнет, рассыплется гнилой трухой.

– Что случилось? – прошептала она. – Мы как будто какую заразу занесли…

Он похлопал своего коня по шее, посмотрел на нее внимательно.

– Близко, – сказал он одобрительно, – близко…

Она дернулась, как ужаленная. Глаза сверкали яростью.

– Не шути над людскими несчастьями!

– Какие несчастья? – удивился он.

– Ты видел, у них и цветы разом завяли, колесо перестало крутиться, дом разрушается…

Он хмыкнул.

– У них рук нет, что ли? И он, и его жена – здоровые еще, сильные, крепкие. Потрудятся – все будет. Никакого несчастья я не увидел.

– Грубый ты. И бесчувственный.

– Я?

– Да, ты. Что глазки делаешь? Все равно у совы круглее.

Он пробормотал:

– Да это я как-то все обвинял в бесчувственности одного лохматого… Но чтоб меня… гм… Хотя, может быть, кто-то по дури мог, мог…

Она задохнулась от возмущения.

– По дури? Это ты считаешь дурью? Может быть, ты даже чуткий и нежный?

Он удивился:

– А как же? А самый он и есть.

Она умолкла, решив, что издевается, но его лицо оставалось абсолютно спокойным и уверенным в своей правоте, словно он скала на пути ветров, а те вместе с мусором несут всяких мелких птиц, на писк которых обращать внимания не стоит.

Кони идут весело, отоспались, сами без побуждения срываются на рысь, а затем и в галоп, если не остановишь, далекие холмы двигаются навстречу все быстрее.

Когда и они приблизились вплотную, а потом расступились, с одного из них открылся вид на зеленую долину, расчерченную полями и огородами. Почти посредине просторно раскинулся город, где среди высоких старинных зданий зияют проплешины пустырей, лугов и даже пастбищ.

Кони шли галопом, скоро Барвинок рассмотрела, что дома добротные, каменные, деревянные только на окраине, крыши блестят тускло, в городе ни деревца, только небольшой пруд да две высокие башни со следами времени.

– Ну вот, – сказал Олег с удовлетворением, – Коростень. Добрались наконец-то. Какой же я все-таки молодец!

– Чего вдруг? – спросила она враждебно.

– Довез в целости, – объяснил он. – Не прибил… ни разу.

– А хотелось?

– Еще бы, – ответил он.

– Очень?

– Да когда как…

– А чего ж не прибил?

Он подумал, объяснил честно:

– Добрый я. Терпеливый. Все вынес, как видишь. Когда другие будут тебя лупить, как сидорову козу, вспоминай мое неслыханное терпение и несказанную доброту.

Она не нашлась с ответом, молча пустила коня следом. Город приближался медленно, стена вокруг деревянная, простой частокол, хотя жители могли бы раскошелиться и на каменную, а то как в большом селе…

– Место для мудреца, – обронил Олег. Заметив ее недоумевающий взгляд, пояснил благосклонно: – Уединение нужно искать в больших городах.

Она поморщилась:

– Ты меня уже замучил прописными истинами!

– Полезные истины, – сказал он нравоучительно, – следует говорить и повторять как можно чаще.

Ее передернуло, словно хлебнула вместо яблочного сока крепкого уксуса.

На воротах стражи взимают плату с хозяев нагруженных телег. Барвинок начала придерживать коня, ее лицо стало серьезным, очень серьезным, такой волхв ее еще не видел. Глаза трагически расширились, брови сдвинуты, а пухлые и всегда слегка приоткрытые губы, словно в постоянной готовности к поцелуям, сейчас плотно сжаты.

Конь волхва пошел было вперед, но Барвинок перехватила его за повод и удержала.

– Погоди, – произнесла она напряженным голосом. – Как это я раньше не догадалась… Но слишком уж было невероятно! А сейчас, когда вспоминаю, все как на ладони… Что я за дура? В деревне ты едва не убил Кривого Корня, но магию у него отобрал точно. Так? Дальше… Нас угостили на скатерти-самобранке, но после нашего появления и она… потеряла всю магию.

– Не после появления, – поправил он. – А потом. Перед нашим уходом.

– Значит, – сказала она торопливо, – не отрицаешь. Потом мельник… Это не случайно после нашей ночевки и цветы завяли, и колесо перестало крутиться, и сам дом сразу постарел?

Он смотрел на нее серьезными зелеными глазами, но она не могла понять их выражения, хотя обычно мужчин читает, как открытую книгу, где мало букв, а одни картинки.

– И что?

Она перевела дыхание и выпалила:

– Так это ты и есть?

– Кто, – осведомился он, – я есмь?

– Воин, – прокричала она обвиняюще, – что убивает магов? А ты мне нагло врал, что это брехня! Ты сам брехло!.. Как можно врать? Это нехорошо! Ты смотрел мне в глаза и врал?

Она задыхалась, не находя слов от великого возмущения, от обиды, едва не бросилась на него с кулаками, а потом просто разревелась. Он с минуту смотрел, как она всхлипывала, размазывая кулачками слезы по щекам, придвинул коня вплотную к ее лошадке и дружески обнял за узкие плечики.

– Я не врал, – сказал он мягко. – Вспомни мои слова. Любая горечь с годами забывается, и если тот человек начал убивать колдунов из-за мести, то уже прекратил бы. Человек не может страдать так долго. Вернее, у него будут новые причины страдать. А если еще и старым ранам болеть, он сойдет с ума. Вообще род людской прекратится.