Идущие в ночи - Александр Проханов

Так увидел эту картину Пушков. Ему казалось, он что-то уже знает о ней. Где-то видел ее однажды. Где-то о ней читал. Отец в последнее свое посещение что-то о ней говорил. Он, Пушков, по просьбе отца, должен был что-то сделать с картиной. Выполнить поручение отца, а какое – не помнил.

Он вдруг увидел в растворенном окне выставленный наружу красный раструб мегафона. На подоконнике, рядом с мегафоном, стоял дешевый кассетник, с тусклым огоньком индикатора. Пушков подошел, испытывая странную, нарастающую муку. Нажал на перемотку, слыша шорох кассеты. Утопил пусковую клавишу. Из красной горловины мегафона раздался умоляющий голос Клыка:

– Товарищ лейтенант, это я, сержант Клычков!.. Нас тут держат привязанными!.. Пленный вертолетчик, прапорщик саперной роты, Звонарь!.. Не стреляйте из танков!..

Пушков что-то понимал, какой-то огромный, ужасный, случившийся со всеми обман. Вдруг увидел, как по стенам расползаются зеленые спаренные проводки. Хотел бежать, кинуться кубарем в окно, что-то начал кричать солдатам. Крохотный невидимый вихрь налетал из прозрачного зимнего воздуха. Приближался, ширился, раздвигал перекрытья и стены, рушил на голову грохочущее дымное месиво. Обман, который он успел разгадать, был обманом всей его жизни, которая, случайно возникнув, кончалась здесь, в грохочущем красном взрыве. Он почувствовал оглушающий удар. Выломанная фугасом стена упала на него, дробя и сминая кости. И бабушка, встречая его, улыбалась, протягивала белую тарелку, полную солнечной клубники.

Начальник разведки полковник Пушков работал в кунге над радиоперехватами, в который раз изучая перехват позывного «Алмаз». Московский Магнат, чья власть над Россией напоминала тяжкую, наподобие оспы, болезнь, убеждал Басаева покинуть Грозный, вывести отряды из города. Клялся дружбой, намекал на ждущие их впереди победы, гарантировал безопасность выхода благосклонностью к Басаеву новой российской власти. Предупреждал Басаева, что на связь с ним выйдет некий доверенный человек, который укажет безопасный проход.

Этим человеком, о котором упоминал Магнат, мог быть он, полковник Пушков. Об операции «Волчья яма», задуманной здесь, в штабе воюющей группировки, могли доложить выше, московскому начальству, и оно по своей инициативе использовало Магната в интересах разведки. Но тогда из Москвы пришло бы уведомление в штаб, и ему, главному исполнителю замысла, стал бы известен полный объем операции, захватывающий московские круги и коммерческие связи Басаева. Но такого уведомления не было.

Это могло означать, что существовал параллельный план, рожденный в ином центре, плод иного ума, подразумевающий спасенье отрядов Басаева. Этот второй, неизвестный Пушкову план сводил на нет операцию «Волчья яма». Неизвестные силы, управляемые всемогущим Магнатом, готовили Басаеву безболезненный уход из ловушки. Его отряды без потерь оставят Грозный, по безопасному, неизвестному Пушкову коридору уйдут на равнины, а оттуда проникнут в горы, пополнив свежей силой воюющую группировку Хаттаба.

А это, в свою очередь, означало, что предательство, о котором шепотом говорили в частях, измена, о которой угрюмо молчали генералы, опять, как и в первую войну, потекли, заструились тонкими, омывающими войска ручейками, протачивая скважины и свищи в монолитных порядках армии. И снова кромешные труды штабов, смоляные гробы и бредящие лазареты, награды на солдатской груди и похоронки в домах, подвиги командиров и блестящие замыслы генералов превратятся в перхоть поражения. Многоречивые, с блудливыми глазами политики, заикающиеся, блеющие по-овечьи магнаты завернут их кровавую победу в зеленую купюру. Финансируют фонд поддержки инвалидов войны. Демонстративно, перед телекамерами, подарят госпиталю партию инвалидных колясок.

Эта мысль была нестерпима. Наполняла Пушкова страхом и ненавистью. Управляла сознанием, заставляя подозревать и не верить. Он старался понять, кто из его командиров, кто из его подчиненных был включен во второй, предательский план. Где в развалинах Грозного, среди минных заграждений, постов, гаубичных батарей, где в железном кольце окружения была создана незаметная брешь, сквозь которую неизвестный проводник, по поручению Магната, проведет безнаказанно полевую армию Шамиля Басаева.

