Филфак (СИ) - Гордеева Алиса

— Так ты ещё и тракторист? — вынырнув из раздумий, морщит свой аккуратный носик Аня, а потом как давай хохотать на весь салон. — Господи! Соколов, с тобой час от часу не легче!

— А что трактористы нынче не в почёте? – глупо, конечно, но становится обидно за Илюху. Хороший же парень! Ну да, заблудшая овца! Не пропади он, разве угнал бы я тачку? Да и оправдываться перед Румянцевой сейчас не пришлось бы! Впрочем, я ему благодарен. За девчонку напротив, за жизнь, что гейзером бьёт изнутри, за новый опыт и бесценные воспоминания. И мне, честно, неприятно, что Аня сейчас судит по обложке…

— Илья, остановись! — вмиг перестав смеяться, Румянцева отворачивается к окну. Неужели я угадал?

В ушах начинает неистово шуметь от накатывающего разочарования, а нога сама вдавливает в пол педаль газа.

— Соколов, ты чокнутый? — вскрикивает Аня, сильнее хватаясь за поручень над головой. — Остановись немедленно!

— И не подумаю! — кидаю в ответ и резко перестраиваюсь сначала в левый ряд, потом в правый. И так по кругу. — Давай скажи, девочка, что никогда не посмотришь на такого бесперспективного парня, как я. Зачем тебе нищий баянист-неудачник с корочками тракториста, верно?

Но Аня словно не слышит. Крутит головой по сторонам и теребит подол короткой юбки.

— Идиот! — верещит Анька, продолжая озираться. — О чём ты вообще думаешь?

— О тебе, Румянцева! С утра до ночи об одной тебе!

— Илья, я прошу тебя, остановись! — кричит в запале и закрывает лицо руками.

Бью по рулю, словно тот виноват во всех смертных грехах, а потом съезжаю на обочину. Резко. Клубами поднимая придорожную пыль. Мимо пролетают автомобили. В лобовое бьёт свет от фонаря. Но я вижу только Аню. Перепуганную. Взволнованную. И видимо, всё-таки не мою. Спиной вжавшись в кресло, она продолжает прятаться от меня за хрупкими ладошками и дрожать всем телом.

Отлично! В качестве простого парня я гожусь разве что на роль друга. Такие, как Румянцева, в баянистов не влюбляются, а трактористам не признаются в любви.

Я снова ударяю по рулю. Меня распирает от любопытства: интересно, скажи я сейчас Пуговице, что никакой не нищеброд, как быстро её принципы полетят ко всем чертям! Впрочем, это я сейчас и проверю!

— Знаешь, Ань, — получается глухо. Голос простужен чужой нелюбовью и заглушается девичьим дыханием. Беспокойным. Шумным. А ещё сиянием за окном. Ярким. С примесью красного и синего. Но я его почти не замечаю. — Мне так хотелось, чтобы ты полюбила меня. Не из-за денег или положения…

— Соколов! — перебивает Румянцева и отстёгивается. Жадно смотрит по сторонам. Что она все время пытается разглядеть в ночи? Пути к отступлению?

— Не перебивай! — сердце сводит от боли. Ещё пара слов, капля правды и навсегда разбежимся. Румянцева поймёт, кого упустила, а я… наверно, окончательно разочаруюсь в этой долбанной жизни.

— Не перебивать? Ты серьёзно? — машет своим длиннющим хвостом, продолжая с опаской вглядываться то в одно окно, то в другое. А потом поворачивается ко мне. Знает, как безнадёжно тону в её глазах. Видит, как схожу с ума от желания прикоснуться. И удивляет. Снова.

— Какой же ты дурак, Соколов! — она хватает меня за ворот футболки и тянет к себе. — Другого времени поговорить по душам не нашёл, да?

Теряюсь в аромате её духов. Завожусь, как гоночный болид, от её близости. Хрен с ними, с принципами, я хочу эту девочку себе и плевать под каким предлогом.

— Анька, — выдыхаю её имя, пропадая навсегда.

— Да замолчи ты уже! — под яростный бой сердца Румянцева жадно впивается в мои губы. Это даже не поцелуй. Скорее крик души. Страстное отчаяние. Шаг в бездну. Вместе.

Что-то неимоверное Аня выделывает с моими губами. Бесстыдно проникает глубже. Сладкими стонами парализует слух. Я, и правда, больше ничего не слышу: только её голос, только биение наших сердец. Последнее, к слову, приобретает странное звучание. Неритмичное. Слишком громкое. Отстранённое.

