Секретный полигон - Александр Тамоников

– Это западня! – прохрипел капитан. – Всем назад… Макович, Скуба – туда! – Он указал пальцем в дальнюю дверь за сценой. Куда она выводит? Если верить ксерокопии плана, то в тамбур с колоннами недалеко от парадного входа. Туда же выходит вторая гардеробная дверь, там же вход в разрушенный спортзал… Двое, перепрыгивая через лавки, скрылись за дверью. Остальные попятились в холл первого этажа. Черт возьми, где все?! Тьма народа вошла в школу! Он перехватывал растерянные взгляды подчиненных. Парни готовы были стрелять во все, что шевелится. Но ничто не шевелилось! И вдруг откуда-то сверху прозвучал усиленный динамиком голос:

– Внимание! Вы окружены! Бурковский, прикажите своим людям сложить оружие, или мы немедленно откроем огонь!

Люди капитана тут же открыли шквальный огонь – по дверям, по пустым проемам. Бурковский первым бросился к хлипким дверям гардеробной, распахнул двустворчатую конструкцию и метнул РГД. Отшатнулся, прижался к стене. Взрывом выбило стекла, оторвало батарею парового отопления, повалило часть стойки, за которой находились вешалки. Олейник первым ворвался в гардеробную, напоенную пороховой гарью. Длинный проход, слева загородка по всей длине помещения, вешалки, в дальнем конце стол вахтера и аналогичная двустворчатая дверь. Диверсанты побежали по проходу, перепрыгивая через обломки раскуроченной стойки. Что-то шевельнулось под столом вахтера – и вдруг забился в протяжных судорогах ручной пулемет! Практически весь шквал огня достался лейтенанту Перваку, остальные успели разлететься. Его отшвырнуло на подоконник, оттуда по диагонали – в гардероб – где он и повис, истекающий кровью, на болтающейся перегородке. Диверсанты бросились назад, влетели в холл первого этажа – благо дверь вынесло и ничто не мешало беспрепятственному пролету через проем. Один лишь Карась окопался в гардеробе. Но такое положение дел его не устраивало. Он зубами выдернул чеку из гранаты, швырнул в проход, одновременно перелетая через загородку. Пулеметчик замешкался, рванула граната – и за дымовой завесой шустрый диверсант вкатился в проем…

Диверсанты еще надеялись выбраться. Но к окнам лучше не подходить. Бурковский до крови искусал губы, но в лицо прочно въелась язвительная усмешка. Вся надежда на Скубу и Маковича, которые через «заднее крыльцо» покидали актовый зал…

А капитан Холодов тоже был зол и взвинчен. Эти умники из разведупра пытались перехватить у него инициативу, сделать операцию своей. Плевал он на лавры, он хотел лишь лично со своими ребятами уничтожить группу. Имеет право, это дело чести. И пусть обвиняют его в самолюбии, в чем угодно, он так сказал. И умники уступили напору безвестного капитана из «провинции». Под покровом ночи диверсанты проникли в школу, попрятались – никто не охранял объект ночью. Группа Холодова подтянулась позднее. Поступило предложение – расстрелять к чертовой матери из танка. Но вокруг дома, люди, и никакой уверенности, что диверсанты, как Карлсоны, сидят на крыше. Скорее всего, эту лазейку под кровлей обнаружили уже ночью, осматривая здание. Глеб настаивал – не пороть горячку. Атаки не будет, пока не начнется пресс-конференция. Все чистосердечно рассказать Назарченко, он боевой офицер, вдруг пойдет навстречу? Назарченко согласился, не струсил, чем еще больше поднял свой авторитет в глазах Глеба. Растерянных журналистов не пустили даже в гардеробную. Люди из группы Глеба перекрыли дорогу. Всем в подвал! Вот в эти гостеприимно распахнутые двери! Поступил сигнал – будет артобстрел! Под стволами автоматов люди особо не артачились, шли, куда надо. Потом приехал Назарченко с конвоем, одобрительно посмотрел на спецназовцев. «В подвал, Александр Васильевич, я настаиваю! – прорычал Глеб. – При всем уважении, быстро в подвал, там и проводите свою пресс-конференцию! И не суйте мне своих автоматчиков, здесь требуются специально обученные люди, будут работать специалисты…»

Насилу загнали возмущенных граждан в подвал, заперли на амбарный замок. Глеб связался по рации с начальством окруживших школу бойцов: посторонним в здание не входить, что бы ни происходило! Обложить школу, никого не выпускать! Косаря и Барановича – наверх, отсидеться в каком-нибудь классе, а как пойдут на спуск диверсанты, перекрыть лестницы. План здания он выучил наизусть. Парадный вход, холл с колоннами, слева лестница на второй этаж – изгибается, мимо столовой, библиотеки, кабинета директора, учительской – и в холл второго этажа. Правее от лестницы – сквозная гардеробная, спортзал… За гардеробной три однообразных уровня – там два крыла и классы, классы… На вахте имелся микрофон, им он и воспользовался – а в холле громкоговоритель. Эффект был что надо. Банда поперла через гардеробную на выход. Одного Мансуров положил из пулемета, остальных загнал обратно. Глеб следил за ними, лежа в дверях. Что-то мало их там было – шестеро удрали, включая живчика, швырнувшего гранату и укатившегося колобком. Двое потерялись… Черт возьми, не до конца продумана операция, времени не было, и масса вариантов развития событий.