По радиоперехватам, по допросам пленных, по данным агентурной разведки, по блуждающим, как угли в костре, очагам сопротивления Пушков чувствовал, что Басаев колеблется. Не принял решения, оставаться ли в Грозном и, сковывая группировку русских, перемалывать ее в уличных боях, стяжая мировую славу защитника и героя кровавой обороны, или уйти из города и в неприступных ущельях, на подготовленных рубежах, среди дружеских сел вести многолетнюю, губительную для русских войну, подтачивая последние силы одряхлевшей ненавистной империи. Пушков чувствовал, что Басаев, как коршун на столбе, ухватив когтями окровавленную добычу, вытянув вперед маленькую голову с грязным отточенным клювом, решает, продолжить ли бить и драть теплую сочную плоть или тяжко махнуть крыльями, сорваться со столба и шумными взмахами, растопырив ржавые маховые перья, лететь к далекому лесу. И нужно лишь малое усилие, негромкий звук, резкий жест, чтобы подтолкнуть коршуна к взлету. На утренних докладах командующему Пушков настаивал, чтобы штурм на выбранном направлении не ослабевал, чтобы давление на отряды Басаева нарастало и его продолжали выдавливать из центра к рабочей окраине, где ждет его ложный коридор, уготована смертельная западня.

В дверь постучали. В кунг вошел заместитель по агентурной работе подполковник Сапега. Не оборачиваясь, Пушков знал, что это он, с седой, стриженной под бобрик головой, колючими усиками и круглыми кошачьими глазами, получивший в штабе за свою вкрадчивость и лукавство прозвище Кот Базилио.

– Товарищ полковник…

– Как думаешь, Петр Егорович, сработает наша связь через Литкина и художника? – не оборачиваясь, спросил Пушков, держа в руках листок с радиоперехватом «Алмаза». – Я жду результат не сегодня-завтра…

– Анатолий Васильевич, «Фиалка» на связи…

– Что там у «Фиалки» стряслось?

– Из полка сообщают, ваш сын…

Пушков повернулся так резко, что жалобно проскрежетал железный стул. На круглом лице подполковника было мучительное выражение страха и сострадания. Пушков почувствовал, как мгновенно остановилось сердце, словно его подрезали ножницами, и он секунду жил без сердца.

– Что с Валерой?..

– Точно не знаю… Из полка сообщают, подрыв здания… Весь взвод с лейтенантом накрыло… Подобраться невозможно… Шквальный огонь чеченцев из всех видов оружия…

Пушков выскочил в соседнее отделение кунга, где стояли телефоны и рация:

– «Фиалка»!.. Полковник Пушков!.. Что случилось, «Фиалка»?..

Размазанный металлической кистью, затуманенный шорохами эфира, голос командира полка докладывал:

– При штурме Музея искусств… Попытка освобождения пленных… Группа в составе взвода… Ваш сын, лейтенант Пушков… Управляемый взрыв фугасов… Практически разрушен полностью…

– Почему не идете на помощь?!. Пошлите туда подкрепление!..

– Шквальный огонь чеченцев… Потеряли танк… Две атаки отбито… Не пройти ни по земле, ни по небу…

– Так под землей, черт возьми!.. – Он кинул бесполезную трубку. – Сапега, карту подземных коммуникаций!.. Подымай Коровко и взвод спецназа!.. На трех «бэтээрах», к центру!..

Сидя на головном «бэтээре», ноги в люк, рука на тангенте, другая на крючке автомата, он погонял машины рыком команд и мучительной страстной молитвой, адресованной в синее, свистящее от скорости небо и в дымный изгрызенный город, где в развалинах, на горячем пепле, лежал его сын. Живой, оглушенный, отстреливался от наступавших чеченцев. Полковник не допускал мысли о гибели сына, а только о ранении, о контузии. Его рывок был к живому сыну. Он, отец, рвался к нему на помощь, возвещая о себе страстной молитвой.

Они остановились за два квартала до Музея искусств, на позициях наступавшего полка. Полковник Пушков слушал грохоты близкого боя, видел серый дым разрывов, пунктиры трассеров, сшивавших края разрушенных зданий. Орудия разных калибров, пушки танков, скорострельные минометы лязгали, лаяли, огрызались друг на друга, и в этой канонаде была неподвижность. Звуки кружили по сторонам пустого, не охваченного боем пространства, где находился Музей искусств и его раненый сын.

– Коровко, ты, еще пять человек, под землю! Остальным здесь ждать!.. – Полковник бегло просматривал карту, на которой расходились ветки подземных коммуникаций, канализационные туннели и сливы. Выбрал ближний, врезанный в мостовую люк. Счистил с него руками снег. Механик-водитель, помогая ему, поддел монтировкой чугун. Они вдвоем отвалили ребристую литую плиту, из-под которой пахнуло глубинным холодным зловоньем. – Коровко, пошел!.. Дистанция десять метров!.. Подсветка фонарями через одного!.. – Смотрел, как бойцы спецназа погружаются в круглый зев, бережно, стволами вниз, окунают автоматы. Нащупал ногами первую, вмурованную в шахту скобу. Спускался, видя, как уменьшается, улетает ввысь синий кружок неба, посылал в него страстную молитву.