— Не отвлекайся, Соколов! — продолжая ласкать мои губы, прерывисто бормочет Пуговица. — Лучше сидение отодвинь!

— Аня, — пытаюсь возразить, остановить её безумие, но Румянцева идёт ва-банк. Лишь на мгновение отстранившись, она скидывает себя плащ и не раздумывая расстёгивает пуговицы на блузке. Боже! Пламя внутри меня приобретает нешуточные масштабы, а мозг…Хотя какой к мухоморам мозг? Он давно растёкся лужицей у ног девчонки.

В два счёта сидение отъезжает назад, а полуголая Пуговица садится на меня верхо́м. Снова целует. Шаловливо залазит руками под мою футболку. Гладит тело. Стонами ласкает слух. А ещё извивается на мне в диком танце страсти. Неужели не понимает, что обратного пути нет?

И только дурацкий стук никак не даёт покоя. Так бьётся не сердце, так дубасят в стекло автомобиля, желая привлечь внимание водителя.

— Сделай вид, что не слышишь. Ну же! — прикрыв глаза, командует Аня и бесстыдно начинает на мне скакать, изгибаясь при этом всем телом.

Здесь что-то не то! Слишком откровенные движения Пуговицы. Да что там, они явно опережают события!

— Аня! — хватаю её за плечи и пытаюсь сконцентрировать свой помутнённый взгляд на её лице. — Что ты делаешь?

— Как обычно, — стонет, запрокинув голову. — Спасаю тебя, Соколов!

Хмурюсь. И только сейчас краем глаза замечаю автомобиль дорожно-патрульной службы в паре десятков метров от нас и ошарашенную физиономию одного из властелинов обочин. Молодой инспектор старательно прячет взгляд, но продолжает, скорее на автомате, стучать костяшкой указательного пальца в водительское окно.

— Не тормози, Соколов! — Аня страстно хватается за мои плечи и, продолжая создавать иллюзию близости, губами касается мочки уха. — Иначе нас сейчас арестуют. Точнее, сначала захотят выписать штраф за все твои закидоны на дороге. Потом спохватятся, что у тебя вместо прав корочки комбайнера. А следом всплывёт, что мы разъезжаем на угнанной тачке, пока её владелец зализывает раны. Подыграй мне, Илюш! Вот увидишь, на нас плюнут и поедут дальше.

— Подыграть? Тебе? — меня распирает от желания придушить чертовку прямо на глазах любопытного "дэпээсника", но я вовремя беру себя в руки, а потом понимаю: в этой игре правила придумывают оба.

— С удовольствием, — рычу, через плотную джинсовую ткань безжалостно нанизывая лгунью на своё нешуточное желание. — Только помни, ты сама об этом попросила.

— Думаешь, испугаюсь? — моя наивная девочка даже не догадывается, какого ненасытного монстра разбудила во мне своей игрой.

— Проверим, Пуговица! — оставляю на тонкой коже девичьей шеи следы жадных губ. — Если что, запомни стоп-слово…

— Какое? — прерывисто стонет мне прямо в ухо.

— Я люблю тебя.

Позабыв про незваного гостя за окном Царёвской тачки, Аня на мгновение замирает. Широко распахнув глаза, ждёт, что я всё переведу в шутку, но, видимо, ещё слишком плохо меня знает.

— Вообще-то, это целое предложение! — ворчит, так и не дождавшись поблажки, и забавно хмурит бровки. Этакое сочетание невинной наивности и откровенного вожделения.

— Зато, смотри, работает, — усмехаюсь ей в губы.

— Ага, — игриво облизывается, а меня окончательно ведёт от её близости. И Румянцева это чувствует. Проводит язычком от одного уголка моих губ к другому и, пока мурлычу от удовольствия, спрашивает:

— А какое стоп-слово у тебя?

У девчонки явный талант сводить с ума одним только взглядом. Вот и сейчас растрёпанная и разрумянившаяся, с припухлыми от поцелуев губами она смотрит на меня своими нереальными, кристально чистыми океанами, не подозревая даже, что тону в своей любви к ней безвозвратно. Какое к чёрту стоп-слово, когда мне до дрожи её мало!

— У меня его нет! — хмыкаю, прикусывая язык. Наверно, не стоит сейчас ещё больше пугать Пуговку заявлением, что того никогда и не будет. Никаких остановок! Только не с ней! Не сейчас, когда, кажется, научился летать.

— Тогда давай его тебе придумаем, — моя настырная девочка не умеет отступать.