Мама - Нина Артюхова

И вот получается парадокс: хлопот с двумя детьми порою бывает даже меньше, чем с одним.

Ребенок единственный во многих, даже очень хороших семьях — царь и бог. А ведь от царей и от богов во все времена, у всех народов было очень много беспокойства. С появлением второго ребенка первенец снимает корону и перестает верить в свое божественное происхождение.

Двое ребят — это уже коллектив пускай совсем крошечных, но уже влияющих друг на друга людей и друг от друга зависимых.

И приданого-то дочке почти не покупали, не шили, и пеленают ее (в Димкины пеленки!) умелые, решительные руки. Маринка даже плачет меньше, чем плакал брат, лучше ест, лучше прибавляет в весе.

Кажется, что она уверенно идет по лыжне, проложенной братом, и что ей легче идти.

Димку, говоря объективно, все-таки разумно воспитывали, он не эгоист и тем более не эгоцентрик. Но «эго» свое, если бы он умел писать, пожалуй, даже хороший мальчик Димка писал бы, как англичане пишут свое «I» — с большой буквы.

Теперь Димка чаще говорит «мы», а не «я». «Мы с Маринкой».

Если на улице кто-нибудь непедагогично начинает им любоваться: «Какой хорошенький мальчик!» — Димка отвечает простодушно: «Я-то что! Вот Маринка у нас!»

Маринка — предмет восхищения и нежной заботливости брата.

— Мама, сестренка похожа на руль — она такая круглая!

Казалось бы, ребята еще не соизмеримы по возрасту, но нет, они уже умеют играть вместе.

Завидев брата, Маринка вежливо и призывно взвизгивает скрипучим голосом молодого петушка. Она поднимается, цепляясь за сетку, широко расставив белые крепкие ножки, и начинает танцевать, то есть подпрыгивать, держась за перекладину кровати.

А Димок прыгает снаружи, стоя на полу, но тоже ухватившись за перекладину — их лица почти на одном уровне.

Димка поет лихую песенку собственного сочинения:

Мы-ы скакали с Бонкой, с Бонкой,С у-у-величенной сестренкой!

Почему «с Бонкой», когда сестренку зовут Мариной? Почему «увеличенной» — сестренка так еще мала. Впрочем, здесь есть какая-то логика: сестренка растет очень быстро — гораздо быстрее, чем рос брат.

Пляшут долго — можно спокойно проверять тетради или готовить ужин.

Димка устает первый, останавливается — передохнуть. Маринка неутомима. Вот Димок отдышался немного — можно скакать дальше. Ребята очень хорошо занимают друг друга.

Иногда, разумеется, происходят аварии. Прибегает на кухню Димка — обиженный, слезы на глазах. Волосы почему-то мокрые, рубашка тоже и (странным образом!) — на спине и плечах.

— Я ей хотел ножку поцеловать, наклонился, а она…

Костя смеется:

— Димка скромный был у нас, застенчивый, а эта — какая-то рыжая разбойница!

И вовсе она не рыжая — волосы белокурые, немножко только золотистые, как у самого Кости. А глаза — как два светло-карих золотых фонарика, вот она, вся тут!

Димок, переодетый, умытый, простивший сестренке неожиданное предательство, уже ползает по полу: собирает выброшенные Маринкой игрушки.

Хлопот, конечно, все-таки хватает, даже когда их двое, а не один.

Маринка дома сидит, с Варварой Андреевной. Димка ходит в детский сад.

Когда говорят «у нее ребенок ходит в детский сад», представляется эдакий небольшой человек, почти с портфелем в руках, самостоятельно идущий в садик и обратно, а родители, мол, могут делать что хотят.

Просто не совсем точное выражение. Ребенок, разумеется, не ходит в детский сад, его туда водят — мама или отец. Некоторые мамы даже не водят, а возят ребят — в автобусе, — потому что садиков детских все-таки меньше, чем матерей, желающих работать. Садиков детских, вообще-то говоря, еще недостаточно. В некоторых районах ребята-груднички, толком еще стоять не умеющие, уже становятся в очередь — на бумаге, конечно, — чтобы к трем годам попасть в заветный сад.

Хлопот маме хватает… Утром, если посмотреть на маму со стороны, кажется, что у нее не две руки, а гораздо больше.

Одной рукой мама поправляет одеяло на кровати, другой берется за щетку. Третья рука, схватив нож, переворачивает омлет на сковородке… четвертой рукой мама чистит зубы, пятая рука протягивает зубную щетку сыну. Шестая и седьмая режут хлеб и намазывают его маслом. Восьмая повелительно заставляет Димку доглотнуть последнюю дольку мандарина (от омлета Димка избавлен — завтракать будет в детском саду). Девятая рука тем временем снимает с вешалки пальто.