– За ними! – приказал он. И тут же сюрприз.

Откуда взялись эти двое недостающих?! Точно, был из актового зала еще один выход (дверь заперта на ключ), взломали, прокрались мимо колонн, ударили в спину. Они вылетели откуда-то сзади, орущие, словно ошпаренные, стали палить. Но бойцы после первых пуль встретили их в лицо, открыли дружный огонь. Метались между колоннами и те и другие, увертывались от пуль. Баталов с РПК оказался очень кстати на лестнице, ведущей в столовую. Он бил сверху вниз – и весьма продуктивно. Заткнулись диверсанты. Два растерзанных пулями тела валялись, раскинув конечности. Лица были изувечены пулями, но память услужливо подсказала: некие Степан Макович и Тарас Скуба. Горите в аду, господа…

Гоша Василенко уже не шевелился – скончался от сквозной пули в голову саксофонист из Сибири. Кровь толчками выходила из раскроенного черепа. Снова все пошло вкривь и вкось!

– Мансуров, в гардеробную! – страшным голосом заорал Глеб. – Держи их, если снова пойдут!

Больше всего на свете ненавидел он терять товарищей. Лучше бы сам подох! Максим Ломовой неуверенно поднимался с колен, Подвойский придерживал его под локоть. Пуля попала в бронежилет. Он с трудом восстанавливал дыхание, пытался улыбнуться, ощупывал себя.

– Ты как? – метнулся к нему Глеб.

– Вот эта штука помогла… – Максим судорожно гладил себя по животу. – Наша национальная одежда, выживанка называется…

А дальше ярость заволокла остатки разума:

– Мансуров, Подвойский, на лестницу к столовой, держаться, теснить врага, чтобы ни одна сука не прорвалась! Встречаемся в холле второго этажа!

Остальные пошли через гардеробную: Глеб, Баталов, Коломиец, Ломовой. Сколько этих тварей осталось – шестеро? Неплохо бы провести инвентаризацию выживших! Они шли по раскуроченной гардеробной, поливая огнем. Первой в холл запустили гранату – как кошку в новое жилье. Потом по одному ныряли в проем. Наверху раскатисто бил пулемет, трещали автоматы. Из левой лестничной шахты выскочил полусогнутый Баранович. Левая рука висела плетью, похоже, пуля перебила лучевую кость…

– Туда они пошли, на ту лестницу, к Григорию… – показывал он подбородком на противоположную лестницу. – Сунулись сюда, я отбился, побежали к Грише…

А у Гриши Косаря дела были не очень. Его пулемет уже заглох, хлестали автоматные очереди. На лестнице разлегся диверсант в форме милиционера – картинная поза с заброшенными за голову руками, одна нога согнута в колене, в голове дырка. У парня была модельная внешность. «Некто Майданов», – отметилось в мозгу.

– Какой красавчик… – злобно прошипел Баталов, перепрыгивая через труп. – Ему бы в порно сниматься…

– В гей-порно, – поправил Коломиец.

Чуть выше, на лестничной площадке между этажами, лежал Гриша Косарь. Он был смертельно бледен, на левом виске разбухал кровяной пузырь. Гриша шевелился, пытался привстать. Баталов бросился к всеобщему любимцу, свалился перед ним на колени.

– Гришка, ты что?

– Простите, мужики… – хрипел Григорий, делая судорожные глотки. – Прилетело, как огнетушителем по башке… Больно, сука… Чувствую себя, как котенок в детском саду…

Он еще находил в себе силы шутить. Не жилец был больше Гриша. Вдруг задергался, затряслась голова, прорвало кровавый пузырь, полезла из головы багровая каша. Он откинул голову, застыл со сжатыми кулаками. «Вот и вышел Гриша на «следующей остановке», – проплыла тоскливая мысль.

– Убью гадов!!! – тоскливо взвыл Баталов. И вдруг засверкал глазами, схватил валяющийся на площадке Гришин пулемет и запрыгал вверх, рыча, как разъяренный тигр.

Диверсанты понимали, что третий этаж – конкретная западня, и пытались уйти через перпендикулярный коридор – мимо кабинета директора, библиотеки, столовой – и далее на лестницу к выходу. Им было невдомек, что коридор блокируют Подвойский с Мансуровым. В любом случае они собирались прорваться. В этом коридоре гремели автоматные очереди, истошно кричали люди. Но даже численное превосходство не пошло им на пользу. Когда Баталов вылетал с пулеметом в холл второго этажа, а остальные наступали ему на пятки, шквал огня выносил диверсантов обратно из упомянутого коридора! Они вырвались на открытое пространство, заметались. Им в спины стреляли. Последний покатился по гранитному полу, накачанный свинцом, словно тряпичная кукла. «Виктор Гаевский», – отметил счетчик в голове. Баталов принялся хлестать из пулемета, не особо целясь. Диверсанты бросились к левой лестнице, побежали вверх, но еще один не ушел от заслуженной расплаты – невысокий, кряжистый, завыл, когда пулеметная очередь пропорола спину (тут никакой бронежилет не поможет), остался лежать, не добежав до лестницы. Петро Олейник – еще одна гнилая душа вприпрыжку помчалась на огненную сковородку. На третий этаж прорвались трое – все, что осталось от диверсионной группы.