Когда выходят на улицу, у мамы остается обыкновенных две руки: одной она крепко держит ручонку сына, в другой — портфель.

До детского сада — четырнадцать минут, и нужно переходить улицу в самом широком месте. Есть садик ближе, за углом в переулке, к тому же он по дороге в школу, но это сад строго ведомственный, для детей железнодорожников. Димку записали в районный.

Почти каждое утро, переходя улицу в самом широком месте, видишь, как другая мама ведет своего малыша в строго ведомственный сад и тоже торопится и так же волнуется немного, оглядываясь на проезжающие машины.

Видимо, она живет ближе к Димкиному садику, ей было бы удобнее… Уж не предложить ли поменяться, если это возможно?

Нет, нельзя: кроме всего прочего, тот сад считается лучше районного. Даже и предлагать неудобно.

Смешно и трогательно, что у трехлетнего Димки в садике есть уже друзья и даже враги.

— Где же твоя лопатка, Димок?

— Батурин сломал.

— Ну, ничего. Нечаянно ведь сломал?

— Нет, нарочно.

— Обо что, Димок, руку так поцарапал?

И опять Димка отвечает по простоте:

— Это Батурин.

Так было в первые недели. К мальчишеской этике приобщился позднее.

Вечер. На небе — тревожными мазками розовые облака. На улицах первый ледок.

— Осторожнее, Дима, не спеши. Дай руку, скользко. Еще упадем.

Димка — с важностью:

— Мама, если я упаду, я сам встану. Если ты упадешь, я тебе помогу встать.

До чего ж приятно услышать от сына такие слова! Но Димка продолжает, пройдя еще несколько шагов:

— А вот если какие-нибудь драчуны упадут, мы им не поможем встать!

— Какие же драчуны?

Молчание. Знает уже, что ябедничать нельзя, но ясно, что речь идет о злодее Батурине.

— Если упадут драчуны — пусть лежат!

— Ну, уж если очень больно ушибутся — может, все-таки поднимем их, Димок?

— Нет.

Между прочим, злодея Батурина так и не видела еще: за ним приходят раньше. Он старше других ребят, ему бы в среднюю группу, но там пока места нет.

Сегодня у Димки опять свежая царапина, не на руке, а на лице. Это уже серьезно. Придется поговорить с воспитательницей.

Костя решает все по-военному просто:

— Ударят тебя — сдачи давай!

Светлана покашливает:

— Гм-гм!.. Давай, дорогой, придерживаться единого метода в воспитании.

— Что давать? — переспрашивает Димка в недоумении.

И отец и мать советуют давать что-то Батурину, но, по-видимому, разное советуют.

— Каждый мужчина, Светланка, должен уметь давать отпор неспровоцированной агрессии.

Наморщив лобик, Димка опять переспрашивает:

— Папа, что давать? Что?

Костя ставит сына перед собой.

— Отпор неспровоцированной агрессии!

Димка любит трудные слова, и память у него прекрасная. Отец повторяет всю фразу под аккомпанемент материнского покашливания. Теперь Димка запомнил накрепко.

Вечер. Узенькая передняя в детском саду. Присев на широкую низкую скамеечку, Димка не спеша натягивает рейтузы. В другом углу передней светловолосый мальчуган с такой же мучительной неторопливостью сует в валенок ногу, обутую в серый чулок.

Самообслуживание.

Отец мальчика терпеливо ждет. Очень много терпения нужно, чтобы выдержать эти замедленные темпы, не обидеть, придя на помощь.

Димка громко шепчет, показывая на мальчика с валенками:

— Это Петя Моряхин, очень хороший мальчик. Я с ним дружу. Другие все нехорошие.

— Как так — все нехорошие? Не может этого быть!

Димка подтверждает энергичным кивком:

— Все. Девочка еще хорошая, Лида. И Валя.

— Ну, вот видишь, есть у вас и хорошие люди.

— Плохие тоже есть.

Петин отец улыбается.

— Их тут, малышей, парень один обижает.

В переднюю вошли две незнакомые мамы и очень приятная на вид чья-то бабушка.

Бабушка вежливо кивнула, приоткрыла дверь в комнату для игры, позвала:

— Витюша, я за тобой!

Выбежал мальчик, быстроглазый, постарше Димки, лет пяти, вприскочку направился к вешалкам. Они — рядами, за перегородкой. У каждого свой шкафчик, на каждом шкафчике — картинка.

Как ни быстро пробежал Витя, успела заметить, что он тоже приятный на вид. И еще — какая-то расхлябанность движений… И еще… Димок тоже шел к вешалкам, спрятать тапочки в шкаф, и вдруг приостановился на секунду.